Страница 41 из 47
А далее Симеон Полоцкий обращается к патриархам, предпринявшим дальнее и вовсе не безопасное путешествие на Большой Московский собор:
«Вы, яко добрые пастыри, приняша извещение о явившейся во стаде Христовом проказе… придоша разсудили проказу и исцелили. Придоша, да на праздной земли насадить доброплодное древо от него же быть алчным слова Божия нескудно напитанными быти».
Свою духовную миссию Симеон Полоцкий выполнил сполна, впрочем, как и оставил по себе память, заведя в Заиконоспасском монастыре свой собственный синодик, поминальную книжицу, которую пополнял ежегодно именами всех русских святых, страстотерпцев, благоверных и инчих.
Мы уже отмечали обширную переписку, которую вел Симеон Полоцкий с архиереями и иерархами Русской православной церкви, как единомышленниками, так и не разделяющими его взгляды, которые одаривали его бесценной информацией со всех уголков России. Собранная по крупицам воедино, она давала понять: в сознании русского человека происходили серьезные изменения, и, конечно, в первую очередь они наметились в кругах людей государственных, которые не отреклись от правил жития, предписанных Домостроем, но которым были не чужды мирские утехи и тяга к познанию.
Церковь предосудительно относилась к светским книгам, а Симеон Полоцкий отстаивал свое мнение о том, что отцам христианской церкви Григорию Богослову и Василию Великому были не чужды ни афинская мудрость, ни мирские учения. В «Вечере душевной» Симеон Полоцкий осуждал лишь только ту мудрость (читай: философию и науку), «которая есть вражда на Бога и закону Божиему не покоряется». Своими уникальными переводами иностранных книг для душеполезного чтения Симеон Полоцкий проложил путь, по которому в Россию устремился поток литературы добротного содержания. Что же касается фривольных сочинений и иезуитских поделок, то для них границы государств ни в какие времена не существовали.
По совершенно необъяснимой причине Иоанн Златоуст пренебрежительно относился к философам, называя их «трапенежными псами». Современник Симеона Полоцкого протопоп Аввакум вообще презирал литературное умствование, называя его «грехом и пагубой». «Не ищите риторики и философии, ни красноречия, — писал он в “Житии”, — но здравым истинным глаголом последуще, поживите. Понеже ритор и философ не может быть христианином… яко риторство и философство — внешняя блядь, свойственна огню негасимому…»
Как таковая наука об основных принципах познания и бытия, стремившаяся объяснить явления и их естественные причины, т.е. философия, в XVII веке в России не существовала в силу двух обстоятельств: отсутствия государственного благоденствования и образованности народа. Даже робкие задатки философской мысли с трудом пробивались сквозь толщу неприятия, которая определялась пугающим словом «ересь». Вот почему негативное отношение к богословским творениям Симеона Полоцкого, в которых затрагивались немаловажные для православия вопросы, вовсе не обуславливалось личными противоречиями. Нетерпимость зиждилась на явной разности образовательных начал, философии, разделявшей враждебные стороны.
А между тем Симеон Полоцкий лишь приоткрыл ларец премудрости, которая являлась предметом жарких баталий на Западе, но совершенно незнакомой в России. Можно утвердительно сказать, что Симеон Полоцкий в своих философских поэтических откровениях необычайно осторожен, словно предчувствуя, что находится между молотом и наковальней. И удар был нанесен, правда, уже после кончины писателя и проповедника.
Расположив в сборнике «Вертоград многоцветный»[122] стихотворения, четверостишия, эпиграммы, элегии, сатиры, басни, новеллы в алфавитном порядке, Симеон Полоцкий явно облегчил труд читателя. Мысль автора спрессована между двух понятий — «жизнь» и «смерть».
Духовную философию Симеона Полоцкого отличает многообразие, поэт не скупится на исторические примеры и сюжеты, заимствованные из Библии, — либо достойные для подражания, либо предосудительные. Назидательность «Вертограда» несомненна, как и сокровенное желание автора направить человека по истинному, непорочному пути, раскрыть ему глаза на краткость земного бытия, внушить необходимость покаяния перед Господом за «грехи ума и плоти».
Уже было сказано, что новых философских законов Симеон Полоцкий не открыл, однако и упрощенно к уже существовавшим не подходил. Он стремился подвести читателя к познанию такой сложнейшей категории, как единство и борьба противоположностей: человека и природы, веры и знания, благоумия и лености душевной, добра и зла, надежды и безверия и т.д., и т.п.
Что испытывал человек, в руки которого попадали поэтические и риторические сочинения Симеона Полоцкого? Не убоимся сказать: прежде всего удивление. В сознании совершались подлинный переворот, восхищение словесной вязью.
В.Ф. Певницкий утверждал: «Конструкция слов Симеона Полоцкого проста и прозрачна. Читаешь слово и ясно видишь с первого раза весь ход мыслей, в нем раскрытых».
Сам же творец вряд ли предполагал, что исследователи назовут его самого «фигурой, которая будто в фокусе отображает переходный период в русской истории от Средневековья к Новому времени». И сразу же возникает вопрос: по какой причине русское схоластическое барокко, несомненным первооткрывателем которого является Симеон Полоцкий, в котором существовало множество ручейков, так и не слилось в единую реку? Однозначного ответа мы не найдем, однако выстроим собственную гипотезу.
Симеон Полоцкий творил в то время, когда пиитика, риторика, философия приходили в Россию из Польши, явно клонившейся к упадку. Орел же государства Российского, в отличие от слабеющей польской выборной монархии, постепенно расправлял могучие крылья, являя свету собственный вариант барокко. Однако стиль, содержащий в себе вычурность и причудливость, сплошь и рядом преобладавший в европейской культуре, перекочевав на невозделанную почву российской словесности, дал неожиданный результат.
Русское поэтическое барокко прочно стало на службу самодержавия и церкви. Такими ревностными служителями престолу и Отечеству видятся нам придворный вития Симеон Полоцкий и его ученики Сильвестр Медведев, Карион Истомин[123].
Заглянем в одну из келий Заиконоспасского монастыря во время существования в мужской обители школы, в которой обучались подьячие Тайного и Посольского приказов. Симеону Медведеву исполнились двадцать четыре года, когда он засел за латинскую азбуку. Симеон Полоцкий обратил внимание на молодого человека, который не только на лету схватывал мудреную словесную науку, но и обладал житейской практичностью. О таком помощнике настоятель Заиконоспасского монастыря подумывал давно. Груз хозяйственных забот лег на плечи подьячего Симеона, который и к наукам был прилежен, и старостой оказался рачительным. Ко всему, проживая в одной келье с учителем, Симеон многое переосмыслил и взял от него. Не без совета и нравоучений Симеона Полоцкого Симеон Медведев решил совершить монашеский постриг, что и произошло в 1672 году в Путивльском Молчанском монастыре. В иноческую жизнь Медведев вошел с именем Сильвестр. Приблизительно в это же время подобный шаг предпринял его земляк и свойственник Иван Истомин, в монашестве Карион[124].
122
Полное название сборника: «Вертоград многоцветный, ползы ради душевныя православных христиан, Божиим наставлением и пособием, а трудоположением многогрешнаго во иеромонасех Симеона Полоцкаго, утяженный и насажденный в лето от создания мира 7186, а от Рождества же по плоти Бога Слова 1678, совершися аугуста в день…». — Примеч. авт.
123
В своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищев причисляет М. В. Ломоносова к ученикам настоятеля Заиконоспасского монастыря, сообщая следующее: «Псалтирь Симеоном Полоцким в стихи преложенная, ему открыла о нем таинство природы, показала, что и он стихотворец».
124
И Медведев, и Истомин родились в Курске.