Страница 38 из 47
У Симеона Полоцкого, по его собственным словам, «премудрые Платон и Аристотель» вещали о творчестве как о «божественном неистовстве». Платон возводил «творческое неистовство» к музам, а творца — к исполнителю роли богов и вестника, посредника меж двумя мирами, жизни и смерти. Аристотель делает упор на особый склад души творца и утверждает: «Дело в том, что всякий, кто творит, творит ради чего-то, и творчество это не безотносительная цель, но чья-то и относительная» («Никомахова этика»). Вывод более чем ясен: без божественной длани ни в веках, давно минувших, ни в веках грядущих — без одаренности, ниспосланной с небес, рождение творца немыслимо.
Мы уже отмечали, что хронологию виршей, написанных Симеоном Полоцким в домосковский период, составить довольно-таки затруднительно. Белыми пятнами в его поэтическом творчестве остаются периоды обучения в Киево-Могилянской коллегии и Виленской иезуитской академии. И лишь редкие ссылки самого автора, успешно сочинявшего стихи на белорусском и польском языках, делавшего переводы с латыни, дают представление о той напряженной работе ума и поиске формы, доступной как для исполнения, так и для восприятия слушателями. Возможно, что для студентов Киево-Могилянских Афин и для последователей неистового Игнатия Лойолы сюжеты, заимствованные Симеоном Полоцким у великих римлян и греков, мудрецов и поэтов, были хорошо известны, но в литературном творчестве Белой Руси и России он был первопроходцем.
Вирши Симеона Полоцкого, даже по такому банальному поводу, как «случай», по количеству исторических и библейских персонажей вполне сопоставимы с гениальными творениями Петрарки и Данте. Симеон Полоцкий стал воплощением российского Ренессанса, однако вовсе не уходил от жизни в миры иные. Он первым освоил жанр поэтической публицистики, явления небывалого, как моментальный отклик на события знаковые, например, вражда России с извечными противниками — шведами и поляками. Стихи «Отчаяние короля шведского» и «Король шведский офицеров своих ищет» — подтверждение тому.
Симеон Полоцкий ратует за победу России, предрекает ее словами Карла X Густава:
Черт, как известно, все-таки помог шведам, и осада Риги русскими войсками завершилась неудачей. Но как только на политическом горизонте забрезжила надежда на обладание русским государем польской короны, Симеон Полоцкий тотчас же[120] сочиняет приветствие:
К досаде Симеона Полоцкого и всей России, венчание Алексея Михайловича на Речь Посполитую не состоялось, и немало крови пролилось, прежде чем в многолетней борьбе с Польшей была поставлена жирная точка. Произошло это во время правления дочери Тишайшего, Софьи Алексеевны.
Сарказм и восхищение, событийная реальность и уничтожительные характеристики «героев» — образец поэзии, бытовавшей в Европе, но мало известной в России. Симеон Полоцкий первым в Отечестве открыл незримые запруды словес особого рода — полемической сатиры, в которой впоследствии захлебнулось немало врагов государства Российского.
Повествуя о жизни Симеона Полоцкого, мы не вправе обходить острые углы правления Алексея Михайловича, представляя его царствование бесконфликтным и бескровным. «Полюбовно» покончить с распрей, пусть даже незначительной, на Руси редко кому из правителей удавалось. И тогда они прибегали к проверенному способу — кровопусканию. Так было во время печально известного Соляного бунта (1648) в Москве, не изменил своим правилам хозяин земли Русской и во время Медного бунта (1662) и погрома староверческой обители на Соловецких островах (1676). В особом ряду стоит гражданская война под предводительством Степана Разина (1670—1671) и появление в 1673 году в Запорожье лжецаревича Симеона. Участь народного заступника и авантюриста решали Алексей Михайлович, патриарх и ближние бояре, по приговору которых в Москве на Красной площади те были казнены с небольшим временным промежутком.
Однако напрасны поиски отголосков этих драматических событий в бумагах и виршах Симеона Полоцкого. Великие потрясения, пережитые Россией в течение нескольких лет, как бы остались вне его внимания, а ведь они происходили буквально на глазах придворного поэта. Приписать подобное отсутствию интереса, а тем более неосведомленности Симеона Полоцкого, неприемлемо. Вспомним, сколь яростно и вдохновенно настоятель Заиконоспасского монастыря сражался с раскольничьей крамолой и как твердо отстаивал свои педагогические принципы. Здесь нам видятся откровенные скрытость и осторожность в оценке происходившего, что, впрочем, вполне соответствует монашескому чину и служителю Тайной канцелярии его царского величества.
Попытаемся домыслить. Неожиданно в братоубийственной войне выплыло из небытия имя низвергнутого патриарха Никона, который, по слухам, объявился в войске С.Т. Разина. В Ферапонтов монастырь нагрянули гонцы Алексея Михайловича и учинили строптивцу допрос по пунктам, написанным рукой бывшего «собинного друга». Не исключено, что перед отправкой дознавателей Алексей Михайлович держал совет с Симеоном Полоцким, и, возможно, не без его участия отставной патриарх был переведен подальше от греха в Кирилл о-Белозерский монастырь, место более удаленное и надежное.
Пройдут годы, и в решение судьбы Никона, жизнь которого клонилась к закату, вновь вмешается Симеон Полоцкий, который ходатайствовал об облегчении участи бывшего верховного пастыря России. Случилось такое уже после кончины Алексея Михайловича. Воспитанник игумена Симеона, новоиспеченный царь Федор Алексеевич в просьбе своего учителя не отказал. Вот ведь в какой противоречивый клубок сплелись взаимоотношения монаха Симеона и патриарха Никона, распутать который смогло лишь время.
Итак, политическая благонадежность и личная преданность Симеона Полоцкого государям российским нами установлена. Остается добавить, что ровесник государя Алексея Михайловича величал себя не иначе как «нижайшим рабом пресветлого царского величества». Сам же правитель России предстает в стихах Симеона Полоцкого как «отец всех холопов», а по уходе из жизни — «гражданином небесным».
Примечательно, что образчики подписей Симеона Полоцкого благополучно перекочевали в века восемнадцатый и девятнадцатый, однако сам просветитель видел свое служение не в «идолопоклонстве» правителям России (хотя упреков по этому поводу было предостаточно), а в посильном наставлении их на труды праведные во благо Отечества, на сохранение и преумножение душевных качеств, которыми, без сомнения, обладал Тишайший. Но только ли государь?!
Господь был явно несправедлив к нему. Сыновья царя Алексей и Федор переняли от отца многие качества, а Симеон Полоцкий умело и тактично развил в юношах задатки любомудрия и творческие дарования. Подлинной душевной драмой для наставника стал неожиданный уход из жизни царевича Алексея, а уж о кончине Алексея Михайловича не приходится говорить. Россия в правление Тишайшего без спешки и надрыва превратилась в одно из влиятельных государств Европы, получила долгожданную передышку в бесконечных войнах и без оглядки на прошлое смело могла решать задачи внутреннего обустройства. И потому борьба с невежеством и бескультурьем выступила на первый план.
С чего она начиналась? Одно из энциклопедических определений относит правление Алексея Михайловича ко «времени активизации культурно-религиозной жизни России». Когда церковную жизнь будоражили борьба с расколом и с гордыней патриарха Никона, в Кремле вокруг царского духовника, протопопа Благовещенского собора Стефана Вонифатьева, сложился кружок «боголюбцев», или «духовная братия», которая поставила своей задачей искоренение суеверий, сплошь и рядом бытовавших в России, и «научение православным, паче же детям сущим».
120
1656 год. — Примеч. авт.