Амур широкий

Амбан вдруг сердито зарычал, будто ему надоело слушать про такие глупости, и Холгитон чуть не прикусил язык от страха. Он поднял голову, взглянул на Амбана и встретился с Его желтыми, полными гнева глазами.

— Не сердись, Ама-Амбан, — потерянно пробормотал старик. — Я хотел объяснить Тебе, это так важно теперь… у нас ведь теперь все не так, как раньше было… Не сердись, угощайся, я не от жадности…

Амбан поднялся на ноги, толстый его хвост недовольно хлестал по кабаньим тушам, и он, казалось, вот-вот прыгнет на Холгитона.

— Ты недоволен, Ама-Амбан? — спросил Холгитон. — Ладно, я ухожу, только не сердись.

Он поднялся на ноги, подобрал копье и, не оборачиваясь, поспешно зашагал по старой лыжне. Долго шел Холгитон, шел, пока потом его не прошибло. Остановился, огляделся и удивился — больше половины пути прошел без отдыха!

— В гости к нам пришел Ама-Амбан, — сообщил он вечером. — На лабаза находится, угощается кабаниной.

— Знает, где жирное мясо, — усмехнулся Калпе. — Что будем делать? — спросил Пиапон.

— Что делать? Ничего не надо делать — пусть погостит.

— И все мясо съест, — вставил слово Калпе.

— Ты разве гостя из дома когда выгонял? — рассердился Холгитон.

— А мои гости умные были, знали, когда им уходить надо, вовремя приходили и вовремя уходили.

— Не надо спорить, — сказал Пиапон. — Не обеднеем, если Он съест одного кабана. Отец Нипо, я завтра с тобой пойду.

Хотя ничего страшного не услышали охотники из рассказа Холгитона, но тревога вселилась в их души, молодые шептались в своем углу, постарше — в другом. В этот вечер никто не просил рассказать сказку.

— Ружья не будем брать, — заявил утром Холгитон.

— А если Он нападет? — спросил Пиапон.

— Копье я беру.

«Что ты сделаешь с копьем?» — усмехнулся про себя Пиапон и сказал вслух:

— Я все же на всякий случай возьму берданку. Кроме Него, в тайге много других жителей, а мы на охоте находимся.

Холгитон согласился, и они пошли по старой укатанной лыжне.

— Ты берданкой не размахивай, — предупредил Холгитон, когда подходили к лабазу. — Он может всяко подумать, может рассердиться. Нельзя. Он гость.

— Да Его уже нет тут, хороший гость, как говорит Калпе, должен знать меру…

Но Амбан сидел на лабазе, и Холгитону показалось, что Он вообще не слезал оттуда. «Это нехорошо, — с тревогой подумал он. — Что Он задумал, почему так поступает? Он не похож на гостя, это нехорошо».

— Ама-Амбан! Я вернулся, — закричал он кланяясь. — Думал, не застану Тебя, думал, уйдешь не попрощавшись. А Ты еще тут…

— Сколько он тут находится? — шепотом спросил стоявший на коленях рядом Пиапон. — Много мяса съел.

— Я Тебе вновь говорю, Ама-Амбан, это не мое мясо, это колхозное, если бы было мое, я Тебе все отдал бы, не жалко. А это колхозное мясо, его надо еще сдавать государству, понял? План надо выполнять… Вот со мной председатель колхоза пришел, посмотреть пришел на колхозное мясо. Я Тебя, Ама-Амбан, не выгоняю, не принимай близко к сердцу, но все мы, колхозники, подумали и решили, хватит Тебе гостить, пора домой к детям идти. Все так решили. Можешь взять с собой на дорогу одну кабанью тушу и иди домой, дети, наверно, заждались…

Амбан не рычал, не бил сердито упругим хвостом, он будто соглашался с Холгитоном. Только Пиапон, во все глаза следивший за зверем, видел, как перекатывались мускулы под желтой, с черными полосами, шкурой, как скалились отупевшие зубы в беззвучном реве. Помолившись, Холгитон поднялся на ноги, поднял над головой копье и крикнул:

— Уходи, Ама-Амбан! Сегодня уходи. Прощай. А завтра мы все вместе за мясом придем. Понял?

В ответ Амбан заревел по-старчески приглушенно, захлестал хвостом. У Пиапона тут же в руке оказалась взведенная берданка.

— Хватит, много мяса Ты съел! — крикнул он. — Уходи!

Вечером охотники совещались.

— Выгнать надо, — предлагали пожилые.

— Убить, — сказали молодые.

— Пойдем завтра все вместе, там решим, — подытожил совещание Пиапон. — Думаю, Он уже ушел.

— Жди, нашел дармовщину — уйдет, — усмехнулся Калпе.

Опять разделились охотники, опять шушукались по своим углам. Завтра предстояла встреча с Ним. Какой Он? Неужто такой страшный, как рассказывают? Говорят, от одного его рева человек теряет рассудок, руки сами опускаются. Ух, ты! Посмотрим завтра…

— Убивать нельзя, это самый большой грех, — заявил утром Холгитон. — Такого большого греха не будем на себя брать…

В это утро охотники собрались так скоро, что Холгитон даже не успел допить кружку чая. Пришлось ждать его, поторапливать. Старик наконец, собрался, взял только копье и неодобрительно поглядывал на вооруженных берданками охотников.

— Из ружья в Него нельзя стрелять, грех большой, — еще раз предупредил он. — Вперед меня не ходите, идите за мной.

Продрогли охотники, следуя за стариком до лабаза. Молодые издали заметили желтое пятно на лабазе и шепотом передали старикам.

— Амбан! Амбан! Это Он!

Холгитон шел впереди всех и не слышал шепота, но охотничье чутье подсказало, что страшный Амбан никуда не ушел, и надо быть осторожным. Амбан — не гость, а грабитель, вор. Гость не ведет себя так нахально. Его уже просили покинуть лабаз, намекали, что ничего хорошего не выйдет, если сюда явится вся бригада. Не понял Он или не хочет понять. Что ж, пусть теперь на себя пеняет, увидят охотники, сколько мяса Он уничтожил, рассердятся…

Наконец Холгитон тоже увидел лежавшего на лабазе Амбаиа.

— Это Он, — сказал старик, ни к кому не обращаясь. — Не послушался, не хочет уходить, нахальный совсем, — и, обернувшись к спутникам, сказал: — Нельзя из винтовки стрелять, большой грех падет на всех нас. Он с когтями на нас, а мы с ружьем. Это нечестно. Он с когтями, а мы с копьем — это будет по-таежному, честно. Пусть падет грех на меня одного, я пойду с копьем.

— Как пойдешь? — изумился Пиапон. — Один пойдешь с копьем?

— Один. Не спорь, не указывай мне, что делать. Это не в стойбище, где ты дянгиан, тут тайга. Не спорь со мной и не смей стрелять.

— Отец Нипо, ты на верную смерть идешь. Что тебе, жить надоело?

— Кому жить надоедает? Нет, не надоело. Я иду потому, что не хочу, чтобы грех нал на всех вас, понял? Вам жить да жить в такое хорошее время…

— Он задавит тебя…

— Это еще посмотрим, руки мои крепки. Не стреляйте, даже если будет меня давить, не стреляйте, это нечестно…

Больше Холгитон ничего не добавил, он подошел к прежнему месту, откуда обращался с молитвой к тигру, снял лыжи, взял в руки копье и закричал:

— Амбан! Я Тебя вчера предупреждал, что мы сегодня придем за мясом. Я тебя просил уйти домой, к детям. Ты не послушался меня. Мы пришли.

Тигр поднялся на ноги и зарычал в ответ.

— Я Тебя не боюсь! Понял? Теперь другие времена наступили, понял? — кричал Холгитон, чувствуя в ногах дрожь. — Не боюсь! Уходи, Амбан, по-доброму прошу, уходи! Ты съел все бригадное мясо, самое хорошее мясо, теперь бригада не выполнит государственный план. Понимаешь Ты это?

Тигр тяжело спрыгнул на землю, лег под лабазом и начал бить хвостом по пушистому снегу, как старухи выбивают пыль из старого одеяла.

— Не боюсь Тебя! Ты не гость, Ты вор, Ты украл колхозное мясо! Ты хуже хунхуза-грабителя! — все больше и больше распаляясь, кричал Холгитон. — Хуже хунхуза! Понял? Я оскорбляю Тебя, как хочу, а Ты, бесстыжий, даже не покраснеешь! У Тебя лицо продубело, стыда не знает! Вор! Хунхуз! Уходи домой, лентяй, лежебока!

Холгитон взял копье наперевес, напряг все тело и пошел на тигра, не переставая кричать. Снег был глубокий, выше колен, потому он шел медленно, протаптывая широкую дорогу, чтобы в случае нападения зверя была площадка для сражения.

— Хунхуз Ты! Вор Ты! А я Тебя за хорошего человека принимал, а Ты хунхуз! Не боюсь я Тебя! Это Ты раньше сгонял меня с охотничьего места…

Тигр поднялся, заревел страшно, еще сильнее стал бить хвостом по снегу, подняв снежную пыль. Холгитон видел горящие гневом его желтые глаза, красную пасть. Ниже пасти, на два пальца ниже пасти, он должен вонзить свое широкое копье. Ниже пасти… Он видел желтые глаза, красную пасть и клыки…