Амур широкий

— Да, вы все знаете, времена такие пришли.

Холгитон больше не поддерживает беседу, он уходит в себя, думает. Он много думает о происшедших в его жизни изменениях, и голова его при этом кружится, как от легкого опьянения. Днем, когда он совершает свой путь до лабаза, он присматривается, узнает места, потому что бывал здесь сотни раз, узнает деревья, с которых сбивал белок, место, где подстрелил лося, где заколол копьем медведя. Присматривается он и удивляется тому, как медленно обновляется природа, как медленно произрастают леса. Медленно, очень медленно обновляется тайга. Амур — тоже медленно течет, лениво течет… А вот в человеческой жизни все изменилось. Вспоминает Холгитон прошлую жизнь, и ему кажется, что он находился в спячке, как медведь зимой; теперь проснулся, огляделся, а люди спешат, бегут — не отставать же ему, хотя он и старик, побежал Холгитон вслед за молодыми. Сперва он отставал здорово: молодые — в партизаны, он отстал, молодые — на всякие съезды, совещания, он отстал, молодые — в колхоз, он туда-сюда качался, ни нашим ни вашим, стыдно даже вспомнить, но потом догнал молодых, теперь в ногу шагает, даже в охотничьей бригаде вместе с ними. Дом ему достроили всем колхозом, большой дом, до сих пор пахнет свежей смолой. Соскучился по дому Холгитон, не столько по дому, конечно, сколько по внукам и внучкам. Ждут его они, на Амур выбегают, глядят вдаль, не идет ли дед, не везет ли таежные подарки. Привезет обязательно, уже наготовлены одним лыжи, другим — санки, третьим — поварешки и вкусные беличьи желудки. Ждут его еще новости. Каждый день они приходят, теперь их, наверно, много собралось.

Однажды вечером Пиапон вернулся встревоженный.

— Отец Нипо, ты ходил сегодня на лабаз, никаких следов не встречал? — спросил он.

— Как же в тайге следов не встретишь? Это же дом лесных людей, как они в своем доме без следов будут ходить?

— Да не о том я, — нервно перебил его Пиапон. — Не встречал странных следов?

— Все следы странные, посмотри даже на беличий след — странный, то остановится, то побежит, а ты думаешь, почему она так странно ведет себя…

— Тьфу! Серьезное дело, отец Нипо, Амбан — тигр к нам в гости пришел!

Холгитон теперь только взглянул на Пиапона, заметил его тревогу.

— Амбан, говоришь? Обожди, дай вспомню… Да, на этом месте было… на этом месте… Он пересек твою тропу?

— Пересек.

— Плохо, не разрешает Он тебе охотиться. Помолиться Ему надо, попросить разрешение.

Вернулись другие охотники, и оказалось, что Калпе тоже встретил след тигра.

— Нипо, Почо вы не встретили? — спросил Холгитон сыновей и, получив отрицательный ответ, сказал: — Запомните: встретили Его след, встаньте на колени и молитесь. Он наш отец, наш прародитель. Мы, чолачинские и соянские Бельды, пошли от Тигра, запомните это. Он вас узнает, не тронет, только молитесь, ласково говорите…

В этот вечер Холгитон рассказал легенду о девушке из рода чолачинских и соянских Бельды, которая стала женой Тигра и родила сына — храброго охотника, от которого и пошел весь род.

— Увидите след, не переступайте, — наставлял он. — Сперва поцелуйте след, помолитесь, разрешения попросите, тогда переступайте. Но если у кого Он затропил лыжню, не ходите, возвращайтесь…

Послушались охотники мудрого Холгитона. На следующий день Пиапон, Калпе, Почо нашли свои лыжни затропленными.

— Плохо, очень плохо, — сказал Холгитон. — Выгоняет Он вас троих.

— По следу, видать, старый, — сказал Пиапон.

— Чем старее, тем больше надо уважать.

«Старый, может, поэтому и ходит по твердой лыжне, — подумал Пиапон. — Не хочет купаться в глубоком снегу, брюхо мочить. Все равно мочит, лыжня не выдерживает его тяжести».

— Отец, Он ведь наш прародитель, а почему затропил мою лыжню? — спросил Почо.

— По старости перепутал, не признал родства, — сказал Калпе с иронией; он один не воспринимал всерьез россказни Холгитона. — С людьми такое бывает, а тут Амбан. Конечно, перепутал…

— Не паясничай, — сказал Пиапон.

— Нельзя так, отец Кирки, нельзя, — строго проговорил Холгитон. — Он не любит такое. Надо сейчас же всем помолиться Ему, всем вместе.

Охотники дружно помолились Амбану, просили оставить их в покое, не выгонять с участка, им и так осталось мало времени, кончается срок охоты, а им надо перевыполнить государственный план, чтобы побольше заработать денег и купить детям сладостей, муки, крупы и материи на одежду. Амбан добрый, Он не оставит детей без сладостей, голодными и раздетыми. Кроме того, бригаде стыдно возвращаться домой, не перевыполнив государственный план. Что скажут другие колхозники? Лентяями обзовут, из колхоза могут выгнать. Амбан умный, Он должен все понять, должен оставить их в покое…

Холгитон в этот вечер долго не мог заснуть, он вспоминал прошлую встречу с Амбаном. Было это давно, в тот год, когда Пота умыкнул младшую дочь Баосы Идари, а весной на Харпи погибло от оспы целое стойбище. Таким и запомнили в Нярги тот год. В ту зиму и встретил Холгитон Амбана, впервые в жизни встретил. Жили тогда в аонге четверо: Холгитон, Ганга, Гаодага с сыном. Долго все четверо молились, просили Амбана оставить их в покое. А когда Холгитон наутро пошел осматривать самострелы, на его тропе сидел Амбан и бил тугим хвостом по снегу. Разгневался Он на Холгитона, но за что, до сих пор не знает старик. Вернулся он в аонгу, вечером опять молились, а наутро увидели Его свежие следы рядом с аонгой. Понял тогда Холгитон, изгоняет их разгневанный Амбан с охотничьего угодья, не разрешает даже самострелы снять. Так и ушли…

Старик незаметно уснул и видел странные, непонятные сны, такие, что утром даже не смог их растолковать. Позавтракали охотники при свете жирника и, как только засинели просветы между могучими кедрами, отправились на промысел. Холгитон уходил позже всех. За его медлительность молодые охотники прозвали его Куку-Лебедь, ведь лебеди осенью улетают последними, так медленно и долго они собираются в дорогу. Вышел Холгитон из аонги, надел лыжи и тут вспомнил, что забыл копье. Снял лыжи, вернулся в аонгу.

— Дед, зачем копье таскаешь? — спросил мальчик-кашевар.

— По привычке таскаю, — усмехнулся Холгитон. — Ружье что, осечку может дать, а копье — верное оружие, не промажет.

Он опять надел лыжи и медленно зашагал между такими же старыми кедрами, как и ое. Утренний ветер шаловливо швырял на его голову снег с ветвей, кустарники игриво цеплялись за его суконный халат. Холгитон неторопливо брел по тайге, глядел по сторонам подслеповатыми глазами, прислушиваясь к каждому звуку. Сегодня он шел на дальний лабаз, где лежали одни кабаньи туши. Солнце поднялось из-за сопок, лучи его пробивались сквозь густую хвою в ласкали лицо старика. К полудню Холгитон подходил к лабазу, но остановил его большой свежий след Амбаиа. Холгитон снял лыжи, встал на колени и поцеловал его. След был такой свежий, мягкий, что ему он показзлся даже теплым. Старик поздоровался со своим прародителем и пошел к лабазу. Оставалось шагов пятьдесят до хранилища, когда он заметил что-то желтое с черными полосами среди вывороченных из-под снега кабаньих туш. Пригляделся Холгитон и замер, сердце перестало биться в груди, и ноги задрожали от страха.

На лабазе, на кабаньих тушах лежал Амбан и следил за охотником острыми желтыми глазами. Холгитон как стоял, так и бухнул ниц, зарылся лицом в пушистый снег, потом поднял голову, вытер руками с лица снег и стал бить поклоны.

— Ама-Амбан — Отец-Тигр, здравствуй и пощади меня, — во весь голос закричал он, продолжая кланяться и не смея взглянуть на зверя. — Не ожидал я Тебя тут встретить, не ожидал. Ты пришел ко мне в гости, вот и хорошо. Будь гостем, Ама-Амбан! Угощайся, ешь, что пожелает Твоя душа. Ешь. Только сразу говорю Тебе, это мясо не я добыл, другие охотники добыли, но ничего, угощайся, не стесняйся, здесь есть доля и Твоих праправнуков. Я, как видишь, совсем постарел, гожусь только в сторожа лабазов. Да и сторож какой из меня! Называюсь только сторожем. А мясо это колхозное, общее…