Страница 11 из 89
– Кипяток.
– Ерунда, братик попысает, и все пройдет! – ласково сказал босс.
– Нас так бабуля лечила, – сказал он ласково.
Схватил из угла пачку носков, и стремительно вынес нас и их из помещения.
– Это вам! – сказал он торжественно.
– Ну а сейчас пока, – сказал он.
– Не опоздайте завтра на работу, – сказал он на прощание.
– Норма-то увеличилась, – грустно добавил он.
Домой мы ехали молча. Я поймал вопросительный взгляд брата.
– Ладно, – сказал я, – хер с ним, с ружьем, да и очки мне не очень нужны.
– Но нужен же тебе компьютер, – сказал я.
– Хер с ним, с компьютером, – сказал брат. – Но нужно же тебе ружье.
– И все же, – сказал я, – почему ТАК мало?
– Наверное, плохо работали, – сказал брат.
Я глянул на наши пальцы и покачал головой.
На следующий день мы вышли на работу.
Мы были очень упрямы.
ххх
Вопреки нашим ожиданиям, легче работать не стало.
Ну, знаете, все эти пословицы и поговорки про то, что сначала работа гнет спину тебе, а потом ты гнешь спину работе. Все это херня. И тело не привыкало. Спина болела еще больше, пальцы кровоточили еще больше, в глазах плясало ЕЩЕ больше. С выработкой происходила полная херня. Чем больше ты работал, тем меньше зарабатывал. Нормы увеличивались, станки ломались – за них, конечно же, вычитали – кнопки разлетались, покупатели проклинали, мир дрожал. Но босс был доволен. Зато гребанные коммунисты и их гребанный СССР, где запрещали работать детям, пошли на хер.
Через несколько дней к нам зашел наш босс, – продававший нам свои сраные протухшие обеды по цене ресторанных, о чем мы узнали только в день расчета, – и как раз занес поесть. Мы стали обедать прямо на горах кнопок и ткани. Не было сил выйти на улицу.
– Любчики, – сказал он, – как насчет того, чтобы еще и гладить костюмы?
– Ой вей, – сказал я, – а шо такое? Гладильщик помер?
Он состроил обиженную гримасу. Одна из отличительных его черт была в мимикрии под еврея. Причем еврея карикатурного. Он сыпал словечками «шо, я имею сказать за, ой вей, таки да, любчики, Моня, за Одессу», одевался, как карикатурный еврей с гитлеровского плаката, звиздел про свою любовь к фаршированной рыбе и «уважал Израиль». Самое удивительное же состояло в том, что в нем не было ни капли еврейской крови.
То есть, блядь, он не был евреем.
У нас работал один парень, погибавший у него на юбках, – их красили в чанах в подвале краской для пасхальных яиц, работа была адская, – который был Действительно еврей. Как-то я вышел из цеха и пошел к нему. Еврей-красильщик сидел у чана с какой-то бурой херней и грустно глядел, как она булькает.
– Какого хера он себя так ведет? – спросил я еврея.
– Кто? – спросил он.
– Наш босс, – сказал я. – Он что, еврей?
– Откуда мне знать? – сказал он. – Это же ТЫ его родственник.
– У нас блядь ни одного еврея нет в семье, – сказал я, – иначе все бы уже давно свалили в Израиль.
– Вся блядь моя семья, – сказал я. – Они И ТАК ушлее и хитрее всего мира. Если бы блядь они еще и евреи были, это же был бы полный конец всему миру.
– Ясно, – сказал он.
– Настоящие евреи что, все так себя ведут? – спросил я его.
– Как? – спросил он.
– Ой, вей, фаршмак, тырыпыры, Моня-шмоня, я имею сказать за то шо, – перечислил я.
– Нет, конечно, – засмеялся он.
– Он меня уже затрахал этими карикатурными заскоками под Бабеля, – сказал я.
– Под кого? – спросил еврей-красильщик.
– Бабеля, – сказал я.
– Что за хрен? – спросил красильщик.
– Писатель, еврей, – сказал я.
– Я не читаю книг, некогда, – сказал он и продолжил месить одежды в чане, как большой грустный носатый енот.
Говорю же, это был нормальный парень. Потом он, кстати, чудом вырвался и уехал. Я от всей души надеюсь, что его не прихлопнули эти притыркнутые сирийцы, или с кем они там постоянно воюют. Хотя надежды мало. Хорошие парни всегда попадают под самую раздачу. Я похлопал его по плечу и вернулся в свой цех. Само собой, мы взяли на себя и глажку одежды. От этого в цеху повис пар, и мы перекрикивались друг с другом, как гребанные альпинисты-спасатели в тумане где-то в Альпах.
– Работа у вас загляденье, – сказал босс, – и работа, и паровая баня.
Он не шутил.
ххх
К исходу второго месяца мы получили расчет. По десять долларов. В свой единственный выходной в то лето я поехал на рынок и купил на все деньги портфель. Когда приехал с ним домой, брата не было. Я положил портфель на его матрац и прикрыл наволочкой от подушки. Лег, и только тогда заметил, что рядом с моим матрацем лежали очки.
Как у Сталлоне в «Кобре».
ххх
– Любчики, – сказал босс, – я имею вам сказать за шкаф.
– Что? – спросил я, не видя его из-за пара.
– Шкаф, – крикнул он. – У вас нет мебели.
– Да, – крикнули мы.
– Мой друг таки Моня с улицы Ботанической-Агрономической едет в Канаду, у него там серьезный автомобильный бизнес, – крикнул он, – и оставил свои шкафы мне, ему-то не нужны, отдал даром, лишь бы вывез.
– Замечательные шкафы, ОХЕРЕННЫЕ! – сказал он.
– Высший класс, качество супер, – сказал он, – но я отдаю их вам.
– Спасибо! – растрогались мы.
– Берите, лишь бы забрали, – сказал он.
– Спасибо! – растрогались мы УЖАСНО.
– Они с антресолями, – гордо сказал он.
– Любимые любчики, племяши, – сказал он, обращаясь к какому-то херу с папкой, видимо, из налоговой полиции, – дети двоюродной сестры.
– Работают за деньги? – спросил хер с папкой.
– Нет, шо вы такое говорите, – сказал босс. – Говорю же, племяши. Помогают по хозяйству.
– Личному, домашнему хозяйству, – сказал он.
– Все для себя, для большой семьи, а не на продажу, – закончил он.
– Ни хера себе у вас хозяйство, – сказал хрен с папкой.
– Крутимся, – сказал босс.
На следующий день мы поехали к Моне, у которого в Канаде было старенькое такси, и забрали два ужасно старых, калеченных, испещренных сигаретными ожогами шкафа без доброй половины ножек.
И, конечно, антресолей на них не было.
ххх
В конце августа мы пришли за окончательным расчетом.
– Племяши, – сказал он торжественно, – сядем.
Мы сели, и он начал считать. Выходило по пять долларов. Это был полный крах. О’кей. Я сказал:
– Ну что же, хоть по пять.
– Компьютер, – сказал брат и рассмеялся.
– Ну, хоть по пять, – повторил он за мной, и мы на босса уставились выжидающе.
– Ребята, – сказал он виновато, – тут еще момент…
– Какой? – спросил я.
– Ну, вы же купили у меня шкаф, – сказал он.
Мы даже и не удивились.
– Ладно, – сказал я. – А можно мы еще и в сентябре поработаем?
– Конечно, – обрадовался он, – ведь за шкаф вы еще мне немножко должны…
– Ну, а школа? – встрепенулся он.
– Да хер с ней, со школой, – сказал я.
– На хер нужно это сраное образование? – спросил я. – Одни беды от него. Все равно в рынке главное Хватка и Опыт, так?
– Так, – сказал он.
– Ну вот, мы у вас уму-разуму и поучимся, – сказал я.
– Я пас, – сказал брат, который всегда был отличником.
– Ладно, – сказал босс.
– Ты что, трахнулся? – спросил меня брат в троллейбусе.
– Еще месяц этой херни за счет школы? Тебе так нравятся эти кнопки чертовы? – спросил он.
– Мне не нравится школа, – честно сказал я.
– Там хотя бы можно ничего не делать, – сказал брат.
– Ладно, – сказал я, – а вдруг получится заработать?
– Сумасшедший, – сказал брат.
ххх
В киоске на рынке меня ввели в курс дела.
– Значит так, – сказал босс. – Вот носки, вот майки, вот рубашки, вот колготы.
– Ценники на все прикреплены, не вздумай ставить свою цену, – сказал он, – у меня знакомые ходят, проверяют продавцов.
– Да вы что, – сказал я, прикидывая, как обмануть проверяющих.
– Я людей знаю, – сказал он убежденно, – все люди жулики, и ты такой же.