Свингующие пары

Движением.

Но вот, на одной из остановок – томительных, мучительных, словно полтора часа до рождественского гуся из духовки, – ты вдруг узнаешь, что никуда дальше не едешь. Остановка – конечная.

Все кончено, кончено, кончено.

Знаешь, когда мне сунули толстенный том Фаулза, – книга называется «Волхв», но в ней, к сожалению, нет ничего о религии, – я пролистал почти половину за пару часов. История меня не заинтересовала. Там идет речь о парне, которого группка то ли врачей то ли извращенцев, мучила на протяжении всех пятисот страниц. С какой целью? Они, видишь ли, хотели просто научить его любить. Гребанные идиоты не понимали – вернее, не понимал сам автор, высокомерный, лощеный, хвастливый англичашка, которому, отдаю должное, хотя бы хватило мужества описать себя таким, как он есть, – что умение любить, как и чувство воды у пловцов, это врожденное.

Ты или умеешь скользить, или нет.

Но англичашка, – высокомерный и натужный, как все англичашки, получившие высшее образование в каком-нибудь пятисотлетнем карцере, где их трахают в жопу и макают головой в парашу старшеклассники, – не потянул на то, чтобы признать очевидное. Дидактист, как и все сраные англосаксы – помнишь, как они издевались над нами в школе из-за акцента, и это американцы, потомки и дети эмигрантов! – он потратил годы жизни и тонны бумаги (подумай о черновиках) на то, чтобы кого-то Повоспитывать.

Указка, доска и розги.

Отберите это у человека, который говорит по-английски, и мир для него рухнет.

Я помню, как ты переживала и мучилась, когда мы только переехали, сладкая. Помню, как ты плакала, когда впервые, в подъезде нашего многоквартирного дома, наткнулась на парочку трахавшихся негров. Ты, рыдая, рассказала мне, что они не только не смутились, но еще и кричали на тебя своими высокими визгливыми голосами, уносящими куда-то далеко, на хлопковые плантации Юга. Почему их там не оставили? Почему американцы предпочли дать свободу этим животным, и, – вместо того, чтобы заселить пустующие пространства нами: трудолюбивыми, свободными белыми людьми из Восточной Европы, – забили свою страну черным мясом до отказа? Потому что они извращенцы, сладкая. Потому что они мнят себя пиздой, а пизда всегда голодна. Тебе ли не знать. И пусть не я разбудил голод твоей пизды, пусть не я дал ей первый прикорм нежной кашицей соскобленной с плода мякоти, но именно я, милая, стал тем, кто накормил тебя досыта в первый раз. Признай это, сладкая, признай. Я часто спрашиваю себя: почему они, ублюдки этакие, не спасли нас во время Катастрофы? Почему они дали бесноватому ефрейтору – я знаю, что это уже штамп и пошлость, но как иначе назвать эту блядину, это исчадие ада, оставившие нас сиротами спустя 50 лет после своей смерти, – уничтожить 6 миллионов европейцев? Конечно, нет, сладкая. Я знаю, что ты думаешь, но давай оставим эти бен-гурионовские сказки для рупора ЦАХАЛА или как там называется эта их сраная маланская армия, от службы в которой я успешно откосил? Мы, сладкая, две тысячи лет жили в Европе, и стали нормальным, цивилизованным европейским народом. После этого нас травят, как тараканов каких-то, а затем буквально пинками выгоняют из Старого континента куда-то в Азию. В невыносимо жаркую пустыню без воды.

Кормить нашей кровью блох, комаров, и сраных арабов.

Почему же это случилось? Почему они не приняли нас – Штаты, так много болтавшие о любви и поддержке. Почему обрекли на смерть? А если и принимают сейчас, то лишь приятное дополнение, un peu de creme blanche к черному, – из блядь, какао, – мороженному? Я думаю, вся фишка в том, что они ненавидят евреев. Вот и все, сладкая. Эта ненависть вечна, иррациональна, и она переживет нас с тобой. Нам просто надо научиться жить с этим, как живут со стуком колес пассажиры поездов дальнего следования. Ту-ту-ту-ту. Нас-не-на-ви-дя-т. Поэтому куда лучше было отказаться от судьбы, избранной нам этим дебилом, – отчимом, – чем остаться изгоем до конца дней. Наши с тобой дней, сладкая.

Ведь только смерть разлучит нас.

Я пишу тебе это, и покачиваюсь, словно в купе поезда. Ту-ту-ту-ту, сладкая. Остановка. Ты останавливаешься, – вернее, это тебя останавливают, потому что ты как сидел в вагоне, так и сидишь, – и за занавесками, всегда грязными, что-то темнеет. Тебе кажется, это стены очередного вокзала, и вот-вот голос откуда-то сверху объявит следующую станцию. Но нет. Все затихает, и наступает ночь, а потом утро, а поезд так никуда и не идет. И ты обуваешься, чтобы выйти, и увидеть конечную станцию. Тупик.

Что же, оттуда мне улыбаешься ты, а раз так, то имеет ли смысл протестовать.

И пусть все мы в начале жизни выписываем себе билеты в страну счастья, пространства, заполненные светящимися каруселями, блестящими машинами, домами в колониальном стиле, и другими аксессуарами Счастья – оно, дешевая кокетка, увешивается ими, как модница дешевой бижутерией, – но финал, о, финал… Он вполне предсказуем, впрочем. Он похож на тупичок, куда загоняли бронепоезда с белыми офицерами наши предки. Стенка из глины, последний свисток паровоза, и щелкание пуль – их расстреливали, едва они, пошатываясь, спрыгивали на насыпь, подгоняемые криком охраны. Еще он похож на тупики, куда загоняли вагоны, набитые нашим племенем – нашими детьми и нашими женщинами, – в жаркие летние дни, вагоны, куда смеющаяся немецкая солдатня сыпала известь. Вагоны, через неделю начинавшие цвести всеми цветами ада. Иногда я жалею о том, что в одном из них не корчился, – изблевывая свои юные, розовенькие еще кишки, – наш с тобой сладкий отчим. Забавно, мы должны быть благодарны ему: он вывез нас из этого вечного русского ада в благословенную страну Молока и Меда.

Жаль только первое оказалось его малафьей, а второе – искусственной добавкой из тростникового сахара.

Помню, ты все плакала и плакала – а я даже не знал, как утешить тебя, ведь шел всего десятый наш день в этой стране, мы были напуганы, дезориентированы, ничего не соображали, – а он сидел в углу и хихикал. Великая страна. Великие баскетбольные сборные. Авангард цивилизации. Будущее планеты. Ваше будущее. Мать сидела в углу, и бойко ему поддакивала. Она как бы не понимала – и отказывается признать это до сих пор, – что происходило. Наша мать великий кудесник, она состоялась куда лучше, чем Гудини. Она может перенести себя в какой угодно момент из какого угодно места. В любое другое. Просто задайте ключевую фразу, и душа покидает тело, и вы видите перед собой всего-навсего мясную куклу, которая хлопает ненастоящими глазами. А? Что? А? О чем вы? А вопрос очень простой. Всего-то навсего.

Почему ты вышла замуж за человека, который ебал твоих детей?

Но оставим в покое нашу мать, нашу сладкую, невысокую, задастую бойкую женщину, так отличившуюся в юности – до сих пор на ее профайл в социальных сетях приходит масса восторженных откликов от ребят, с которыми она училась, и которые вспоминают ее Душой Класса, – и которая бойко допрыгалась до большого пребольшого живота в свои 19 лет. С ней встречались самые лучше парни. Крем де ла крем. Один из них ей бэбика и забацал.

И, – как положено крему, – сумел вовремя растаять.

Пена дней. Дымка над чашечкой кофе. Тут на сцену – как в любительских спектаклях и положено, – и выступил наш отчим. Мрачный, венецианский купец. Некрасивый, носатый, занудливый долговязый первокурсник. Который взял на себя все грехи. Дал ребенку свою фамилию. Взял в жены пузатую. Тьфу. Должно быть, он ждал, словно паук – несколько лет, в темноте, – и не спешил показаться. Но лишь когда она зависла в нитях, клейких и прочных – как парашютист, замотавшийся в стропах, – только тогда он вышел, торжествуя, на всех своих шести лапах. Или сколько там их? Я не смотрел ни разу, пауки до сих пор внушают мне ужас, сладкая. И наш долбанный папаша – так называемый и самопровозглашенный, – очень постарался для того, чтобы этот ужас пустил в меня корни, как сорняк, как рак.

Если я попробую освободить себя от всех страхов, которыми пропитан, я буду вынужден избавиться от себя самого, понимаешь?