Страница 2 из 10
— Ты, Машка, Федору скажи, чтоб через пару часов сеялку сюда пригонял, ввечеру испробуем. И мешки пусть захватит, что красными лоскутами помечены.
На то зерно отец Михаил возлагал особые надежды. Отчаявшись получить приличные урожаи пшеницы, страдающей то от засухи, то от затяжных дождей, он полностью перешел на рожь и овес. Последний охотно закупали для нужд армии, а за первую государственный заготовитель платил твердую цену. Поменьше, чем вышло бы на базаре в Нижнем Новгороде или на ярмарке у Макария, но договор, заключенный на шесть лет вперед, позволял пренебречь подобной разницей. Да и не угадаешь с ценой — в неурожайный год с казенных складов могут продавать с наценкой лишь по копейке с пуда, что при больших объемах хоть сколько-то окупит расходы. А жадина разорится… и поделом собаке!
— Не забудь про красные лоскутки, — напомнил батюшка дочери.
— С тобой забудешь, как же, — хмыкнула та и, подхватив сынишку на руки, исчезла.
Вот ведь… все бабы как бабы — задницей колышут величаво, будто волны в море-океане перекатываются, а эта егоза… И младшая такова же, но у нее хоть муж из отставных воздушных гусар — два сапога на едину ногу.
А семенная рожь действительно хороша. Не зря чуть ли не по зернышку отбирал из лучших колосков, да ездил по чужим полям, где покупая, где выменивая, а где, прости господи, тайком прихватывая приглянувшееся. И так четыре года. Поначалу на крохотной деляночке выращивал, потом больше и больше, нынче же на двенадцать десятин должно хватить.
— Ох ты, — спохватился священник, — чай и обед-то давно простыл.
Простыл — образно сказано. Все холодное и без того, а по случаю постного дня и обедом именуемое только из вежливости. Пара копченых осетровых звеньев, прошлогодние соленые грузди, чищеная луковица да десяток вареных карасей со свежим укропом. Вот и вся еда, не растолстеешь.
— Иже еси на небесех… — отец Михаил перекрестил вышитую скатерть, прислонился к железным спицам тракторного колеса и совсем было собрался отдохнуть от трудов праведных, как деликатный кашель с дороги привлек внимание.
— Хлеб да соль, отче, — вслед за кашлем послышалось и приветствие.
— Здоров будь, Юрий Сергеевич, — вскинулся батюшка. — Перекусишь со мной чем Бог послал?
— Отчего же нет-то? — Местный помещик, отставной лейтенант Федяков, чьим именем и звалось село, многозначительно улыбнулся в усы и шагнул к трактору, осторожно придерживая полу сюртука. — Для того и шел сюда, чтоб перекусить с хорошим человеком.
Юрий Сергеевич и при крепостном житье считался добрым барином, так как обходился без немца-управляющего, а раздав большую часть земель в недорогую аренду, и вовсе стал общим благодетелем. Построенная сразу после Наполеонова нашествия паровая мельница вовсе укрепила репутацию, и без того бывшую выше небес от безвозмездного начальствования над народной школой, но имелась у их благородия маленькая и вполне простительная слабость — любил задушевные беседы. А с кем еще беседовать, как не с образованным священником? У того, кроме духовной семинарии, боевой опыт в действующей армии, ранение да орденская кавалерия, дающая личное дворянство. Опять же собрат по оружию, что само по себе немаловажно.
Разговаривать на сухое горло? Моветон, господа… А вот под вишневую наливочку собственного приготовления, прошедшую добровольную проверку качества в губернской коллегии горячительных напитков и потому не облагаемую налогом при условии употребления в личных целях, но ни в коем случае не на продажу… А наливочка, надо сказать, у Юрия Сергеевича всегда отменная получается.
— Я ведь к тебе по делу, — без предисловий заявил Федяков, доставая четвертьведерную бутыль с жидкостью, благородству цвета которой позавидовали бы виноделы Бордо и Бургундии. — По делу архиважному и архинужному.
— Чем же порадуешь? — оживился батюшка, извлекая из ящика с инструментами два стакана — запыленные и захватанные. Как ни странно видеть это в новой машине. Как мыши в амбаре, так и стаканы, наверное, заводятся в любой технике сами собой. — Рассказывай.
Но Федяков не спешил. С чувством и толком выцедил через зубы наливку, занюхал хлебом, пренебрегая закуской. Уселся поудобнее, вытянув плохо сгибающуюся ногу, и лишь тогда начал:
— Мысль меня посетила, отец Михаил. Очень хорошая мысль. А когда ты пригнал сей механизм, то окончательно уверился в ее правильности.
— Ну же?
— Довелось мне зимой прочитать в «Русском Инвалиде» рассуждения Светлейшего князя фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова. Сей государственный муж, отмеченный многими добродетелями, не оставил без внимания и иные, отличные от военных, вопросы. И размышлял он о совместных хозяйствах, прожект коих находится на рассмотрении Его Императорского Величества.
— И что там? — Батюшка спрашивал исключительно из вежливости, так как политикой мало интересовался.
— Оные хозяйства, для краткости именуемые совхозами, имеют место быть испытанными в нашей губернии, что, согласись, дает нам громадные перспективы.
— Какие?
— Не понимаешь… В Петербурге только еще решают, а у нас уже готово. Совместное хозяйство как на блюдечке! Твоя с Федором Саввичем машинерия, мои мельница и земли…
— Арендаторов куда девать? По миру ведь пойдут.
— У нас и станут работать. Кто захочет.
— Так никто и не захочет. Вспомни, Юрий Сергеевич, хорошо ли барщину на твоих полях исполняли?
— Не вспомню — на оброке были.
— И все равно, — не соглашался отец Михаил. — Наш народ вместе собирается только вино пить али врага бить, работать же мы предпочитаем раздельно. Ничего не выйдет из задумки, господин лейтенант.
— Выйдет, обязательно выйдет, — Федяков тоже перешел на официальный тон. — И вы, батюшка, еще увидите мой триумф. И не просто мой — триумф всего прогрессивного человечества. Кредитами, опять же, государь обещал поспособствовать.
— Большой процент?
— Осьмнадцать.
— Недурственно. Особенно если учесть, что дешевле двадцати пяти без залога и не даст никто, то…
Юрий Сергеевич с трудом сдержал торжествующую улыбку и добил батюшку окончательно:
— Осьмнадцать процентов за все десять лет пользования!
— Погоди, — отец Михаил сразу оставил выканье. — Это получается…
— Тысячу возьмешь, тысячу сто восемьдесят отдавать нужно.
— Мало.
— Как это?
— Тысячи, говорю, мало. А тридцать дадут?
— Ежели шестьдесят попросим… Так ты согласен?
Забулькала разливаемая по стаканам наливка, и священник решительно произнес:
— Отсеемся, и сразу в Петербург поедем. К Кутузову. И хорошо бы до сенокоса успеть обернуться.
— Неплохо бы, — кивнул Федяков и потянулся за осетриной. — До чего же ты, отче, красноречивый.
Через две недели удобная пролетка, запряженная парой сытых меринов, везла путешественников в сторону Нижнего Новгорода. Там отцу Михаилу непременно нужно было зайти в епархиальное управление, дабы доложиться о временном отсутствии и оставлении прихода на дьякона, и завезти добровольные пожертвования в Суворовское училище, с обязательной записью сего деяния в «Книгу благодетелей и попечителей». Оно лишним не будет — внуки вот подрастут, и не найдется у них препонов при поступлении. В будущее следует смотреть с уверенностью и надеждой, а еще лучше — строить его заранее.
У Юрия Сергеевича в губернском городе никаких дел не намечалось, и он намеревался провести время в ожидании попутчика за великолепной ботвиньей с расстегайчиками, что подают в трактире на углу Рождественской и Ильинской улиц. Ее много где хорошо готовили, но именно там после сытного обеда можно пройти в отдельный кабинет, где за зеленым сукном всегда найдется достойная компания. Да, предосудительное и запрещенное занятие, но кто же без греха…
— Опять о картах размечтался? — Батюшка ткнул в бок задремавшего под приятные мысли помещика.
— Даже и не думал! — возмутился тот.
— Надеюсь, — отец Михаил вздохнул. — Надеюсь, что игра не закончится как в прошлый раз?