Репетиция Апокалипсиса

— Германия после Второй мировой войны, — почти не задумываясь, определил Давыдыч.

— …и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небе. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира. Кто имеет ухо, да слышит. Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Здесь терпение и вера святых.

— О! А не эту ли фразу Александр Невский повторял?

— Эту… Только иначе. Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет. Как-то у тебя всё просто получается…

— А я ничего не доказываю, ты же знаешь, я даже читать эти тексты не могу. Я просто попытался мыслить образно. Но, согласись, очень похоже на недостающие соответствия.

— Похоже… Но кто знает… Американцы разве знали, играя в большую политику и самую сильную страну, чем это для них обернётся? Все их фильмы-катастрофы — картинки из комиксов по сравнению с тем, что ожидало их в действительности. А знаешь почему? Потому что империя должна быть империей Духа, а не империей жалких и жадных потребителей, главной целью которых является подмять всё видимое под себя. Нарушается мера. Если ты занят видимым, то забываешь о невидимом. Кто-то стяжает тленное, кто-то духовное…

— Ой-ой-ой… Насколько я понимаю, одно неотделимо от другого…

— Опять за своё…

Давыдыч был чуть выпивши, отчего подача его догадок выглядела весьма самоуверенно, но, тем не менее, не так уж неубедительно.

— Знаешь, — задумался я, — я слышал немало толкований на эту книгу, и от святых отцов, и от служителей Церкви, и от учёных… Но всё это попытки человеческого ума. Человеческого. В этом соль. Мы хоть и созданы по образу и подобию, и раз нам дан ум, мы должны думать, в том числе познавать этот мир, но можем ли мы постигнуть Того, Кто создал нас? Ты когда-нибудь слышал, чтобы книга прочитала писателя? Чтобы изобретение изобрело инженера?

— Оригинальная мысль, — покачал головой профессор, но его, похоже, уже ничто не интересовало. Он тогда ещё не мог, да и не особо хотел вникать в смысл Писания. — Таких писателей ныне в интернете знаешь сколько? Я, кстати, эту аналогию Откровения с новейшей историей тоже где-то там почерпнул. Можно ли познать весь интернет?

— Да не ёрничай! Но, — продолжал я, — по книге мы можем понять часть сознания, часть души писателя. Улавливаешь? Мы можем понять, куда он зовёт.

— Ага, читал я тут современных. Они в постель зовут или в кабак. Нон-фикшн мне тут один модный подсунули, там одна девица целый роман описывает свой день, как с утра с похмелья после вчерашнего ночного клуба проснулась в постели с молодым человеком, о котором ничего…

— Стоп! — не выдержал я. — Как ты вообще можешь говорить о навозе, когда я говорю тебе о небе? Ах да, я забыл, что ты у нас из дерьма лепишь идеальные (в смысле идей) конфеты. Знаешь, умник, — меня понесло не на шутку, — если розы хотя бы чуть-чуть замарать навозом, то главным в них станет именно навоз. И по запаху, и по идейному содержанию. Розы с каплями навоза на лепестках никто себе в дом не поставит. Если, конечно, речь не идёт о психе. Не так?

— Бррр… гмм… Да я что… — Давыдыч всегда боялся моего напора.

Вот так и всё человечество… После очередной катастрофы, которая хотя бы на секунду останавливала суетливое потребительское сознание, мир вздрагивал, но уже в вечерних новостях обсуждал курс какого-нибудь ресурса или поведение какого-нибудь политика.

Почему я разговаривал на эти темы с «двуликим» Давыдычем и не уклонялся от общения с ним, соблюдая кладбищенское отшельничество? Во-первых, а чем я был лучше? Во-вторых, потому что чувствовал, что этот человек не утратил способности любить. Даже если, кроме себя, он до сих дней любил только Таню, он уже был способен любить хоть кого-то, кроме себя. А значит, он хотя бы чуть-чуть мог понять любовь к людям Иисуса, апостольскую любовь. У евангелистов это называется Закон Любви: И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? ибо и грешники то же делают. И если взаймы даёте тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же. Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым. Итак, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд. Что можно сказать сверх этого?

И первомученик Стефан, побитый камнями, умирая, просил простить своих убийц, как и Спаситель со Своего Креста…

Именно эту любовь отвергали своим повреждённым существом те, кого Спаситель назвал детьми дьявола. Все хотели своего сильного и карающего бога. В каком смысле своего? В прямом: того, который придёт и покарает всех, кто думает или верит не так. Такой бог не может быть распят на кресте, не может нести страшные побои, искупая чьи-то там грехи, он уже за взгляд искоса карает молнией, а уж иноплеменников выкашивает штормом огня. Вот если бы римские солдаты и Понтий Пилат от одной только мысли о распятии попадали замертво, а ещё лучше, если б Христос махнул дланью, из которой вырвались бы языки пламени и пожрали всех врагов так, чтоб и пепла не осталось, вот тогда поклонились бы Ему все… А Он вынес унижения, побои, поношения и был распят… за грехи человечества, чтобы Своей кровью смыть их, чтобы Своей смертью прервать безнадёжное для человека владычество смерти. Но умер Он, чтобы воскреснуть. Ключевое слово — воскреснуть. И Он воскрес.

И мусульмане хотели видеть Бога отстранённым и карающим. Он у них больше походил на заоблачного полководца и судию, прости меня, Всевышний, за такое сравнение. Распятого Сына Божия, как и действие Святого Духа, они не принимали. Хотя всё же почитали Иисуса пророком… Который вернётся судить… Да, трудно поверить, что Всемогущий Извечный Создатель позволил мерзкой толпе распять Свою Часть, Свою Кровь, Своего Сына. В это невозможно поверить, если не принять главной формулы — Бог есть Любовь.

Однажды на кладбище мы хоронили молодую женщину, у которой осталась семилетняя дочь. Меня удивило, что девочка не плачет, а молча наблюдает за всей церемонией. Внимательно и серьёзно.

— Прибрал Господь твою маму, Олюшка, — всхлипнула рядом с ней какая-то родственница.

И тут я услышал возражение верующего ребёнка, самое веское, пробивающее если не ум, то сердце насквозь.

— Не прибрал. Это игрушки прибирают! Бог взял маму к Себе, потому что любит её. Она и болела, потому что Он любит её. И она обязательно воскреснет, потому что Он воскрес первым! А если Он её не любит и если она не воскреснет, тогда зачем всё? Тогда ничего не надо! Даже хоронить не надо…

И больше никто ничего не посмел сказать. Даже священник, что восхищённым взглядом подивился детской мудрости.

Ох, как мы спорили с Михаилом Давыдовичем о Воскресении Христовом. Ну ладно, евангелисты его не убеждали. Сам анализ ситуации его не убеждал: что ни украсть, ни спрятать тело из-под стражи римских солдат они не могли. Не убеждало свидетельство врача Понтия Пилата Эйшу, не убеждал даже казначей синедриона, который и платил Иуде тридцать сребреников, Марфекант. И удивительно, как вычищали упоминания об этих исторических свидетельствах из интернета…

И лишь сегодня, уходя в автобус, профессор поднял на меня свои выплаканные глаза и тихо сказал:

— Теперь я знаю, Он воскрес.

— Знаешь или веришь? — тихо спросил я.

— И знаю, и верю…

У нас уже не было времени для самого главного разговора, и я только спросил его: