Репетиция Апокалипсиса

— Нет, предпочитаю положиться на волю Божью.

— У-у, — сморщился бес так, что клыки выступили над пухлыми губами, — всё красивые слова.

— Да у нас, собственно, Божья-Воля есть в буквальном смысле.

— А ты можешь себе представить, что с ним сделают, если он попадёт им в руки?

— Мы сделаем всё, чтобы он не попал.

— В ваших ли это силах?

— Неважно…

— Упёртый алкоголик, — ухмыльнулся бес, — за спиртом пришёл? Вот он, — Джалиб развёл руки в стороны, и под ними оказались две огромных бутыли со спиртом, явно те, которые стояли где-то в подвале. Он дотронулся до них, и стекло рассыпалось даже не на осколки, а буквально в пыль, спирт растёкся нам под ноги.

— Американское кино любишь? — спросил он, достал зажигалку Zippo, картинно чиркнул по кремню и бросил её в огромную лужу.

Спустя мгновение мы стояли по пояс в синем пламени. И — не горели. Я посмотрел, как пламя пляшет вокруг моих «бёрцев» и штанов, не причиняя им вреда, потом посмотрел на Джалиба. Он любовался произведённым эффектом.

— В ожоговом отделении никого нет, — подмигнул он.

— Дешёвые фокусы, — постарался как можно спокойнее ответить я.

— Ну сделай хотя бы один такой? Кстати, если ты согласишься, этому ремеслу я тебя обучу. Будешь забавляться. А?

— Что-нибудь повесомее есть?

— Ну хорошо, — задумался Джалиб, — делаю тебе последнее предложение. Я могу сделать так, что бомба взорвётся в другом месте, не там, где она была. И ты успеешь. Просто верну тебя на несколько лет назад. Понимаешь? Ты проживёшь с ней всё упущенное!

Не буду лгать, сердце у меня от такого предложения ёкнуло и провалилось. Мой инфернальный собеседник почувствовал это и с довольным видом снова разрезал ногтем-когтем окружающее нас пространство. Сначала я увидел подъезжающее к вилле такси, потом себя в том самом такси и снова услышал голос Джалиба, но уже где-то внутри себя:

— Тебе достаточно просто открыть дверь машины и выйти.

Таксист смотрел на меня выжидательно-вопросительно, в руке у него была та самая газета, свёрнутая в трубку. Пейзаж за окном был настолько явным, что я ощущал на коленях луч тёплого греческого солнца. Пальцами я нащупывал руку дверцы машины.

— Просто выйди, и всё, — настойчиво напомнил Джалиб, — и ты никому ничем не обязан.

И всё… Прости меня, Господи, я бы вышел. Но вдруг услышал за спиной знакомый голос.

— Дядя Макар, что у вас тут горит? Оглянулся и увидел в заднее стекло стоящего на дороге Серёжу.

— Вы же сгорите, дядя Макар! Идите скорее сюда! Я ещё раз повернул голову, теперь уже в сторону особняка, и увидел выходящую на лестницу Елену. В лёгком парео идущую к морю… Сердце разлетелось на куски.

— Дядя Макар!

Я вышел из машины… и шагнул в сторону Серёжи. Моя камуфляжная форма на мне горела.

Кто-то накинул на меня брезент, и меня поглотила тьма.

— Ты что, экспериментируешь тут со спичками? — услышал я раздражённый голос Никонова.

— Это не я, — только-то и оставалось ответить. Почему-то я надеялся, что, когда Олег снимет с меня брезент, мы все окажемся на берегу тёплого Эгейского моря и ничто не будет нам угрожать».

4

Даша сидела в кожаном кресле в холле больницы, погруженная в свои мысли, наблюдая, как бабушка вместе с Глафирой Петровной кормят неходячих пациентов. Две Петровны, подумалось вдруг. И Пантелей, что раздавал лекарства, устанавливал капельницы и просто выслушивал людей, словно был священником, а не врачом. Они что-то шептали ему почти на ухо, а он сосредоточенно слушал. «Сюрреализм», — подумала Даша.

От мыслей о Конце Света стало вдруг очень грустно. Всем предыдущим поколениям повезло. Они любили, страдали, радовались, рожали и растили детей. Вспомнился вдруг маленький братишка, когда ему было полтора годика. Он был такой хорошенький, такой милый, что его хотелось постоянно таскать на руках, тискать, прижимать к себе. И вот, получается, всё оборвалось. Наверное, это должно было когда-то случиться, но почему именно сейчас? И почему так нелепо? Взрослая жизнь только началась.

Интересно, а сложилась бы жизнь с Артёмом? Даша пыталась воссоздать в своём воображении его образ, но получалось как-то смутно, как будто они не виделись несколько лет. Поймала себя на мысли, что ей никогда не нравились спортивные мужланы, которые носят себя с высокомерным достоинством породистых самцов. Исключение, пожалуй, неожиданно составили Никонов и Макар, которые хоть и были крепкими мужчинами, но в них не было и доли самолюбования, желания подать себя. Они были крепкими для чего-то другого. Артём был щупленьким и нерешительным. Даже худее Пантелея. Ну, опять же, младше. Про Пантелея можно было сказать, что у него на лице незавершённая юность, а про Артёма — что у него ещё не началось мужество.

«Блин! — мысленно воскликнула Даша. — А ведь хочется простого, как говорит бабушка, бабского счастья. Любить и быть любимой! Приходить домой и встречать там любимых людей. Заботиться о них и чувствовать, как заботятся о тебе. Недосыпать ночами, когда у твоего малыша будут прорезаться зубки… Оказывается, всё так просто». Представив себе свой собственный дом, Даша сладко зажмурилась и очень хотела представить себе своего будущего мужа.

— Может, тебе лечь спать? Ты сегодня немало пережила, — услышала она рядом голос Пантелея и открыла глаза, — я к тому, что в кресле не очень удобно.

— Нормально, — ответила Даша и вдруг попросила: — Посиди со мной. Как с ними, с больными, — показала на мягкий подлокотник, убрав с него руку.

— Посижу, — согласился Пантелей. — Хочешь поговорить?

— Даже не знаю. Просто хочу, чтобы кто-то был рядом. Тебе разве так никогда не хочется?

— Хочется.

— А твоя невеста — она красивая? — спросила вдруг Даша, и Пантелей заметно смутился, отчего ей пришлось тут же извиняться.

— Да ничего… Понимаешь, Валя, она со мной, получается, нянчилась. Ну… как с маленьким.

— Синдром мамочки, — вспомнила Даша психологию.

— Да нет, тут другое. Она меня любила… любит, — поправился Пантелей.

— А ты?

— Я? А я, наверное, для чего-то другого создан.

— Тебя не интересуют девушки?

— Нет, не так… Просто, понимаешь, это должно быть как взрыв… Я так понимаю. Чтобы сразу было ясно: Господь тебе послал твою вторую половину.

— Романтика, — наигранно вздохнула Даша.

— Может быть… В другое время, в другом мире я, наверное, ушёл бы в монахи.

— А я вышла бы погулять. Хотя бы ненадолго — во двор. Тут тяжело дышать. Все эти медицинские запахи. Наши вояки меня не заругают?

— Я тебя провожу.

Они вышли на крыльцо перед приёмным покоем. В больничном парке висела всё та же взвешенная серость. К ночи она просто приобрела цвет мокрого асфальта и, наполняя собой пространство, превращала его в декорации к сказочному фильму или триллеру. Отсутствие ветра ещё более усиливало эффект. Казалось, и листья и ветви деревьев сделаны из пластика. И только две человеческие фигуры в сумраке мёртвого сада были живыми.

— Так почему ты не ушёл в монастырь? — спросила Даша, ёжась скорее не от холода, а от жутковатого пейзажа вокруг.

— После академии я поехал в Лавру. Хотел хотя бы присмотреться к этой размеренной монастырской жизни. Поселился в гостинице для паломников. Знаешь, мне там даже воздух нравился. Хвойный такой, чистый… — Пантелей глубоко вдохнул, словно и сейчас ощущал какие-то ароматы. — Дышится легче. Я думаю, наверное, потому, что он и внутренне чистый. Намоленный, что ли… На второй день я встал в огромную очередь к старцу Кириллу. Честно говоря, мне было немного не по себе. Я просто хотел совета, а там люди стояли кто с горем, кто со смертельной болезнью, кто с отчаянием в глазах. Их сразу видно. И мне даже показалось, что я зря время буду у старца отнимать. Но тут вдруг выходит келейник — и прямиком ко мне. «Вы, — говорит, — врач Пантелеймон?» «Я», — отвечаю. «Пойдёмте, — говорит, — он ждёт вас». И ведёт меня мимо всей этой очереди, отчего мне стало невыносимо стыдно, будто украл чего-то у всех этих людей. Так и прошёл с опущенной головой мимо всех, так и в келью вошёл, а когда посмел голову поднять, увидел его глаза. Знаешь, если назвать их внимательными, значит ничего не сказать, лучистые такие… В общем, объяснить трудно. Я на колени бух… Думаю, как я перед святым человеком стоять буду? А он подходит, поднимает меня за плечи и говорит: