Страница 60 из 81
О, в Старом Свете старались вычеркнуть из жизни христианство. До последнего слова. Из школьных словарей исчезало всё, что связано было с именем Спасителя или Церковью. Вычищали старательно, а за употребление этих слов или рассказов о Христе учителей наказывали штрафами и просто увольняли. В конце концов, в Швейцарии «ради тендерной справедливости» запретили к употреблению слова «отец» и «мать», заменив их словом среднего рода «родитель». Опыт Швейцарии тут же был рекомендован Советом Европы для всех стран. И кого они хотели вырастить? Кого хотели — того и вырастили. Пожирателей своих родителей…
Поэтому, когда я смотрел на детей из российской глубинки, на того же Серёжу, на ещё не повзрослевшую окончательно Дашу, которая любила свою удивительную бабушку, я испытывал даже не умиление, мне плакать хотелось. И я вспоминал, как народу пытались протолкнуть мысль о необходимости «чипизации» с младенчества — прямо в роддоме! Подспудно так, по всем законам рекламы… «Вы всегда будете знать, где ваш ребёнок», «Ваш ребёнок никогда не попадёт в трудную ситуацию», но некоторые рекламные ролики и плакаты проговаривались «Ваш ребёнок заплатит за себя сам». Для незнакомых с Писанием и Откровением Иоанна людей в этих словах не было ничего устрашающего. Потом кто-то из высокопоставленных чиновников предложил вшивать чипы без согласования с родителями, но это просочилось в прессу, и начался скандал… А ведь сам процесс походил на постановку печати. Приложили к руке и ко лбу прибор, он безболезненно выстрелил чипом под кожу — следующий! И не надо таскать с собой паспорта, наличные деньги или электронные кредитные карты. Извлеки чип — ион не будет работать. Умер организм — вместе с ним умирает чип, да ещё и успевает послать сигнал об этом. Всё продумано. Цивилизованно. Прогрессивно.
И никак у меня не вязались все эти страшные картины с тем, что я видел сейчас: два безгрешных (насколько это возможно) человечка — Пантелей и Серёжа — укротили стаю бездомных собак. Я уверен, попади этим бывшим домашним животным кто-то другой, они непременно разорвали бы его в клочья.
— Как ты ещё стоишь на ногах после такого количества алкоголя? — спросил меня Никонов.
— Долголетние тренировки, — что я ещё мог ответить. — Заодно получил идею…
— Идею?
— Ну да, — я покрутил в руках подаренную Садальским бутылку виски. — Мы в больнице, здесь есть спирт, в машинах есть бензин, значит, можно делать бутылки с зажигательной смесью. Вдруг пригодится?
— Неплохо, — оценил Никонов. — Особенно, если замыслят штурмовать на грузовиках.
— Не вздумай сказать Пантелею, что они предлагают его в обмен на всех остальных, — буркнул я.
— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Олег. — Неужели я не понимаю, что он сразу пойдёт туда?
— Слушай, вот Алексей нормальный стал, добрый, да? А тот второй, может, зомби, да? — сделал вдруг предположение Тимур.
Пантелей подошёл с улыбкой к нам, и Никонов сразу поменял тему:
— Так ты доктор или кинолог?
— Да они хорошие, — оглянулся Пантелей на собак. — А что у вас там?
— Ничего… в смысле — ничего хорошего. Уходить надо отсюда. Здесь будет маленький Гитлер.
— Куда нам уходить? Столько лежачих больных.
— Значит, будем воевать.
— Не надо никого убивать, — опустил голову Пантелей.
— А если будут убивать нас? — повысил голос Тимур. — Надо было этого Леонида Яковлевича в машине кончить, остальные бы разбежались.
— Я думал об этом, — признался Никонов, — но я, в отличие от него, человек слова, а во-вторых, сомневаюсь, что вместо Гитлера не появится какой-нибудь Гиммлер — из заместителей. Как показывает практика — несвято место тоже пусто не бывает. Кроме того, у них появится мотивация убивать нас, даже оправдание.
— Никого убивать нельзя… — ещё тише сказал Пантелей, но слова его прозвучали, точно усиленные микрофоном. Даже показалось — эхо полетело…
Я знал, что он прав. Чувствовал. Но при воспоминании о самодовольной роже Садальского у меня не оставалось никаких иллюзий по поводу мирного сосуществования. Нужно было сменить тему.
— Пантелей, а спирт в больнице где? — спросил я.
— Вам выпить?
— И выпить тоже.
— В подвале. Вон там, — он указал рукой, — хозблок, но там его не хранят. А то сторожа пьют. А спирт — в подвале.
— Сходи, посмотри, — то ли приказал, то ли попросил Никонов.
— Есть, — на всякий случай ответил я и направился в подвал.
Следует заметить, когда я проходил мимо, собаки завиляли хвостами, а когда проходили Тимур и Никонов, некоторые из них зарычали, отчего Тимур изрёк повелительное «кыш», чем вызвал только ещё более грозное рычание.
В приторно-кафельном подвале лампы горели через одну. Жутковатый полумрак прятал в себе чудовищ из узлов канализационных и вентиляционных труб, в старых покосившихся больничных шкафах должны были храниться скелеты. Я всегда считал, что мистический страх глубже и тоньше реальной опасности. Правда, у человека, который несколько лет прожил на кладбище, он притупляется до полного равнодушия, но иногда вдруг прорвётся, как гипертонический криз, и сердце сожмётся, и — как положено — в холодный пот бросит, но потом удаётся самого себя успокоить — ты же видел могилы изнутри. Но, видимо, всё же есть что-то пострашнее могил. И это «пострашнее» я почувствовал по запаху сероводорода.
— Это опять ты? — прогнал я подступившую жуть бравым голосом.
— Не ждал? — ответил Джалиб, выступая из облитой чем-то липким кафельной стены.
— Ждал — не ждал, но никак не предполагал, что ты так просто отвяжешься. С профессором сплоховал.
— Слабак, — махнул чёрной дланью бес.
— Несчастный человек, — поправил я.
— Щас расплачусь…
— Послушай, исчадье ада, я крепко подумал после нашей последней встречи, твоё предложение с разрушением надгробий…
— Ну? — вскинул в надежде мохнатой бровью Джалиб.
— Твоё предложение с разрушением надгробий — блеф. Тебе просто нужно моё согласие на любую работу для вас. Любая сделка! Как-то до меня сразу не дошло, что все, кто хотят явиться, они и так явятся. Чем же так интересна моя персона? У меня, по-моему, грехов столько, что… Ну, ты-то понимаешь…
— Уф-ф… — скорчил раздосадованную рожу бес, — как мне трудно с такими умниками. Я тебе отвечу честно…
— Ты на это способен?
— Ну ты же прекрасно знаешь, что иногда мы добавляем в ложь частичку правды, чтобы она было похожа на правду, так вас, кажется, учат? Или наоборот, мы добавляем в правду частичку лжи, но такую, чтобы было достаточно, дабы отравить всю правду. Так?
— Так.
— Ну вот, я озвучу тебе именно часть правды. Ты, как личность, мне неинтересен. Ты наркологу интересен. Но иногда Он, — Джалиб многозначительно ткнул длинным чёрным ногтем в потолок, — замыкает на таких странных людях, как ты, кучу событий. Так, будто ты самый основной болт в механизме.
— Стало быть, меня надо выкрутить? А заодно окончательно заполучить мою душу?
— Да ничего мы не заполучаем! — поморщился Джалиб. — Больно надо. Сами приходите с распростёртыми объятьями. Он дал вам выбор, вы им свободно пользуетесь. И скажу тебе ещё раз честно: я обещаю тебе те условия, о которых говорил во время нашего первого разговора.
— Домик на берегу и она…
— Да хоть дворец!
— И что, идти рушить надгробия?
— Можешь просто уйти. Хоть куда. Оставь этих людей. Ты — одиночка. Зачем они тебе?
— Теперь я тебе скажу честно: я полюбил их. Они стали мне родными. И ты прекрасно знаешь, что я не соглашусь… почему вот только не оставляешь попытки?
— Я не знаю, что ты не согласишься, — прищурился Джалиб, сверкнув угольками зрачков, — я бы мог стереть тебя в пыль, подставить под мчащийся автомобиль, под шальную пулю…
— Если бы мог, давно бы сделал, — спокойно возразил я. — Оставь этих людей в покое. У вас вон — целое воинство в городе во главе…
— Молчи! — оборвал меня бес. — Кому интересно то, что и так наше. Хочешь, я покажу тебе, что будет через час?