Страница 31 из 81
— Не сметь! — взвился Михаил Давыдович, которому в его нынешнем состоянии было абсолютно всё равно, кто перед ним. — Вы мне своим метапсихозом голову не морочьте! Я стоял на баррикадах демократии, я боролся против любого иерархического тоталитаризма!..
— Знаю-знаю, — радостно подхватил Джалиб, — это вашу шевелюру можно увидеть у броневика, с которого выступал Ельцин, вы держали в руках оружие пролетариата — булыжник, но теперь осталось взять в эти руки другое оружие — лопату.
— Да, — крякнул профессор и решительно направился к лачуге Макара.
— Слова не мальчика, но мужа, — похвалил вслед Джалиб.
Шагая по аллее, Михаил Давыдович ещё не знал, сможет ли он убить Макара, который доставлял ему некоторое интеллектуальное удовольствие во время дискуссий, но подавлял его своим превосходством, порой грубым и физическим. Скорее, профессор пока что убеждал себя в том, что способен на этот поступок. И, собственно, череда последних событий к этому располагала. Никто его не хватится. Вон, почти весь город исчез. Хоронить далеко ходить не надо. Всё под боком.
Так убеждая себя, Михаил Давыдович подошёл к дверям лачуги, на минуту остановился, ещё раз взвешивая все за и против, но так ничего и не решив, открыл дверь. Открыл и сразу сник, увидев на пороге Таню с мальчиком, которого она держала за руку. Явление любимой его нисколько не удивило, он и ожидал чего-то подобного, ждал, как ему показалось в этот момент, с того самого дня, когда она выбежала из дома. И сразу понял: рядом с ней — его неродившийся сын.
— Таня, — сказал он, и больше сказать ему было нечего.
А Таня молчала и внимательно на него смотрела. Теперь, когда в чреве её не было ребёнка, она была так же прекрасна, как в дни их первых встреч. Даже ещё прекраснее. Женственнее. Свежее. И профессору захотелось заплакать. Злой человек в нём вдруг скукожился, упал куда-то на самое дно сознания и не мог подняться. Пронизывающий и светлый, без тени упрёка, взгляд Татьяны заставил всё недоброе и, собственно, гордыню Михаила Давыдовича в буквальном смысле забиться в угол. Он бы и разрыдался, но даже этого не мог, потому что только иссушающее душу опустошение росло в нём, выходило за пределы тела и капельками пота выступало на лбу.
Именно такую капельку Таня смахнула с его чела, поправила взмокшую непослушную прядь, и он буквально почувствовал её прикосновение, которое заставило содрогнуться всем телом. Он просто не смел податься навстречу, и потому обессиленно упал на колени, схватив её руку. Михаил Давыдович зажмурился и приложился к ней лбом и руками, не в силах смотреть в глаза мальчику, которые оказались на уровне его взора.
— Профессор с утра на коленях? У тебя что — дни поменялись? — услышал он бесцеремонный голос Макара.
Михаил Давыдович открыл глаза и увидел, что Тани и мальчика больше нет. Он с нескрываемым раздражением посмотрел на могильщика и равнодушно сказал:
— Циник ты, Макар.
— А ты белый, пушистый и летаешь, — так же равнодушно ответил Макар, направляясь в туалет.
— Я чуть не убил тебя!
— Да ну, тут тебе слабо, привет Джалибу, — догадался Макар.
Профессору почему-то захотелось, чтобы Макару стало так же больно, как и ему. Не со зла даже, а чтоб он понял его состояние. И это у него получилось.
— А твоя женщина неземной красоты. Таких не бывает. Просто быть не может. Это, наверное, фантазия твоя…
Макар остановился. Он не поворачивался. Глубоко вздохнул, так что профессор видел, как при этом поднялись и опустились его плечи.
— Молодец… Умеешь… — оценил попытку профессора могильщик.
— Не всё тебе меня цеплять.
— Согласен, — беззлобно отозвался Макар, — но она, Миша, была. Ей-богу, была. Эта африканская свинья тебе её показала?
— Да.
— Небось, кусочек рая предлагал?
— Н-ну… да…
— Не покупайся, Миша. Что ты мне не рассказал? О чём утаил? — он так и стоял спиной, и профессор не видел, что его собеседник тихо плачет.
— Я не рассказал тебе про Таню. Я этой девушке на колокольне рассказал. А тебе нет.
— Хорошая? — попросту спросил Макар.
— Очень, — так же попросту ответил Михаил Давыдович.
— Ты это, Миш, постарайся удержаться в этом состоянии…
— В каком?
— В состоянии любви. Это больно, но, как ни удивительно, это помогает… оставаться на стороне света. Пословица на ум просится.
— Какая?
— Что имеем — не храним, потерявши — плачем.
— У меня должен был родиться сын. Я его только что полюбил. Ты прав, это так больно…
— Да поплачь ты, наконец, — отрезал Макар и двинулся дальше.
6
На ночь больница замерла. Сёстры-добровольцы заснули на постах. Никто не торопился домой, ибо торопиться было не к кому. Некоторые сходили домой и, застав там пустоту, вернулись. Пантелей сбросил халат в ординаторской терапевтического отделения, сел на диван и долго бессмысленно смотрел на свои руки. Словно в них был ответ на какие-то вопросы. Потом его внимание привлекла нитка, торчавшая из шва джемпера. Почему-то она показалась ему до боли знакомой, как какая-то деталь родного дома. Именно в этот момент он понял, что дома его тоже никто не ждёт. От этого стало особенно грустно. Подумалось сначала о Сашке, потом о Вале. К храму на зов колокола она не пришла. Может, просто не пришла, а может, и нет её в городе. Нет, на зов колокола она бы пришла, потому что знала бы: Пантелей рано или поздно будет там. Значит, Вали здесь нет. Вообще, получается, нет…
Вспомнил, как последний раз она ушла со свидания обиженная. Весь вечер она была какая-то сияющая, необычная, жалась к Пантелею, а когда он предложил увезти её домой, вдруг сникла, без слов села в машину и молчала всю дорогу. Уже у подъезда Пантелей (он даже сейчас чувствовал, как глупо при этом выглядел) спросил у неё:
— Валя, я чем-то тебя обидел?
— Ну, с точки зрения этики, ничем, — грустно улыбнулась Валя. — Так что не переживай. Я же знаю, как ты переживаешь, когда тебе кажется, что ты кого-нибудь обидел. Спать ведь не будешь. Поэтому не заморачивайся, ладно?
— Ладно, — неуверенно ответил Пантелей.
— Ладно, — передразнила она его. — Когда ты у меня взрослым мужиком станешь? Всё как мальчик. Причём воспитанный такой. Езжай домой.
Пантелей понимал, чего она от него хочет. Но даже подумать боялся об этом. А тут вдруг выпалил:
— Валя, а ты выйдешь за меня замуж?
Валя на секунду оторопела, но потом быстро догадалась:
— Это ты сейчас для того, чтобы меня не обижать? Господи, какой ты у меня всё же ребёнок!
— Так выйдешь? — всё так же по-мальчишески настаивал Пантелей.
— Выйду, когда повзрослеешь. Я же из-за тебя таким двум мачо отказала. Ты даже не представляешь…
— Хорошие?
— Да ну их. Ты лучше. Ты настолько лучше, что вот даже не знаю, что с тобой делать. — Она нежно погладила его ладонью по щеке, и он заметил, что она вот-вот может расплакаться.
— Валя, это ты лучше, ты меня терпишь, — тихо сказал Пантелей, — меня все терпят. Родители, друзья, коллеги… Я же понимаю, что терпят…
— Скажи, — она приложила указательный палец к его губам, останавливая его незаслуженное покаяние, — ты во мне вообще женщину видишь?
Валя смотрела Пантелею в глаза, а он окончательно смутился.
— Вижу, конечно… Вижу. Даже больше, чем другие. Я всё тело твоё вижу, будто ты без одежды…
— Это как? — теперь уже смутилась Валя и даже как-то вся сжалась.
— Просто. Я всех так вижу.
— Голыми?
— Обнажёнными, — поправил Пантелей, — как Бог создал.
— Ты что, человек-рентген?
— Да нет, наверное. Чтобы внутри видеть, напрягаться надо. И там нечётко всё. А тут — просто так. И я вижу, какая ты прекрасная.
— Да ладно, — улыбнулась Валя, — обычная я. Покруче есть. В интернете небось видел.
— Да я специально не смотрю. Правда. — Пантелей опять почувствовал необходимость оправдываться. — Но знаешь, я должен тебе сказать. Я когда ещё в детстве в первый раз в храм зашёл… Просто так. Случайно. Посмотреть — что там. Я был так поражён… Спаситель на меня смотрел… Богородица… И люди сосредоточенно молились. Знаешь, я тогда думал, что все, кто стоят в храме, святые. Я думал, — он смущённо улыбнулся, — что они даже не едят и в туалет не ходят. Думал, они совсем другие…