Год жизни

Крамов не спеша, чуть вразвалку, шел мне навстречу и широко, дружелюбно улыбался.

Теперь всякая неловкость исчезла. Я сказал, протягивая Крамову руку:

— Инженер Арефьев. Назначен на восточный участок. Не мог усидеть в поселке до понедельника, приехал к вам. Простите, что так поздно…

Крамов крепко пожал мою руку.

— У нас поздно никогда не бывает, — все с той же улыбкой ответил он. — Солнце спать не ложится, мы тоже. Сейчас потолкуем с вами, вот только архаровцы мои выгрузятся.

Шофер уже откидывал борт кузова. Я огляделся.

Чувствовалось, что на стройплощадке совсем недавно кипела работа.

По свежеврытым столбам тянулись телефонные провода. Их концы еще не успели подвести к дому, и они болтались в воздухе. У подножия горы чернел туннельный портал, из него выползали рельсы узкоколейки. Укладка рельсов еще не была закончена, они обрывались у края площадки. Тут же, у штабелей заготовленных шпал, торчали воткнутые в насыпь лопаты и ломы.

Справа от портала я увидел одноэтажное деревянное здание барачного типа.

Из машины тем временем выбирались люди. Крамов прислонился к столбу и внимательно наблюдал за выгрузкой.

Я с удивлением заметил, что люди за время пути значительно протрезвели. Даже те, которых грузили в машину «навалом», теперь выбирались из нее без посторонней помощи.

В машине оказалось человек двенадцать-пятнадцать рабочих; все они, проходя мимо Крамова, здоровались с ним.

Одни из них держались робко и виновато, другие громко и независимо кричали:

— Николаю Николаевичу полярный привет!

Или по-шутовски низко кланялись ему.

А Крамов все так же стоял у столба с потухшей трубкой в зубах, кивал головой или бросал добродушно:

— Давай, давай, полярник!..

Наконец все рабочие, пройдя мимо Крамова, скрылись в бараке.

— Ставь машину, Василий, — сказал Николай Николаевич шоферу.

Потом обернулся ко мне.

— Вот и строй коммунизм с такими гавриками, — беззлобно сказал он, показывая трубкой в сторону барака. — Не то что коммунизм, а туннель дай бог построить… Ну, когда прибыл?

Вопрос его прозвучал как-то очень естественно и по-дружески.

Я поспешно ответил ему.

Разговаривая, мы подошли к домику. У крыльца Николай Николаевич чуть подтолкнул меня, пропуская вперед. Я поднялся по ступенькам и через узкие, маленькие сени вошел в комнату. Она сразу показалась мне уютной, обжитой. Простой, добротно сделанный, некрашеный, пахнущий свежим тесом стол стоял у окна, окруженный такими же некрашеными стульями. На столе я увидел подставку для трубок, она поблескивала темным лаком.

Рядом с большим зеркалом висел чертеж, изображающий гору в вертикальном разрезе, и какой-то график, аккуратно вычерченный на листке миллиметровой бумаги.

У стены стояла кровать, застеленная красным одеялом. Над ней висели фотографии — издали я не смог рассмотреть их — и спиннинг в футляре. Пол еще был свеж после мытья.

— Ну вот, теперь погуторим, — весело сказал Крамов. — Садись куда хочешь — на кровать, на стул… Словом, располагайся по-домашнему и рассказывай о себе.

С размаху опустившись на кровать, Крамов вытянул ноги, вытащил из кармана кисет, набил трубку и закурил. Он держал трубку в кулаке, поглаживая ее большим пальцем. Я сел на кровать рядом с пим, и меня сразу охватило чувство покоя. Точно шел-шел по неизведанной дороге, волновался, не знал, что встречу впереди, и наконец укрылся под надежным кровом.

И сразу же легко и просто я рассказал Николаю Николаевичу свою несложную биографию.

— Так… Значит, Московский транспортный окончил, — сказал Крамов, когда я выговорился. — В свое время и я там учился… Ну, а в эти края как попал? По разверстке?

То случайное обстоятельство, что Николай Николаевич окончил московский институт, как бы подчеркнуло нашу близость. Я ответил, что выбрал Заполярье добровольно, потому что работа в трудных, суровых условиях всегда казалась мне наиболее интересной и привлекательной.

Я хотел было добавить: «и романтичной», но тут же подумал, что это прозвучит уж чересчур по-ребячески. Крамов хлопнул меня по колену и сказал:

— Что ж, Андрей, правильно выбрал. Обозникам — обоз, фронтовикам — передовая.

Мне понравилось, что он назвал меня просто по имени, — это было естественно при нашей разнице в годах.

Николай Николаевич улыбнулся каким-то своим дальним воспоминаниям и сказал:

— Ну, а теперь ты, наверное, хочешь, чтобы я рассказал тебе про гору? — Он сделал глубокую затяжку, — Гора капризная, злая гора. Породы скальные — ийолиты. Однако без креплений больше десяти метров оставлять нельзя — обвалится: в породе много трещин. Со всем этим я столкнулся, когда уже начал проходку…

— Позвольте, Николай Николаевич, — прервал я его, — но разве геологический прогноз не был вам дан заранее?

— Нас с тобой учили, что должен быть дан, — сказал Крамов, чуть усмехнувшись, и мне показалось, что он только из вежливости произнес это «нас» вместо «тебя», — но видишь ли, гора высокая, туннель глубокий, и проверить геологический прогноз бурением скважин или рытьем шурфов не удалось. Это отняло бы слишком много времени, а туннель нужно сдать возможно скорее. Поэтому было принято решение пройти разведочную штольню, одновременно используя ее как передовую. Вот я и начал проходку.

— Как же так? — не унимался я. — Ведь это работа почти вслепую…

— Ну, зачем… — Крамов снова затянулся трубкой. — Во-первых, кое-какая предварительная разведка была проведена. А во-вторых, все здешние горы сложены примерно из одинаковых пород, и в одной из них рудник… Следовательно, кое-какие данные есть, вслепую не работаем.

Я забросал Николая Николаевича вопросами технического характера. Какое сечение его штольни? Сухие ли в основном породы? Можно ли открыть дополнительный фронт работ при помощи шахт? Какова достигнутая им скорость проходки? Можно ли применять отбойные молотки или только отладку?

Крамов отвечал точно, ясно и коротко. Сечение штольни — семь с половиной квадратных метров. Породы в основном сухие, но есть основания предполагать, что встретятся и водоносные зоны. Большая глубина заложения туннеля не позволяет открыть дополнительный фронт работ. Твердость пород почти исключает применение отбойных молотков, основной метод проходки — взрывные работы. Скорость достигнута пока небольшая — двадцать метров в неделю. А задание — тридцать четыре метра…

В точных ответах Крамова я чувствовал искреннее желание помочь, ввести меня в курс дела. Я чувствовал, что некоторые мои вопросы и недоумения кажутся Николаю Николаевичу наивными, типичными для недавнего студента, который только на учебной практике сталкивался с производством.

Но Крамов ничем не дал мне почувствовать ни своего превосходства, ни моей неопытности. Он разговаривал со мной как с равным, и я был благодарен ему за это.

Появление шофера Василия прервало наш разговор. Василий втащил в комнату деревянный топчан и матрац.

— Ну, Андрей, — сказал Николай Николаевич, вставая, — давай приляжем ненадолго. Уже около трех.

Я подошел к окну. Спать совершенно не хотелось. Солнце по-прежнему сияло в небе. Желание действовать — и действовать немедленно — снова овладело мною.

Я все больше убеждался в том, что работа предстоит сложная, но это только подстегивало меня. И если бы я не знал, что на моем участке работы только начинаются, что сейчас там никого нет, я, конечно, не теряя ни минуты, отправился бы туда пешком.

— Николай Николаевич, — сказал я Крамову, который покрывал простыней мой топчан, — мне просто неудобно вас просить, время такое позднее, но, может быть, все-таки посмотрим штольню… а.

Крамов усмехнулся.

— А я все ждал, когда же ты заговоришь об этом.

Какой уж тут сон для туннельщика, если штольню не посмотреть! Ладно, пойдем. Только предупреждаю: проходка сейчас прекращена — выходной день.

— Да мне только взглянуть. Как говорится, породу пощупать, — поспешно сказал я.