Страница 7 из 36
– Прочь, ваше преосвященство! – закричала всадница толстяку. – Я буду стрелять.
Лошадь под епископом была невероятно высокая, несла она многопудовые телеса хозяина легко и надежно.
– Геть! – рявкнул епископ двум гайдукам своим, размахивая плеткой. – Геть!
Гайдуки, нахлестывая лошадей, обогнали хозяина, и расстояние между ними и всадницей стало таять так же быстро, как сгорает лучина, опущенная огнем вниз.
У красавицы и впрямь оказался в руке пистолет. Она выстрелила, но – вверх.
– Геть! Геть! – заорал приободрившийся епископ и выбил из своего коня такую прыть, что со стороны казалось: гайдуки и пани стоят на месте.
А сторонний наблюдатель был. С вершины косогора, сидя на лохматой татарской лошадке, глядела, как топчут ее хлеба, пани Ганна Мыльская.
Огромный, рыжий, с белой грудью и белым брюхом конь епископа настигал серого красавца, словно зайчишку гончая.
– Господи! Господи! – закричала в отчаянье бедная панночка, и у пани Мыльской от сострадания выкатилась слеза. Но как бы сильно ни страдала пани Мыльская, она роняла только одну слезу, да и ту из левого глаза, который она все равно прищуривала в решительную минуту, и теперь прищурила.
Грохнул выстрел!
Коня его преосвященства словно бы подсекли под передние ноги. Толстяк кубарем скатился в шелковую пшеницу, оставляя широкий след, – не всякий табун лошадей столько добра вытопчет. Мир замер. Оба гайдука таращились на пани Мыльскую, которая сунула за кожаный пояс разряженный пистолет и вытягивала два других. Конь епископа дрыгал ногами, епископ, вжимаясь в податливую землю поля, помаргивая, следил за пистолетами. Пани на сером красавце поняла, что спасена, осадила лошадь и разрыдалась. Плакать в движении не столь удобно.
А между тем со стороны села Горобцы послышались гиканье и топот: к пани Мыльской шла помощь.
– Эй, вы! – крикнула грозная воительница гайдукам. – С коней долой, если жить хотите. Коней беру себе. Вон сколько пшеницы потоптали. А тебе, ваше преосвященство, лучше пока полежать носом в землю, чтоб дворня моя не прознала про твой позор.
Епископ сообразил, что ему дают совет от доброго сердца, и закрыл голову руками.
– Заберите коней! – приказала пани Мыльская подскакавшей дворне. – И тотчас пришлите ко мне сюда мою карету.
Приказ был исполнен, как в бою, молча и быстро.
– Вставайте, ваше преосвященство! – обратилась пани Мыльская к епископу. – Благословите меня, грешную.
Епископ, чертыхаясь, собрал себя по полю и, припадая на обе ноги, приблизился к благочестивой женщине. Пани Мыльская спешилась.
Смиренно выслушала молитву, поцеловала епископу руку и только потом крепко поморщилась:
– Винищем-то как несет! Матерь Божия! – Но тотчас вспомнила о ближнем и обратилась к пани на серой лошади: – Прими и ты святое благословение.
– От этого! От этого! – Пани так и не нашлась что сказать.
– Не он тебя благословляет, – отчитала ее пани Мыльская, – а Сам Господь через Его посредство.
– Увольте! Увольте меня! – Пани закрыла лицо руками в кружевных перчатках и опять заплакала.
Но карета уже неслась к месту происшествия, и слезы тотчас иссякли: пани не могла себе позволить, чтобы холопское быдло видело слабость шляхтянки.
– До дома или куда вас, ваше преосвященство? – спросила учтиво пани Мыльская.
Епископ склонил побагровевшую выю и решил свою участь:
– До корчмы. Мне в дом мой на своей карете надлежит возвращаться. Пошлите, пани, доброго человека ко мне, чтоб прислали за мной… – и по-орлиному глянул-таки на пани, которую не удалось догнать. – Бог нам и не такое прощает! Простите и вы меня. Силен дьявол!
Развел руками и потряс головой, но без намека на раскаянье, с одним только удивлением:
– Силен злодей!
Садясь в карету, епископ нагнулся, сорвал из-под колес желтый одуванчик и, когда карета тронулась, подбросил его в воздух.
– Каков был бы рыцарь! – не скрыла восхищения своего пани Мыльская.
2
– Мое имя Ирена Деревинская. Я дочь вдовы пана Лаврентия Деревинского.
– Пани Ирена, милости прошу в мой дом.
– Ах, я не знаю, чем и отплатить вам за спасение. Я только вчера приехала в Кохановку. Утро было чудесное. Решила посмотреть окрестности. Выехала на реку, и вдруг – этот ужасный.
– Его преосвященство не промах. Как завидит юбку – удержу не знает.
– Но ведь это безнравственно. Да, я опрометчиво поехала без слуг… Но знаете, что он сказал мне, там, возле реки… вместо того чтобы благословить или хотя бы поздороваться?
– Что же отмочил этот боровок?
– «Пани, – сказал он мне, – не желаете ли отведать епископа?..» Я чуть не лишилась чувств.
– Бог не допустил до греха!
Разговаривая, пани ехали через большое село Горобцы к господскому дому. Когда они сошли с лошадей, привезли седло, снятое с убитой лошади епископа.
– Доброе седло, – сказал слуга. – Пригодится в хозяйстве.
– Поднимись на крыльцо! – приказала пани Мыльская.
Слуга принес седло, пани Мыльская запустила руку в потайной кармашек и достала плоскую серебряную фляжку. Потрясла фляжку над ухом.
– Запасец, кажется, не тронут.
– Пани Мыльская, прошу вас нижайше: распорядитесь дать мне в провожатые несколько ваших слуг. Я умру со страха, пока доберусь до дома. Да я и дорогу теперь одна не найду.
– Куда на ночь глядя ехать! – возразила пани Мыльская. – Оставайтесь у меня, а чтоб вас не искали, отправим в имение самого проворного слугу.
– С огромной радостью принимаю ваше приглашение, спасительница моя! – воскликнула пани Ирена. – Меня до сих пор бьет дрожь. Я так любила охоту, но только теперь поняла, что это такое – быть дичью.
– Красной дичью! – рассмеялась беззаботно пани Мыльская. – Пойдемте отобедаем да и причастимся из посудины нашего знакомца. Чем-то он взбадривает себя?
В доме пани Мыльской жизнь шла самая простая.
– Ухищрений не терплю, – говорила хозяйка, усаживая гостью за крепкий дубовый стол, застеленный тремя скатертями для трех обеденных перемен, – зато крестьянам или слугам мне глядеть в глаза не стыдно. Все сыты, одеты и от работы с ног не валятся.
– Вы что же, поклонница пана Гостомского?
– Я была поклонницей пана Мыльского. А кто таков?
– Пан Гостомский – автор книги «Хозяйство». Он считал, что у каждого крестьянина должна быть лошадь, два вола, сани, плуг, никаких чтоб безлошадников, чтоб все работали, чтобы от всех была польза и прибыль. И представьте себе, он имел средства купить сыновьям доходные имения, за дочерьми дал очень большое приданое и оставил после себя еще сорок тысяч злотых!
Пани Ирена раскраснелась, синие глаза ее блистали.
– Экий странный век! – удивилась пани Мыльская, простодушно разглядывая новую знакомую. – Женщины пекутся об имениях, доходах, считают деньги… Какие же секреты были у вашего пана… как его?
– Пан Гостомский ввел разумную барщину. Крестьяне работали на него двести восемь дней. Они вполне обеспечивали себя и своего пана не только съестными припасами, но и производили бочки, смолу, кирпич, гвозди, масло. С другой стороны, всю торговлю в имениях пан Гостомский забрал в свои руки. Он продавал крестьянам железо, соль, рыбу, кожи. Крестьяне, которые что-то осмеливались купить на стороне, подвергались штрафу в шестнадцать гривен.
– В наши дни такого пана горожане не потерпят, поколотят, а имение его разграбят! – решительно объявила пани Мыльская.
– Да, это – сепаратизм.
Пани Мыльская покосилась на гостью, мудреных слов она тоже не переносила, но смолчала-таки на этот раз. Уж очень ее удивляло: девица, а рассуждает о делах хозяйства заправски, толковей иного управляющего.
– А где же твое имение, я что-то не поняла? – спросила пани Мыльская, собственноручно подкладывая пани Ирене на тарелку самый нежный и сочный кусочек.
– Село Кохановка.
– Как так?! – воскликнула пани Мыльская. – Село Кахановка и все земли вокруг принадлежат князю Иеремии Вишневецкому.