Страница 29 из 36
– Я человек маленький, не мне судить о столь высоких материях, – сказал Богдан, подстраиваясь под настроение Яна Казимира, – но с моей колокольни – все эти вольности шляхты обернутся когда-нибудь против нее же самой.
– Боюсь, что не потомки, а уже мы с вами станем свидетелями развала столь замечательного здания, каким является Речь Посполитая. Я заранее скорблю об этих неминучих временах. Речь Посполитая – уникальное государство на обозримой ниве истории. Вот хотя бы казачество, которое является одним из звеньев республики. Сам я плохо знаю казаков и весь этот вопрос. Расскажите мне о казаках.
– А что же рассказать? Казаки многим недовольны, но терпят.
– Неужели в жизни казаков нет ничего светлого?
– Молодость светла да еще Вырий.
– Вырий? Что это такое?
– Сказка. У нас в народе Вырием зовут страну птиц. В этой стране и тепло, и светло. Туда летят птицы по осени. Гады еще туда ползут, каким дорога не заказана. Тот гад, который укусил человека ли, животину ли, остается зимовать. Первой летит кукушка. У нее ключи от Вырия, потому и прилетает она весной – последняя.
– Красиво! – Ян Казимир улыбнулся. – Я заметил, что украинцы любят и ценят красивое. И очень хорошо поют, щемяще хорошо.
– Оттого и щемяще, что за одной напастью другая стоит в очередь. Эх, капельку бы везения моему народу!
– Я убежден, его величество выслушает вас с пониманием, – сказал Ян Казимир.
8
Ночь была на исходе, когда двое королевских слуг проводили Хмельницкого в летний садовый павильон, почему-то предупредив:
– Король готовится к охоте.
– Я собираюсь нынче позабавить себя охотой, – сказал король казаку, положив одну руку на эфес сабли, а другой показывая на ружья, стоящие у стены.
Это была неправда. Владислав не собирался на охоту, он не мог заснуть. Силы покидали его, как покинул его спасительный сон.
– Не правда ли, этот мой парк очень хорош для охоты? – Король стоял к Хмельницкому вполоборота, и на пожелтевшем лице его улыбка выглядела нездешней птицей, измученной дальним полетом. – Мой отец любил итальянские сады. Он сам разводил их возле Кракова и здесь, под Варшавой, в Непоренте. Ты не видел эти сады?
– Нет, – сказал Хмельницкий.
– Очень жаль. – Король подошел к окну, поднял штору. – Светает. У тебя есть дети?.. Ах да! Конечно, есть. Твоего сына чуть было не засекли. Я помню. Я все помню. Ты счастливый человек, у тебя есть сын. А у меня теперь нет сына… О, если бы не это несчастье! Ради того, чтобы моего сына после меня избрали на престол, я пошел на поводу у сейма. Сейм потребовал распустить войско, и я был послушен, хотя мог купить всего один голос и наложить «вето» на решение сейма. Ходи прямыми дорогами, пан Хмельницкий, тогда хоть казнить себя будет не за что. Подойди сюда.
Хмельницкий подошел к окну.
– Видишь? – шепотом спросил король.
В сумеречном пятнистом свете непроснувшегося утра между старыми дубами, похожими на атлантов, бесшумно двигалось стадо оленей.
– Олени, ваше величество! – сказал Хмельницкий.
– Их более полутора тысяч в моем парке.
Король был рядом, до него можно было дотронуться. В золотистых волосах его светились голубые пряди седины. На щеках сквозь желтизну пробивался румянец, но лицо это было отцветшее.
– Мне известно твое чистое сердце, – сказал Владислав, прослеживая взглядом уходящих оленей. – Я помню твою службу.
Отвернулся от окна, зашагал по просторному павильону туда-обратно.
– Уверен, твое дело правое, но твой иск не подтвержден формальным документом.
– У меня был документ, ваше величество! Его у меня выманили и сожгли.
– Выманили и сожгли? – Король остановился, обдумывая то, что услышал. – Но ведь документа нет, и потому ты ничего не выиграешь судебным порядком. Я вижу: пан Чаплинский не прав, у него в свою очередь тоже нет надлежащих доказательств. И потом, он сделал тебе насилие… – Король пристально, не мигая посмотрел в лицо Хмельницкому. Сказал глухо, убежденно: – Силе следует противопоставить силу. Если Чаплинский нашел себе приятелей, и ты можешь найти. – Вдруг вскричал: – Знаю! Знаю я и об утеснениях казаков, но помочь вам не в силах! – И совершенно рассердился, глаза сверкнули молодым синим огнем: – Пора бы, кажется, всем вам вспомнить, что вы – воины, что у вас есть сабли. Кто вам запрещает постоять за себя? – Король положил руку на эфес и, глядя Хмельницкому в глаза, сказал, налегая на каждое слово: – Я со своей стороны всегда буду вашим благодетелем.
«Ничего-то он не может», – подумал Богдан.
9
Маркиз де Брежи, посланник Франции при дворе Владислава IV, нанес канцлеру Оссолинскому неофициальный визит.
– Я хочу показать вам копию одного письма. – Де Брежи суетливо достал с груди надушенный платок и осторожно развернул его. – С моей стороны это большой риск, но…
Смущение на лице маркиза было вполне правдоподобное.
Оссолинский взял лист, поднял брови.
– Здесь только часть письма! – поспешил объяснить де Брежи.
Оссолинский прочитал: «Сейм распущен… Проекты короля относительно войны весьма встревожили республику. Если бы он не отказался от своих намерений, никогда бы мои дела не кончились. Я переговорила с представителями сейма утром, и в два часа все голоса единодушно были на моей стороне. Мне назначили ренту в четыреста тысяч ливров. Не считая доходов по мере надобности. Трудно себе представить, какая прекрасная вещь партии в этом государстве».
– Кому адресовано это письмо?
– Кардиналу Мазарини!
Оссолинский посмотрел в глаза маркизу: что будет просить за шпионаж против королевы?
Де Брежи выдержал взгляд канцлера.
– В моем положении откровенность – единственный достойный выход. Нам с вами доподлинно известно: Мария де Невер получила корону из рук Мазарини, но вы представить себе не можете, что она сказала мне, узнав о моем донесении монсеньору. Я осмелился назвать независимость королевы не столько легкомысленной, сколько преступной. Она вызвала меня к себе и заявила: «Если вы в качестве посланника расценили мою деятельность на благо Речи Посполитой, я вам отвечу как королева: «Я никогда не воображала быть в зависимости от какой бы то ни было короны».
– Слова, достойные королевы!
Щеки до Брежи налились краской.
– Черт меня побери! Королева думала не о Польше, а о своем приданом.
На этот раз мир уберегла женская расчетливость. Король Владислав на паях с кардиналом Мазарини затевал священную войну с Турцией. В союз приглашали Россию, Молдавию, Валахию…
Владислав войско нанял на приданое королевы, сначала взял часть его, а вот когда он вознамерился вычерпать все до последнего ливра, королева вошла в сговор с сенатом и шляхтой, и королю приказали распустить наемников.
– У всех были свои интересы и своя корысть, – сказал Оссолинский, поднимаясь, а стало быть, заканчивая разговор, – но мы должны признать, что королева уберегла мир от большой войны. Разве это не похвально?
У де Брежи лицо вытянулось.
– Вы тоже на стороне королевы?
– Успокойтесь, маркиз! Королева провалила мою политику. Она новый человек в Речи Посполитой и не видит того, что ясно каждому трезвомыслящему поляку. Речь Посполитая ныне представляет собою человека, у которого от долгого бездействия по всему телу пошли пролежни. Однако я не потерял надежды стащить этого человека с его пуховика. Так и передайте его высокопреосвященству: Оссолинский знает способ начать войну с Турцией. И еще передайте: нам известно, что хлопоты его высокопреосвященства в пользу Марии де Невер были не вполне бескорыстны. Она сторонница Фронды. Разумеется, не это надо передать кардиналу Мазарини, передайте ему нашу глубокую благодарность: монсеньор сделал лучший выбор. Речь Посполитая получила достойную королеву. Я убежден: будущее подтвердит правоту моих слов.
Маркиз де Брежи откланялся.
Канцлер вызвал секретаря, попросил доложить о делах и времяпрепровождении королевы.