Рысь

– Пауль, кстати, не звонил егерям? – поинтересовался Геллерт. – Они наверняка что-нибудь знают.

– Я сам позвоню Беннингеру, – ответил Штальдер. – Еще бы хорошо Шпиттелера спросить, он отвечает за Зимментальскую долину. Но этот будет молчать, даже если что-то знает.

Госпожа Цуллигер не сводила с зоологов глаз.

– Как же мне вас жаль! Только вы поймали одну рысь, как тут же подстрелили другую.

– Ну, если подстрелили нашу, то на ошейнике должны остаться отпечатки пальцев. Другой вопрос – насколько это поможет следствию, – сказал Штальдер.

Ханс Цуллигер внес и поставил на стол поднос, заполненный чашками, ложками, водой, растворимым кофе, сахаром, «Ассугрином» [5] , молоком, колбасой и сыром.

– Вот, я достаточно постарался, угощайтесь. И объясните, о чем речь. Из-за телика я не совсем понял, о чем вы тут разговариваете.

– Мы говорим об отрубленных рысьих лапах, присланных в Берн, – просветила мужа Бернадетта и принялась раздавать чашки, ложки и маленькие тарелки.

– Гм-м, – промычал Цуллигер, поворачиваясь к Штальдеру и Геллерту. – И вы ищете рысь, к которой бы подошли эти лапы?

– Что-то вроде того, – ответил Штальдер, не выдав голосом ни малейшего раздражения. – Завтра мы…

– Сейчас покажут! – воскликнул Цуллигер-младший со стаканом молока в руке.

Все повернулись к телевизору. За дикторшей появилась фотография рыси, и Бернадетта Цуллигер перестала размешивать сахар в чашке. Некоторое время в комнате, за исключением голоса дикторши, не было слышно ни звука. Наконец, показали посылку с отрубленными лапами.

Лену вспомнилось, как Штальдер и Геллерт прежде рассказывали о Пауле Хильтбруннере, который в качестве начальника проекта время от времени вынужден был высказываться в новостях. Штальдер строил догадки, почему Пауль не любит показываться перед камерой, на что Геллерт с широкой ухмылкой предположил, будто его наверняка строит Марианна, и все хором расхохотались. Теперь же, когда они увидели посылку с широкими, мощными лапами, с пятнистой шкурой, которая сразу за голеностопным суставом обрывалась кровавым шрамом, было уже не до шуток. Бернадетта Цуллигер, ее сын и ее муж тоже заворожено смотрели на экран. Зубочистка, обычно ходившая ходуном во рту Ханса Цуллигера, на мгновение остановилась.

Сотрудник природоохранного ведомства кантона Берн показал прикрепленные к лапам записки, на которых значились имена разных людей.

– Совсем с ума спятили, – пробормотала госпожа Цуллигер.

Сотрудник ведомства рассказал, кто из зоологов, политиков и защитников природы был упомянут в записке.

– Что бы кто ни говорил, мне кажется, это детский сад какой-то! – возмутилась Бернадетта.

Ник Штальдер, Беньямин Геллерт и Улиано Скафиди молчали и не отрываясь смотрели на экран. Лен наблюдал за Штальдером и Геллертом. Геллерт сидел бледный, неподвижный, оглушенный. Штальдер смотрел на происходящее сузившимися, водянистыми глазами и твердил себе под нос четыре слога, сливавшиеся в слово, которое Лену придется еще не раз услышать: «Ду-бо-ло-мы».

В кадре появился бывший главный лесничий Обвальдена Лео Линерт, один из тех, чье имя упоминалось в записке. На заднем фоне виднелся лес, в котором Линерт тридцать лет назад выпустил на свободу первых рысей. Он глубоко оскорблен этой посылкой, сказал Линерт в протянутый микрофон.

Ханс Цуллигер пристально взглянул на Геллерта, на Штальдера. Оба смотрели, как камера надвигается на овечье стадо, и слышали, что за кадром рассказывают о рекордном количестве овец, задранных рысями в прошлом году. Позже на экране снова показалась улыбчивая дикторша. Перешли к другим новостям из Швейцарии. Что-то о падающих после урагана ценах на древесину.

Штальдер отвел взгляд от телевизора и уставился в стол.

–  Tant de merde [6] . – тихо и зло выругался Геллерт. Он поднялся со скамьи, не обращая внимания на кофе. – Надо подзарядить аккумуляторы на старых приемниках, если мы хотим завтра работать все вчетвером.

– Хорошая мысль! – похвалил Штальдер. Он был несколько удивлен. – И проверь, достаточно ли у нас карт. Там, в шкафу, завалялись какие-то старые. Я еще немного посижу. Если кто-нибудь позвонит, ты знаешь, где меня найти. С Беннингером я хотел бы поговорить лично.

– Ладно.

Геллерт быстро попрощался.

– Если завтра все будут пеленговать, надо починить антенну с отходящим контактом, – настолько робко вставил Скафиди, что его слова прозвучали, скорее, как вопрос.

– Ты ее еще не починил? – удивился Штальдер.

– Думал, она нам больше не понадобится.

– Завтра понадобится.

– Я посмотрю, что можно сделать, – смиренно произнес Скафиди, допил кофе, поблагодарил Цуллигеров и вышел.Прежде чем Штальдер завел с Цуллигером беседу о рысях, Лен тоже отправился наверх, где ему было гораздо уютней. Ему не хотелось сидеть за одним столом с двумя скупыми на слова и непонятными ему провокаторами. В отличие от Скафиди, занявшегося починкой ручной антенны, и Геллерта, беспокойно и безустанно проверявшего аккумуляторы, Лен к завтрашнему дню особенно не готовился: взяв плеер и несколько компакт-дисков с джазом пятидесятых, он завалился спать и в полудреме недоумевал, почему вдруг так взбудораженно стал рассказывать о своей встрече с Тито.

4

Юлиус Лен не слышал молоковоза Оскара Боненблуста, по-прежнему лежал в наушниках и спал глубоким сном, когда на следующее утро Ник Штальдер громко окликнул его в открытую дверь. Штальдера Лен услышал, но не понял. Ощутив тяжесть в руках и ногах, он сообразил, что сегодня ему не дали выспаться. Лен выполз из нижнего отделения двухъярусной кровати, в которую никто не мог уместиться, не касаясь одновременно головой и пятками деревянного каркаса, и обнаружил, что Улиано Скафиди, спавший этажом выше, уже встал.

Когда, покачиваясь после сна и протирая глаза, Лен вышел в коридор, Штальдер уже пулей вылетал из своей комнаты забитой литературой о хищниках, анестезии и ветеринарной медицине. Лен пропустил его, зашел в ванную и, сидя на унитазе, принялся, как и каждое утро, рассматривать плакат с изображением рыси – снимок неизвестного ему фотографа по имени Жак Селяви. Потом переплел дреды и подставил голову под холодную воду.

Он вошел в большую светлую гостиную, где много места занимали рабочий стол с двумя компьютерами и три стеллажа, забитых картонными коробками, зарядными устройствами, ошейниками, запасными аккумуляторами, налобными фонариками, пластмассовыми чемоданчиками, папками и книгами. Одна из стен гостиной была полностью завешана шестью аккуратно подогнанными друг к другу картами. На них в масштабе 1:50000 были изображены Северо-Западные Альпы. В картах торчали тринадцать красных и синих булавок, которыми помечались места, где в последний раз пеленговали рысей. Красными помечали самок, синими – самцов.

Стол посередине комнаты был уставлен посудой, хлебом, молоком и кукурузными хлопьями, еще на нем стояла бутылочка «Пингу», любимого сиропа Геллерта. Однако за столом никого не было. Штальдер в теплых брюках со множеством боковых карманов сидел с куском хлеба в руках перед компьютером и искал на сайте газеты «Санкт-Галлер Тагблатт» сообщение об отрубленных лапах – вчера вечером он дал свой комментарий по просьбе одного журналиста. Скафиди стоял на кухне в штанах от лыжного костюма и жарил яичницу.

– Попробуем-ка лучше эту антенну, Скафиди, – сказал Геллерт, широкими шагами вошедший в гостиную в темно-синем термобелье, держа в руках странную металлическую конструкцию и легким кивком приветствовав Лена. – Ничего не имею против твоего ремонта, но с той антенной достаточно один раз упасть, чтобы она опять сломалась.

Геллерт положил ни разу не попадавшуюся на глаза Лену конструкцию на стол, между маслом и «Несквиком», и защелкал разными шарнирами. Странная вещица становилась все более похожей на телевизионную антенну Штальдер уже нашел статью и критически взглянул на геллертовский новодел: