Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 12

– Значит, ты повязан «Про Натурой». Целые классы из Берна и Базеля… Нам бы из Цвайзиммена школьников дали! – взмахнув руками, воскликнул Штальдер. – А с чего это они в бюро звонят, а не сразу на станцию?

– Не знаю. Наверно, первым нашли номер Пауля, – ответил Геллерт, все еще стоя у телефона.

– Пауль тут вообще ни при чем. Он к этому отношения не имеет. Ему дела нет, что на экскурсию приедет слишком много народа. И все будут идти так медленно, что даже следов рыси не найдут, как несколько недель назад на Яунском перевале.

– Знаю, знаю. Пауль тоже говорит…

– Объясни ему, что он сразу должен отсылать людей к тебе. Или лучше сразу в «Про Натуру». Они ведь на этих экскурсиях зарабатывают, так пусть и организуют. Слишком уж ты много с ними возишься, тратишь выходные, зарабатываешь какие-то гроши, забросил свой диплом, а в понедельник – гол как сокол, и все потому, что таскаешь за собой этих городских учителишек, у которых под новомодными горными ботинками через три шага уже мозоли.

– Да ладно, все не так плохо.

– Разве?

– Нет. А Паулю сейчас лучите не перечить. Он, кстати, и с тобой хотел поговорить.

– Что ж ты не дал мне трубку? Я ведь сижу в двух метрах от тебя.

– Он сказал, в другой раз. Это касается твоих слов в «Санкт-Галлер Тагблатт», которые не стыкуются с его коммюнике.

– Вот черт, а! – загремел Штальдер, бросив на тарелку остатки еды. – Что еще за цензура? Мы же работаем на станции. Семь дней в неделю носимся по горам, знаем своих рысей, знаем людей, которые здесь живут. А Пауль последние два года торчит в конторском кресле да на фуршетах по случаю проведения каких-нибудь зоологических конгрессов.

– Остынь, успокойся, – сказал Геллерт.

Он не успокоится. Потому что говорит дело. Он ничего не нарушал и скажет об этом Хильтбруннеру. А заодно объяснит, что эти экскурсии «Про Натуры» нужно организовывать иначе. Ему не доставляет ни малейшего удовольствия наблюдать, как Геллерт мучается с ними, откладывая свою работу.

Геллерт выслушал Штальдера безмолвно и отрешенно.

– Может, рысей поделим, а то уже ехать пора, – вставил Лен.

Геллерт, Штальдер и Скафиди повернулись в его сторону.

– Вот что значит альтернативный служащий, – похвалил Штальдер и поручил Геллерту провести распределение.

Геллерт вздохнул и вернулся к столу. Взял в руки листок, на котором были указаны даты пеленгования рысей, и заполнил таблицу.

Спустя некоторое время он предложил, что сам запеленгует Вино и Зико. Штальдеру достались Кора и Неро, Лену – Мила, а Скафиди – Мена.





Штальдер вопросительно посмотрел на Геллерта. Так не пойдет – во всяком случае, не сегодня.

– Сегодня нам надо провести, по крайней мере, трехточечную пеленгацию каждой рыси. Каждый должен подойти к рыси как можно ближе. А если возникнут подозрения, то четырехточечную. На это понадобится время. Вино и Зико – два самца на огромной территории: за день нельзя провести трехточечную пеленгацию и одного из них. Тем более при такой погоде. Я знаю, что тебе неохота звонить Пьеру, потому что он вечно ноет о лишних рабочих часах. И своей тридцатипроцентной ставке. Ничего удивительного. Но пока ты доберешься из Вайсенбаха до района обитания Вино, Пьер его уже запеленгует. Может, Вино сидит у него в Монтрё – тогда ему хватит получаса. А если ты быстро обнаружишь Зико, то можешь помочь Лену.

– Лен уж как-нибудь найдет Милу в ее небольшой зоне.

– Значит, запеленговав Зико, возвращайся в Вайсенбах и в виде исключения два часа строчи диплом.

– Хорошо, раз ты так говоришь. Звоню Пьеру.

– Я говорю только то, что думаю, – прорычал в ответ Штальдер.

Геллерт поднялся, посмотрел на синюю булавку, которой была обозначена последняя пеленгация Вино, и набрал номер Пьера Пюсьё.

5

Выйдя на улицу, Фриц Рустерхольц еще слышал, как в «Тунгельхорне» Альфред Хуггенбергер снова громогласно заказал всем пива, стрельнул у Пульвера «Мэри Лонг» и, как Беат Бюхи, противясь пиву, требовал «Ривеллы», потом дверь захлопнулась, и голоса оборвались. Смеркалось, улицы опустели. Покоем дышали поля, пересекаемые Луибахом и засыпанные тяжелым снегом, который чуть повыше, по бокам собравшихся вокруг Вильдхорна вершин, отливал серебристым цветом.

Фриц Рустерхольц натянул на лоб свой бежевокоричневый берет. Перед ним начиналась очищенная от снега дорога, по которой Фриц и отправился к Хундсрюггу, на двор своего брата. Двор этот хоть и располагался выше остальных, но не был самым впечатляющим среди дюжины дворов на покатом и солнечном склоне. Он находился чуть ниже первых сосен Хунценвальдского леса, который – пусть и в отдалении – мощно нависал над деревней. Над лесом, на последних сотнях метров до вершины Лауэнехоре, высился резкий, негостеприимный и поросший травой обрыв.

Уже два года жил Фриц Рустерхольц на дворе своего брата, а его по-прежнему дразнили зеландцем. Скорее всего, из-за Эрнста. Тот женился на местной и переехал сюда двенадцать лет назад, был добронравным, но замкнутым человеком, не испытывавшим никакого интереса к тому, чтобы хоть изредка пропустить в «Тунгельхорне» кружечку пива. В деревне он прославился лишь трагическим происшествием в Хунценвальдском лесу и тем фактом, что прибыл из Зеланда.

Рустерхольц работал у брата с тех пор, как жена развелась с ним, и ему пришлось покинуть родные места, чтобы не травить душу. Через несколько месяцев после приезда Фрица брат Эрнст из-за несчастного случая во время рубки леса потерял жену и надорвал спину. Не проходящие боли в спине, возможно, были связаны с гигантским чувством вины за убийство сосной собственной жены, хотя несчастье произошло по случайности, а не из-за неумения или недосмотра. Рентгеновские снимки спины не показывали ничего необычного, физиотерапевты Шпица и Берна долго трудились над его позвоночником, однако все оставалось по-прежнему: Эрнст Рустерхольц мог справляться лишь с несложной работой. Трагедия в Хунценвальде сделала Эрнста еще более нелюдимым и полностью зависимым от тестя, тещи и Фрица во всем, что касалось ведения дворового хозяйства.

От присутствия родителей жены, Терезы и Теобальда Бервартов, жизнь на Хундсрюгге проще не становилась. Шестидесятичетырехлетняя Тереза Берварт была мрачноватой особой, ценившей традиции и часто переоценивавшей себя. На Хундсрюгге она испокон веков отвечала за порядок, нравы и христианскую веру – неразделимую троицу. Семь дней в неделю она в полседьмого стояла на дворе и чистила снег или подметала – даже если нечего было чистить или мести. Дни она, как правило, проводила на кухне, где готовила питательные блюда из простых продуктов. Картошка, которую не любили ни Эрнст, ни Фриц, ни Теобальд, шла в ход первым делом. Остатки доедались во время следующего застолья. К излюбленным лакомствам Терезы относились гренки, приготовленные из черствого хлеба и яиц и посыпанные шоколадной крошкой. Их она обычно предлагала в качестве десерта.

Шестидесятисемилетний Теобальд Берварт обладал неважным слухом и подзорной трубой, через которую ясными ночами разглядывал небосвод. Смерть дочери выбила его из колеи. Замкнутый в своем внутреннем мирке, он стал пугливым и неразговорчивым стариком. Время он проводил за вполне бесполезными занятиями и часто штудировал старинные газеты. Не переносил, когда его чем-либо отвлекали, но любил жизнь во всех ее проявлениях. Никогда не заговаривал о смерти, на похороны после несчастного случая не ходил и раза два в год впадал в ярость, когда Тереза предпринимала очередную попытку уговорить его купить себе слуховой аппарат.

В подсознании обоих Бервартов по-прежнему сидело подозрение, что зять мог предотвратить смерть дочери. Хотя Эрнсту подобных упреков ни разу выслушивать не приходилось. Но молчание давило еще сильнее.

Фриц смирился с судьбой. Приехав ненадолго, он согласился остаться в Лауэнене насовсем, хотя время от времени и порывался пойти на попятный, подыскивая себе в Гштаде место электромеханика.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте