Страница 12 из 20
Путешественники не имели ни лиц, ни имен, ни характеров, они отличались друг от друга только тем, что один на полчаса раньше отправился в путь. Полчаса – тридцать минут… Минуты помогли открыть тайну пройденных километров. В другой задачке угол в градусах помог узнать высоту заводской трубы. В третьей – длина и ширина бака водонапорной башни подсказала, сколько пионеров отдыхало в пионерском лагере.
На улице Жана Поля Марата зажигались окна. Большой кран купался в зеленом закате. Старуха Знобишина снова протащила на веревке козу, на этот раз в другую сторону – к дому. Дюшка вышел погулять.
Он решил подряд несколько задач, и голова с непривычки отяжелела, казалось, даже немного распухла, но на душе – покойно. Дюшка был так доволен собой, что даже походка у него стала медленной и задумчивой.
Странная вещь математика. Она связывает между собой, казалось бы, самые несвязуемые вещи – градусы с заводской трубой, бак водокачки с отдыхающими пионерами… Или бесконечность Вселенной – кому, казалось бы, до нее какое дело! – нет, она обещает Левке Гайзеру новую жизнь… после смерти. Ничего себе!
За домами в тишине кричали лягушки, не столь шумно, как прежде, не столь звонко, но по-прежнему картаво, с усердием. Вспомнилась лягушка, распятая на Санькиной веревочке, с ржаво-золотым глазом, дышащим желтым брюхом. Она, незваная, влезла в чинные и умные Дюшкины мысли о математике. Эта лягушка заставила Дюшку носить в портфеле кирпич. Лягушка и кирпич – тоже странная связь. И математика здесь ни при чем. Оказывается, не только в задачнике, но и в самой жизни есть эти странные до нелепости связи.
Лягушка и кирпич, бесконечная Вселенная и вторая жизнь как подарок… А старинная красавица, давным-давно умершая Наталья Гончарова, вдруг неожиданно нарушила спокойствие Дюшкиной жизни. Больше того, если б эта Наталья Гончарова сто с лишним лет назад носила другую прическу – не с завитками у висков, – с Дюшкой ничего особенного не случилось бы: не обращал бы теперь на Римку Братеневу внимания, не связался бы с Санькой из-за лягушки, не схватил бы очередную двойку у Васи-в-кубе, не сошелся бы близко с Левкой Гайзером, не получил бы от него книгу о галактиках, не заметил бы странности задачника, не открыл бы для себя удивительных связей в мире. Подумать только, все оттого, что Наталья Гончарова, жена Пушкина, носила модную для тех лет прическу с локончиками.
А вдруг да… Дюшка задохнулся от догадки. Вдруг да Наталья Гончарова и Римка Братенева!.. И очень даже просто, Левка Гайзер все объяснил: атомы случайно сложились в Римке точно так, как прежде лежали в жене Пушкина. Родилась девчонка, никому и в голову не пришло, что она уже однажды рождалась. По ошибке ее назвали Римкой. И сама Римка ничего не знает, только Дюшка нечаянно открыл сейчас ее секрет…
Левка Гайзер неизвестно еще появится ли, а Наталья Гончарова появилась… И где? В поселке Куделино! С Дюшкой рядом!
Растекался над сумеречным поселком зеленый закат. Тихо и пустынно на улице Жана Поля Марата. Недружный крик лягушек не нарушает тишину. И покой, и удивление, и почтительный страх, и восторг Дюшки перед миром. Знакомый мир опять перевернулся – неожиданной стороной, дух захватывает.
И в этом вывернутом, неожиданном мире неожиданно возникла перед Дюшкой вовсе не странная, а надоевше-знакомая фигура Кольки Лыскова. В мятой кепчонке, широкая улыбочка морщит обезьянье личико, открывает неровные зубы, ноги не стоят на месте, выплясывают.
– Дюшка! Хи-хи! Здравствуй… Гуляешь, Дюшка?
– Чего тебе, макака?
– А ничего, Дюшка. Мне – ничего… Хи-хи! Кто это, думаю, идет? А это он, сам по себе… без портфельчика. Где портфельчик, Дюшка? Хи-хи! Ты же с ним не расставался…
Колька Лысков с ужимочкой оглянулся через плечо, и Дюшка увидел Саньку.
Тот стоял в стороне – угловато-широкий, ноги расставлены, руки в карманах, остановившиеся глаза, твердый нос – Санька Ераха, мешающий жить на свете.
Он не двигался, он не спешил. А на болотах за домами упрямо картавили самые неуемные лягушачьи певцы, прокрадывались по улице застенчивые сумерки, обжитым теплом светились окна домов, и над Санькиной головой в не помрачневшем еще небе висели две-три бледные, невызревшие звезды. В самом центре вечно неожиданного мира, где бак водокачки связан с пионерами, бесконечность с новой жизнью, Наталья Гончарова с Братеневой Римкой, в самом центре, закрывая мир собой, – Санька. И за ту короткую минуту, пока Санька медлил, а Колька Лысков выплясывал, Дюшка еще раз пережил открытие.
В его ли мире живет Санька? Он же знать не знает, что бледные звезды над его головой – далекие солнца с планетами, для него нет бесконечной Вселенной, не подозревает, что лягушка может заставить человека носить кирпич в школьном портфеле. Санька живет рядом с Дюшкой, но вокруг Саньки все не так, как вокруг Дюшки, – другой мир, нисколько не похожий. Сейчас Санька шагнет… в Дюшкин мир.
Сучащий ногами Колька Лысков отбежал в сторону:
– Санька, он налегке сегодня, он без портфельчика! Слышал, Санька, он спрашивает: чего тебе?.. Хи-хи! Скажи ему, Санька, чтоб понял. Хи-хи!
Санька, не вынимая рук из карманов, шагнул на Дюшку, произнес с сипотцой:
– Ну!
– Чего – ну!
– А ничего – встретились. Не рад?
Они встретились, Санька вплотную к Дюшке, незваный гость из другого мира: круглые застывшие глаза, мертвый нос, тяжелое дыхание в лицо.
Кирпич лежал дома под лестницей. Не мог же Дюшка выйти вечером на прогулку с портфелем. Пуста улица, в домах мирно горят окна.
– Рад или не рад, спрашиваю?
– Днем-то боялся наскочить на меня.
Колька Лысков, держась в стороне, ответил за Саньку:
– Хитер бобер! Днем-то ты кирпич в портфельчике носишь. Зна-а-ем!
– А ты, Санька, что в кармане носишь? Покажи.
– Увидишь, успеется.
Дюшка успел присесть, Санькин кулак сбил с головы фуражку. Закрывая рукавом лицо, Дюшка приготовился ударить Саньку ногой, но неожиданно донесся голос Кольки Лыскова:
– Шухер!
Послышалось Санькино пыхтение:
– П-пыс-сти, падло! Пыс-ти!
Он вырывался из рук какого-то человека, тот прикрывал Дюшку сутуловатой спиной, отталкивал Саньку:
– Охладись, парнишка, охладись!
– П-пыс-ти! Г-гад!
– И не скотинься, поганец, уши надеру!
Санька был сильней всех ребят на улице, но перед ним стоял взрослый, хотя и мешковато топчущийся, неуклюжий, но все-таки человек иной, не мальчишечьей породы.
– Уймись лучше, уймись, не распускай руки!
И Санька отступил, бессильно закричал:
– Ну, Дюшка, помни! Завтра встретимся! Прольется кровушка!
– Кровушка?.. Ах ты гаденыш! Жить только начал, а уже звереешь.
– Я и тебя, огарок! И тебя! Ужо вот камнем из-за угла!
– Эх, бить людей не умею, а стоило бы! – Прохожий стал оттеснять Дюшку в сторону: – Идем отсюда, паренек, идем от греха!
Вдалеке выплясывал Колька Лысков, кривлялся, кричал весело:
– Ой, Санька, умяли тебя! Ой, Санька, встречу испортили! А как было хорошо встретились!
– Еще встретимся! Поплачешь, Дюшка. И Минька слезьми умоется.
– Эх, не умею людей бить!.. Идем, паренек, идем! До дому провожу…
Спасителем Дюшки был Минькин отец, Никита Богатов, в сбитой на затылок шляпе, суетящийся в своем слишком просторном пальто, с выражением досадливой зубной боли на узком лице. Он шел вместе с Дюшкой, разводил длинными рукавами, бормотал, не заботясь о том, слышит его Дюшка или нет:
– Как вылечить людей от злобы? Жена мужа не уважает, прохожий прохожего, сосед соседа… Найти б такое, чтобы все друг к дружке с понятием: ты мое пойми, я – твое. А то на́ вот, с самого детства – «прольется кровушка!». Такие-то и портят жизнь. От таких-то, поди, и войны на земле идут…
Непонятный человек. Идут рядом, бок о бок, но он где-то. И бормотание его непонятно, и вообще, сам себе читает стихи, сам себе и деревьям… Опять все не так, как вокруг Дюшки, – идут рядом, живут рядом, но в разных мирах. А Дюшкин отец тоже совсем, совсем рядом, но у Дюшки одно, у отца другое. И у матери другое, не похожее ни на Дюшкино, ни на отцовское, ни на Никиты Богатова… Неужели сколько людей, столько и разных миров? К Левке Гайзеру Дюшка чуть-чуть заглянул. Тоже ведь странный мир, там даже смерть считается какой-то ненастоящей… Хотелось бы заглянуть и к этому – Никита Богатов, Минькин отец, добрый человек, но сам Минька почему-то его не любит.