Новосёлы

А на берегу уже тётя Клава, Васина мать, и профессорша, и наша бабушка, и ещё какие-то незнакомые женщины, не из нашего, наверно, дома.

– Где он? Пустите меня к этому извергу, я его на куски разорву! – кричала тётя Клава. Лицо у неё было в багровых пятнах.

И тут увидела тётя Клава, что Вася висит на руках у рабочего.

– А-а-а… – начала она садиться, и все тёти подхватили её – поддержать. – О-о-о!!! – застонала, запричитала она на весь микрорайон. – О, сыночек мой! А зачем же ты сюда забрался на свою погибель!..

Она вдруг вырвалась из рук женщин, мелко затопала по скату вниз, растопырив руки, как надломанные крылья.

Вася лежал уже кверху лицом, голова запрокинута назад и немного повёрнута в сторону. Даже через корку песка видно, что лицо у него тёмное, губы синие…

Усатый дядька быстро прочистил ему платочком нос и рот, забросил Васины руки за голову – pa-аз! И назад, на грудь – два-а!.. Ра-аз – два-а…

Лоб рабочего усыпали крупные капли, на щеках тёмно-грязные потёки пота…

Оставил Васины руки, зажал ему нос – и как дохнёт в рот! И ещё, и ещё, и ещё… А потом надавил ладонями на грудь там, где сердце, – и раз, и второй, и третий… Послушал ухом грудь и опять – раз, раз-раз!

– О, сыночек!.. – лезла ему под руки, мешала тётя Клава. Целовала Васю в лоб и щеки, протирала ему передником глаза. Лицо тёти Клавы было обляпано помидорной гущей – наводила перед этим красоту…

– Да подержите её! О, господи!.. – сказал усатый рабочий.

Мы схватились за неё втроём – да разве оттащишь тётю Клаву, если она упирается?

А женщины на берегу суетились, охали, некоторые намеревались скатиться вниз. И тут прыгнул в овраг тот хлопец, что с волосами на щеках. Где он пропадал до сих пор?

– Пустите её… Оп-па!.. – взял он Васину маму под руки, отвёл в сторону. – Всё будет хорошо, товарищ мамаша. «Скорая» сейчас будет, я дозвонился…

Вася уже дышал сам. И глаза было на секунду раскрыл, но ничего не сказал, видимо, не соображал, что с ним.

– Холодно… – вдруг отчётливо произнёс он.

Тётя Клава вырвалась из рук того чёрного парня с бачками. Упала перед Васей на колени, сняла с себя зелёный джемпер, закутала сына.

– Ну, считай, что в сорочке родился… – усатый рабочий сидел на песке возле Васи и тяжело дышал. Со лба у него капали мутные капли. – Думал, концы ему…

И тут толпа на берегу заходила, зашевелилась, отступила, – фыркнула мотором машина, стукнула дверка…

– Сюда, сюда! Здесь он! Быстро вы…

– В этом районе были… По радио нам сказали…

По обрыву сбежала тётя-врач в белом халате и белой шапочке, с чемоданчиком в руке.

– Переломов нет?

Мы пожали плечами. Почему-то никому не хотелось говорить.

– Нет вроде… – Усач поднял Васю и полез с ним наверх.

Мы карабкались следом.

Васю положили на носилки и задвинули в машину через заднюю дверь. И тётя Клава полезла в машину.

– Клава! Клава! – бросилась за «скорой помощью» профессорша, показывая на своё лицо.

Васина мама ничего не успела услышать, так и уехала с помидорной кашицей на щеках.

Люди не расходились – возбуждённо разговаривали, размахивали руками. И столько всякой всячины на нас наговорили, так перемыли косточки – уши горели, слушая их. В одном доме какие-то хулиганы перерезали провода телевизионных антенн… А при чём здесь мы? В другом доме баловались со спичками в подвале и учинили пожар… Ну, а чем мы виноваты? В третьем на первом этаже мячами высадили стёкла… Где только что ни случилось в городе, всё выложили громогласно, чтоб и мы слышали и перевоспитывались, краснели от стыда.

К толпе шёл, устало дыша, Левон Иванович. На плече он держал связку длинных деревянных реек, под мышкой – коротких. Каждая рейка с вырезами на концах. Выструганы, отшлифованы – солнце отражается…

ГАЛКА НА ВЫСОТЕ

Дядя Левон поставил те, что длиннее, торчком на землю, с шумом выдохнул воздух.

– Что здесь за ярмарка? Может, деревья для сквера привезли? – спросил он.

– Какие деревья?! – заговорили все, перебивая друг друга. И начали оглядываться, искать нас, чтоб вытолкнуть вперёд, на глаза Левона Ивановича.

Но Жора шмыгнул за спины, а я вспомнил, что надо забрать под грушей портфель, и побежал туда. Серёжа отвернулся ото всех и бросал камешки в овраг, метил попасть в какую-то жестянку. Только Павлуша стоял на месте и жалостливо моргал, и горбился, как будто его гипнотизировали и собирались проглотить.

Дядя Левон немного послушал людей и вдруг выронил из-под руки пучок коротких реек, стал медленно оседать. Упала и та связка, что стояла торчком.

– Что с вами? Что с вами? – бросились к нему моя бабушка и профессорша. И все мы подошли ближе…

– Ничего, ничего… – отстранил он их рукой, силясь вздохнуть поглубже; достал из кармана пиджака стеклянную трубочку с какими-то таблетками. Вытряхивал их на ладонь, и руки дрожали. Бросил одну или две в рот. А когда прятал трубочку, уже в нагрудный кармашек, погладил то место, где сердце.

– Так скоро… Не думал, что так скоро всё это может случиться… Как же так, «артековцы»? Я же вас просил-умолял…

Мы стояли всей компанией и молчали.

Жора пробормотал:

– Провалиться на этом месте, если мы… ещё…

И тут всех опять прорвало: крик, гам, начали толкать нас в спины, гнать домой. А бабушка зажала мою руку в своей и повела, как милиционер вора или бандита.

– Вот сюрприз будет родителям! Вот обрадуются! Спасибо, внучек, утешил бабушку… А каков сам, как замызгал школьный костюм! В чём ты завтра в школу пойдёшь? Если и постирать, то где высушишь? Батареи ещё холодные, не отапливается квартира… – Перевела дыхание и опять: – Из-за тебя Маринку опоздала забрать! Может, ушла сама, шатается где-то по городу… О, горе-горькое! О, несчастные родители! О, несчастная я! У людей дети как дети – сидят, уроки делают, а он всё погибель свою ищет…

– Я в школе письмо и математику сделал. Осталось только стихотворение выучить, – сказал я.

– На переменках царапал?! – споткнулась бабушка на ровном месте. – Дома в спокойной обстановке делаешь уроки – и такую грязь в тетрадках разводишь. Представляю, что ты там на переменке намазал! Всыплет тебе отец, ну, всыплет!..

У крыльца она отдала мне ключ, подтолкнула в спину:

– Бегом домой! Я сейчас приду.

Я зажал ключ в кулаке, вошёл в подъезд. Но только для того, чтоб поставить под почтовые ящики портфель, – и сразу назад.

Медленно шёл из-за дома дядя Левон. Еле ноги передвигал. Длинные рейки держал под мышкой, короткие – за шпагат, в руке. Мне казалось, что они клонят его чуть не до самой земли. Я подбежал, забрал те, что короче.

– Что это будет, Левон Иванович?

Дядя Левон шёл и ничего мне не отвечал. Тогда я опять спросил.

– И ты думаешь, мне охота с тобой разговаривать? Абсолютно нет… Потеряли моё доверие – и весь сказ. Хлопца чуть не загубили…

Мои рейки показались тяжёлыми-тяжёлыми, будто их сделали из железа…

– Недолго же вы походили в «артековцах»… А я-то думал, с этими ребятами можно много сделать, хорошие подобрались мальцы…

И тут со мной что-то произошло. Я ткнулся в живот Левона Ивановича и весь затрясся от плача. Я задыхался, словно меня самого завалило землёй, горло сдавило… Слезы лились струями.

– Ну-ну-ну… Ну-ну… – поглаживал мне плечи Левон Иванович. – Вишь, как тебя… Да-а, браток… Жизнь – штука серьёзная. Заглянет в глаза смерть, и горюешь: «Эх, не так жил! Мало сделал!» А исправить что-нибудь уже и поздно… Но у вас-то вся жизнь впереди. Будете больше думать – всё будет хорошо. На то и голова человеку дана…

Мы поднялись к двери с номером двадцать восемь. Левон Иванович никак не мог отдышаться. В таком состоянии я никогда ещё его не видел.

– Спасибо… дружок… Знаешь, что это будет? Ширма для кукольного театра. На том деревообрабатывающем комбинате сделали мне, выстругали… А смастерим сами… Не обижаются они за ту мою проборку… Пойду завтра, если всё будет хорошо, по магазинам. Надо материал для ширмы подобрать… Ага, а с пластилином как у вас? Есть уже? Нужно каждому иметь коробки три…