Русская Италия

— Конечно, она же знаменитая американская дама, а я — всего-навсего французская модельерша, — ответила Коко. — Вот вам двести тысяч.

Также среди основных меценатов Дягилева были маркиза де Рипон (ее муж был членом попечительского совета «Ковент-Гардена», крупнейшего оперного театра в Англии), графиня Элизабет де Греффюль (в 1910 году она смогла убедить Отто Кана, председателя правления «Метрополитэн-опера», в важности сотрудничества с Дягилевым), а также другие почитатели искусства.

Затраты Дягилева были очень велики — музыка к балетам специально заказывалась известным композиторам, декорации и костюмы делались по эскизам больших художников, в балетах участвовали танцоры высшего класса. Всем нужно было платить, очень много платить. Дягилев искал деньги, где только мог, постоянно балансируя на грани финансового краха. Самому ему, по словам его подруги Миси Серт, нужно было только несколько тысяч франков в конце сезона, чтобы провести лето в любимой Венеции.

Вот что рассказывает о Дягилеве Серж Лифарь:

«Он тратил миллионы и миллионы на своих артистов и практически ничего на себя. У него было два костюма, один серый и один синий, пиджак для приемов, полный вечерний комплект, летнее пальто и тяжелое зимнее пальто, изъеденное молью. Вот то, что он называл своим багажом, богатством, заработанным за жизнь, и умер он бедняком».

Сам Дягилев, как известно, никогда не танцевал. Он был грузен и малоподвижен, вальяжен и импозантен, словно барин. За седую прядь в темных волосах его прозвали Шиншиллой, но во времена именно его царствования произошла важная перемена — мужчины в балете из простой «подпорки» для прекрасных танцовщиц превратились не просто в нечто самостоятельное, но составили славу русского танца, о котором заговорили в Европе, как о чуде. Именно Дягилев вписал в историю имена Вацлава Нижинского, Сержа Лифаря, Леонида Мясина. Именно он, как сказочник Ганс-Христиан Андерсен, силой своей фантазии создавший из гадкого утенка прекрасного лебедя, раскрывал грани таланта людей, которым посчастливилось работать с ним. Талант, как известно, это дар Божий, но Дягилев, без сомнения, был совершенно феноменальным открывателем и проводником этого дара.

Когда Дягилев родился, слово «продюсер» еще не существовало, когда он умер — оно еще не вошло в обиход. Но, по сути, Дягилев был первым русским продюсером. Он был антрепренером, импресарио, гениальным воплотителем чужих идей, славившимся жестокостью деспота и капризами барина-крепостника. Это, правда, не принесло ему больших денег, но зато навсегда прославило в веках его имя. А его «Русские сезоны» кардинальным образом повлияли на формирование художественного вкуса, стиля и моды первой четверти XX века.

К сожалению, Дягилева у нас в стране очень долго старательно обходили стороной, а если где и упоминали, то лишь вскользь. Книги о нем выходили в Европе, в Америке, везде, но только не в России. Подобная немилость к Дягилеву вполне понятна: человеком он был, как бы это сказать помягче, достаточно специфическим. К тому же еще с дореволюционных времен он жил за пределами нашей страны, а артистическую элиту, группировавшуюся вокруг него, составляли иностранцы или русские эмигранты. Фактически, вся деятельность Дягилева протекала по ту сторону «железного занавеса» и никак не пересекалась с реальной действительностью Страны Советов.

Дягилев любил бывать в Венеции. В 1929 году он приехал в этот город отдохнуть после тяжелого года работы, после утомительного, но богатого впечатлениями путешествия со своим новым протеже, юным композитором Игорем Маркевичем. Так уж получилось, но именно в Венеции он нашел свой последний приют…

Будучи человеком суеверным и очень мнительным (он боялся кошек, перебегавших ему дорогу, боялся пройти под лестницей и т. п.), Дягилев в свое время получил от одной гадалки предсказание о смерти «на воде». Это предсказание чрезвычайно обеспокоило его, и он начал испытывать панический страх перед водной стихией. Даже короткое перемещение через водное пространство становилось для него пыткой. Правда, в Америке он все же побывал. О десятидневном морском путешествии Дягилева Серж Лифарь, не будучи очевидцем, но основываясь на свидетельствах и фотографиях, говорил, как о настоящей трагедии — тот сидел на палубе и без перерыва пил виски. Обычно не употреблявший алкоголя, тут он опрокидывал рюмку за рюмкой, капризничал, лил слезы при малейшей качке, вставал на колени и внезапно, словно обезумев, начинал молиться.

Неужели в Венеции в самом деле сбылось предсказание гадалки о смерти «на воде»? Венеция, как всем хорошо известно, — это город на сваях, стоящий «по колено в воде». Но Дягилев почему-то Венеции не боялся, напротив, этот город он боготворил. Поражает, что даже понятие Итальянского Ренессанса в представлении Дягилева связывалось вовсе не с Флоренцией, что было бы естественно, а именно с Венецией. Во всяком случае, юному и непросвещенному Леониду Мясину в качестве художников, определивших эпоху Возрождения, он называл трех венецианцев — Тициана, Веронезе и Тинторетто.

Это может показаться странным, но мы точно не знаем, от какой конкретно болезни умер Дягилев. В книгах о нем содержится несколько самых разных диагнозов: удар, сменившийся коматозным состоянием, заражение крови, диабет… На теле у него было обнаружено много гнойных нарывов. Возможно, что современная медицина, исходя из нетрадиционной сексуальной ориентации Дягилева, диагностировала бы у него наличие СПИДа. А вот итальянский доктор, к которому он обратился по приезде в Венецию, нашел у него радикулит. Конечно, можно отнести этот диагноз на счет его профессиональной некомпетентности, но ведь и врачи-немцы говорили Дягилеву о ревматизме.

Ирина Чайковская в своей статье «Загадки Дягилева» пишет:

«Все как один мемуаристы вспоминают Дягилева в конце его «последнего сезона» очень больным и уставшим. Но никто из «вспоминателей», да и сам Дягилев, до последнего дня строивший планы на будущее, даже не думал, что смерть уже стоит у его изголовья».

«Сезон Русского балета» 1929 года оказался последним и для балета, и для Дягилева. В мае — июле его детище, как всегда триумфально, прогремело в Париже, Берлине и Лондоне. Все видевшие маэстро в это время говорят, что он был чрезвычайно утомлен и выглядел совсем больным.

Вот отрывки из некоторых воспоминаний.

Мария Рамберт, английская балерина и преподаватель танцев:

«В последний раз я увидела его на вечере в Лондоне… Я знала, что к тому времени он был очень болен. Я не знала, был ли то диабет, хотя и помню, что за ланчем у Флорри Сент-Джуст она сказала: «Вы не должны есть этого». Он сказал: «Не имеет значения, не имеет значения». Он не обращал внимания на эту очень опасную болезнь.

И я увидела на вечере, что он сильно изменился. Все следы власти покинули его лицо, остались только беспомощность и доброта. И он говорил со мной с такой откровенностью, какой я не знала за ним прежде. Он действительно был добрый и хороший. Я сказала: «Сергей Павлович, вы должны следить за собой. Вы нуждаетесь в длительном отдыхе». Ну, вы знаете, что потом случилось».

Леон Войцеховский, польский танцовщик и балетмейстер:

«Моя последняя встреча с ним была по-настоящему трагичной. Это было в Париже после представления. Дягилев пригласил всех, кто танцевал в тот вечер, и было очень весело. Но я заметил, что он много пил. Мы все пили, но было необычно видеть его пьющим в таких количествах… Он ел все то, что никогда не ел, например, блины со сметаной. Он их никогда не ел. Ему говорили, чтобы он не ел, но он абсолютно ничего не замечал. Он был очень добр к нам в этот вечер, я помню. Мы попрощались с ним, потому что собирались на каникулы. Потом мы были на каникулах на Сент-Максиме и прочитали в газетах, что Дягилев умер в Венеции. Это было ужасно. Мы действительно не могли поверить в то, что он умер».