Страница 3 из 8
Как брать от жизни все и самое лучшее
На фоне такой борьбы проходил новый период жизни Кирилла, который займет 20 лет. Мы бы назвали его периодом «нормального» монашества, потому что то, что начнется дальше, нормальным уже не назовешь. Еще точнее было бы назвать этот двадцатилетний период не «нормальным», а «хрестоматийным»: в него уместились все хрестоматийные примеры как хорошего, так и плохого, что обычно сопровождает внешне благоустроенный монашеский быт.
Тут надо понимать, что если монашеский быт вообще хоть как-то может быть благоустроенным, то только внешне, потому что внутреннюю борьбу не только никто не отменял, но в ней как раз и состоит смысл монашества. Но и это внешнее благоустройство, прежде всего, опасно, и лишь во вторую очередь может быть (если повезет) полезно.
В первые годы монашества Кирилл успешно трудился в поварне и пекарне. Это даже в современном монастыре, даже, скажем, в изобилующей кухонной техникой Америке, где тоже есть православные монастыри, – довольно тяжелый физический труд. Но Кириллу это очень нравилось. У него оставалось время на чтение духовных книг, а такой его образ жизни очень способствовал усвоению прочитанного. В какой-то момент ему стало казаться, что все же физические труды слишком отвлекают его от созерцательной молитвы, и тут как раз архимандрит забрал его на послушание, связанное с писанием книг. Довольно скоро Кирилл об этом пожалел, так как понял, что при более свободном образе жизни он начинает слишком много рассеиваться. А тут как раз и архимандрит вернул его в поварню, где он провел еще девять лет. Там его посещал и Сергий Радонежский, который время от времени навещал монастырь своего племянника, причем, если верить записанным Пахомием Логофетом преданиям кирилло-белозерской братии, Сергий шел прямиком в поварню к Кириллу и проводил в беседе с ним долгое время, а уж только потом шел к Феодору.
В этом рассказе важно не только то, что Кирилл мог что угодно думать о сравнительной полезности для себя тех или иных послушаний, но сам ни о чем никого не просил, а только принимал те назначения, которые ему давали. Это азбука монашеского поведения. Если держаться этого принципа, то гарантированно получаешь все только самое лучшее, все только высшего сорта, а если и получаешь что-то не лучшее – то только тогда, когда тебе надо ткнуться носом и, наконец, убедиться, что лучшее – это не то, чего ты хотел. Если это понимать, то и сам не захочешь проявлять своеволие, а захочешь делать только то, что тебе указывают по воле Божией. Это правило трудно, но отчасти возможно и даже необходимо применять к себе и тем, кто живет вне монастыря: у каждого есть какой-то круг обязанностей, которые он должен исполнять в соответствии со своим жизненным призванием (поэтому так важно понимать, какое же лично у тебя жизненное призвание).
Депривации
Более важно в этом рассказе то, что тяжелые условия жизни и труда нужны для понимания духовных книг. Труд в поварне был довольно уединенным, но с постоянными перепадами жары и холода, с постоянным недосыпом, да еще и, само собой, с постоянным недоеданием (Кирилл, естественно, старался вести постнический образ жизни). Депривация сна, депривация пищи, депривация общения (тот самый «информационный голод», который не чужд даже коровам, норовящим вылезти к железнодорожному полотну), – это не говоря уж о «депривации» (тут надо в кавычках) всяких греховных страстей, которые, с точки зрения христианской антропологии, суть противоестественные все, а не только некоторые.
Во все времена, а не только теперь, были люди, которым такой режим противопоказан по причине наличия у них соматических или психических заболеваний. Для них само терпение болезней – безропотное и с пониманием их как духовного лекарства, хотя бы и горького, – будет хорошей заменой такой вот специальной аскетики. Но остальным вся эта «специальная аскетика» нужна. И даже не только для обучения молитве и понимания святоотеческих книг, в которых об этом написано, а даже для понимания Евангелия, если только есть задача его понимания в качестве именно религиозного текста. Не стоит забывать, что и Евангелия были написаны религиозными фанатиками, готовившимися к мученической смерти за то, о чем они написали, и эту смерть, как правило, получавшими. В их общинах была тоже жесткая аскетика, даже если они и не следовали примеру Иоанна Крестителя. Ведь даже Иисус Христос зачем-то провел сорок дней в пустыне, зачем-то молился по ночам вместо сна и вообще совершал разные поступки, которые выпали из обихода современных интеллигентных верующих.
Можно объяснить еще и так. Изучая математику или физику, никто из нас не думает, будто можно понять соответствующие учебники, не решая задач. Задачки из учебников разминают наш мозг, в который иначе просто не поместятся смыслы формул, даже если мы их выучим наизусть. Точно так же требуется особая разминка мозга (и вообще человеческого организма) для понимания духовных смыслов, и это касается чтения не только специальных аскетических трактатов, но даже Евангелия. Конечно, во все века существовали в избытке такие люди, которые все подобные книги читали и толковали, но даже пальцем не шевелили, чтобы что-либо из них исполнять. Но таких людей обычно считали лицемерами, и цену их толкованиям знали. Главное, они и сами себя считали лицемерами, но по каким-то причинам думали, что так можно. В новейшее время появились люди нового типа, которые без всякого лицемерия, совершенно искренне полагали, что можно понимать Евангелие или даже и вовсе любить ближнего без всякого изнурения плоти и ума. Количество таких людей – легион, а имя им – интеллигенция.
Понятно, что Кирилл, при всех своих интеллектуальных интересах, о которых мы еще поговорим, таким человеком не был. Как мы уже заметили, он понимал необходимость изнурения плоти, а точнее, необходимость дисциплины – а для этого тоже некоторого изнурения – ума. Дело в том, что и само изнурение плоти нужно только для изнурения ума.
Медитации
Самое очевидное объяснение этой необходимой для монаха постоянной занятости, конечно, состоит в том, что нужно избегать праздности, порождающей все пороки, и нужно изнурять плоть, чтобы она поменьше воевала на дух. Даже из этого объяснения видно, что плотское делается для духовного. Но главное состоит в том, что привязанность нашего размышления к работе, пусть даже механической, становится якорем для ума (выражение из монашеского лексикона IV века): ум из-за этого еще не может остановить свое непрестанное блуждание, но перестает носиться совсем уже где попало.
Тут самое время спросить: а зачем, собственно, это нужно – ставить ум на якорь? Ответ: чтобы быть с Богом.
Это, кстати, должно быть очевидно для интеллигентного человека. Мы ведь очень не любим, когда наш собеседник постоянно отвлекается от нашего с ним разговора, отворачивается от нас, отбегает куда-то, звонит по мобильнику (а может быть, еще и говорит с полным ртом, сплевывает шелуху от семечек…). Мы не ожидаем от такой формы диалога особенной эффективности. Если мы сами так же ведем себя с Богом, то тоже особого взаимопонимания не наладится. Но попробуй-ка вести себя с Богом иначе, то есть молиться со вниманием. А если еще и молиться постоянно, то есть постоянно иметь некую память Божию? Очевидно, что для этого нужно как-то меняться, и очевидно, что это делается постепенно и как-то не очень просто. Кстати, очевидно и другое: что опыт сколько-нибудь внимательной молитвы или сколько-нибудь постоянной памяти Божией в течение дня – это опыт, совершенно выходящий за рамки общечеловеческих представлений, так как при нормальной человеческой жизни он совершенно недоступен. Из обычной жизни с ее рассеянностью ума, прыгающего по случайным объектам, увлекаемого случайными мелодиями, договаривающего случайные оборванные или не состоявшиеся диалоги, его просто не увидать. Но это именно тот опыт, ради которого Кирилл был так привязан к своей поварне и который он стал понемногу терять, перейдя к более свободной жизни офисного работника.