Страница 20 из 44
Путилин посмотрел на часы и встал.
– Что же, пойдем, Егор Тимофеич.
– Куда, барин хороший?
– Да туда, к барскому дому. Ты дорогу лучше знаешь. Проведи меня.
– А для чего-то?
– Хочу, голубчик, поближе все рассмотреть.
Они вышли.
Ночь была на редкость темная. Словно черным саваном окутала она ехменьевское имение. Идти пришлось недолго.
Скоро в ночной тьме засверкали огоньки помещичьего дома. И вдруг, один за другим, пронеслись в тишине ночи страшные, отчаянные крики.
Как вкопанные, остановились хуторянин и Путилин.
– Свят, свят, свят! Господи Иисусе! Слышите, барин?
Бесчастный в испуге даже схватил Путилина за руку.
– Слышу, голубчик. Это его, верно, работа?
– Его, проклятого… На ночной потехе забавляется.
– Изверг! Чудовище! О, с каким удовольствием я поймаю тебя! Идем!
– Ой, страшно, барин! – трясся Бесчастный.
Крики то затихали, то возобновлялись с прежней силой.
– Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Казалось, кричит человек, у которого вырывают все внутренности.
– Голос женский… Где происходят его «забавы», Егор Тимофеич?
– На половине его. Бают, в зале большом, со столовой рядом.
– Куда выходят окна этих комнат?
– В сад прямо, барин.
Они стояли около дома.
Послышалось грозное рычание собак.
– Вот это скверно! Собаки нам не на руку. Во-первых, разорвать могут, а во-вторых, переполох вызовут.
– Не беспокойтесь, барин хороший. Они, почитай, все меня знают, потому частенько приходится у Ирода бывать. И Бесчастный тихо свистнул:
– Жучка! Барбос! Ралька!
С добродушным ворчанием подбежали огромные овчарки к своему знакомому, но недружелюбно посматривая на Путилина.
– Со мной не тронут…
– Сад караулят?
– Нет. Кто сюда придет? Всякий подальше сторонится от лютого помещика.
Тихо крадучись, шел садом Путилин, направляясь к окнам, из-за которых продолжали нестись дикие возгласы, хохот, крики.
Окно было невысоко от земли.
Путилин приподнялся, заглянул в него. Оно было занавешено шторой, но оставалась узкая полоска. Долго глядел в нее гениальный сыщик.
– Ужасно! – вырвалось у него. – Первый раз в моей жизни я вижу подобное скотское озверение.
Так же тихо они пошли вон из сада.
У калитки Путилин остановился. Он был страшно взволнован.
– Скажи, Егор Тимофеич, как относится челядь к этому зверю?
– Как сказать? Одни, конечно, ненавидят его, другие обожают, потому он в пьяном виде любимчикам деньги так и швыряет. Верховодит всем ловчий его любимый, Сергунька. Души не чает в нем, Ирод проклятый.
– Но среди челяди есть же хоть кто-нибудь, кто любит, обожает барыню Евдокию Николаевну?
– Есть, барин. Девушка одна, сиротка, Наталья. Прислуживает она барыне, почитай что молится на нее.
Путилин задумался на минуту.
– Ну, так слушай меня внимательно, Егор Тимофеич. – И он начал что-то подробно ему объяснять.
«Спасите меня!» Два врага обедают
Тихо в роскошно убранных комнатах лютого помещика. Он сам после безумно пьяной, дикой потехи, спит мертвецким сном.
По коридору, уже освещенному светом утренней зари, тихо движутся две фигуры.
Одна из них – Путилин, другая – миловидная скромная девушка с бледным измученным лицом.
– Идите, ваше превосходительство, смелее, – звучит тихий, приятный голос.
– Половицы скрипят, голубушка.
– Не извольте тревожиться: никому этот шум не помешает. Зверь наш так крепко спит, что хоть в барабаны бей, до утра позднего не разбудишь.
Девушка подошла к массивной дубовой двери.
– Обождите здесь, барин, я к барыне пройду, упрежу ее.
– Хорошо, хорошо…
Прошло добрых минут десять.
– Пожалуйте-с! – прозвучал тихий шепот девушки.
Путилин вошел в спальню несчастной барыни Евдокии Николаевны.
Навстречу ему сделала несколько шагов жена лютого помещика. Испуг, страх, недоумение лежали на ее красивом лице, истомленном непрерывными нравственными муками. Одета она была наскоро в капот.
– Простите, – смущенно пролепетала она.
– Госпожа Ехменьева?
– Да.
– А я Путилин. Вы, бедная барынька, о таком не слыхали человеке?
– Нет… простите… Муж сегодня упоминал мне ваше имя.
– Что же он говорил?
– Он спрашивал, не я ли дала знать о том, что он творит здесь.
– Ага!.. Ну так слушайте. Я начальник Петербургской сыскной полиции, случайно очутившийся по соседству с вашим имением. Судьбе было угодно дать мне много случаев раскрытия темных, мрачных дел. Я узнал о вашем муже-тиране от Егора Тимофеича. Знаете такого?
Светлая, хорошая улыбка озарила лицо мученицы.
– Ах, Егор Тимофеич?! Знаю, знаю его! Славный, добрый мужик.
– И узнав обо всем, я решил, счел своей нравственной обязанностью помочь вам, сударыня. То, что рассказывали мне о безумных выходках вашего мужа, то, наконец, что я видел собственными глазами…
– Вы? Видели собственными глазами? Как же так? Каким образом вы могли видеть это?
– Я здесь уже около двух часов. Я видел в окне, что проделывал ваш муж.
Ехменьева закрыла лицо руками.
Она плакала, нудно, тяжело.
– Господи, Господи! Будет ли предел его жестокости? – И вдруг она, эта красивая, милая женщина-барыня грохнулась на колени перед Путилиным.
– Спасите меня от этого зверя! Спасите и многих других!
Растроганный, взволнованный Путилин бросился ее подымать.
– Все усилия употреблю. Успокойтесь, голубушка… Бедная вы моя! Давайте говорить теперь о деле.
Преданная служанка Наталья утирала глаза передником.
– Вы предполагаете возможность покушения с его стороны на вашу жизнь?
– О, да! Он чуть не ежедневно твердит мне, что я ему опостылела святостью своей, что он убьет меня.
– Я слышал, что одной из причин является ревность? – Румянец залил щеки молодой женщины.
– Это гнусная клевета, клянусь вам, господин Путилин! – Сколько скорби, негодования, оскорбленного самолюбия зазвенело в голосе барыни Евдокии Николаевны!
– О, я вам верю, мое бедное дитя! Вы простите, что я вас так называю, я в отцы вам гожусь.
Путилин нервно потер руки.
– Изволите видеть: то, что я видел сейчас в окне, не дает мне еще права арестовать вашего мужа. Хотя все это глубоко возмутительно, но… но это могут отнести к категории «невинных дворянско-помещичьих шалостей». Поэтому мне нужны более веские улики. Таковой могло бы служить его реальное, фактическое покушение на вашу жизнь.
Евдокия Николаевна побледнела.
– О! Что вы говорите? Ведь он тогда убьет меня. Вы не знаете его.
Путилин ласково взял ее за руку.
– Дитя мое, барынька моя хорошая, неужели вы думаете, что я, Путилин, поведу вас на убой? Доверьтесь мне. Повторяю, нам надо нанести ему решительный удар, а для этого необходимо вызвать с его стороны решительные меры, иначе он выскользнет из наших рук. Слушайте же внимательно, что вы должны делать. Прежде всего спрятать меня. Вы должны дать мне какой-нибудь укромный уголок, хотя бы вроде чуланчика, куда бы никто не мог проникнуть. Найдется?
– Милая барыня, да вот рядом со спальней маленькая гардеробная ваша, – вмешалась Наташа.
– Вот, вот, отлично! – улыбнулся Путилин.
– А потом? – посмелела Евдокия Николаевна.
– А потом… у вас есть коленкор, красный кумач?
Удивление все больше и больше овладевало двумя женщинами.
– Есть.
– Видите ли, я приехал налегке, не захватив ровно ничего из своего «багажа сыскного отдела». Так вы мне соорудите мантию, длинную, с капюшоном, а посредине, на груди – крест из кумача изобразите. Понимаете?
– Понимаю, – говорит бедная барыня Евдокия Николаевна, а саму трясти начинает со страху.
– Сегодня к вечерку я наведаюсь к вам.
– Как же вы попадете, добрый, дорогой господин Путилин?
С тревогой смотрят на гениального сыщика глаза бедной Евдокии Николаевны.
– Не беспокойтесь, попаду. А вы вот что, главное, помните: вы должны всячески раздражать, приводить в ярость вашего супруга.