Страница 23 из 46
Последнюю фразу старуха произнесла без малейшего украинского акцента, чем сильно удивила Игоря. Бабушка Таня пускала в ход украинские словечки в двух случаях: когда отчитывала кого-нибудь и когда хотела понравиться или улестить. В других случаях она говорила по-русски не хуже, «чем Николай Васильевич Гоголь, земляк наш Миргородский».
Игорь подошел вплотную к Катиной бабушке. Конечно, это была Катина бабушка! Кто другой мог принести обед Якову Ивановичу? Кроме того, Катя и бабушка Таня были очень похожи. Как маленький тощий зайчонок бывает до смешного похож на большую толстую зайчиху – сам в десять раз меньше, но такие же уши, лапки и мордочка.
Татьяна Григорьевна решительно взглянула на Игоря и спросила:
– Что стоишь? Кавалер какой! Отца дожидаешься?
– По делам я пришел, – осторожно ответил Квадратик. – Хотел Якова Ивановича повидать.
Татьяна Григорьевна посмотрела на него Катиными глазами – серыми, с рыжими пятнами и поставила кошелку.
– Яков Иванович? Зачем он тебе?
Игорь не успел ответить. Бабушка схватила его за руку и спросила севшим, сиплым голосом:
– С Катей случилось что-нибудь? Говори!..
Игорь отскочил от нее как мог подальше, выдернув руку, и поскорее ответил, что с Катей ничего не произошло. Но Татьяна Григорьевна догнала его и опять схватила за руку.
– Она где? Говори скорее!
– Гуляет она! – закричал Игорь. – Она с Митрием гулять пошла! Мне к Якову Ивановичу нужно по важному делу…
– С Ми-итрием? – угрожающе спросила бабушка. – Ще Дмитро объявився! Де он? Взрослый хлопец?
Квадратик наскоро ответил, что Митя Садов – из Катерининого класса парень и что они гуляют, а ему нужен Катин отец для важного разговора, действительно связанного с Катей. Какой разговор? Он может объяснить все только самому профессору, нет, нет, самому профессору, не иначе.
Что тут началось! Татьяна Григорьевна, пережившая три войны и гибель четырех сыновей, любила внучку, единственную, безоглядно. Она почувствовала, что Кате угрожает опасность, и кинулась в бой. Когда веселая Любаша прибежала за обедом, она увидела бабушку – серую, как пересохшая земля, – и закричала, схватившись за румяные щеки:
– Татьяна Григорьевна, голубчик, что случилось?
– Я должна увидеть Якова немедленно! – сказала бабушка. – Немедленно, понимаете, Любаша? С Катенькой… несчастье. Бегите, бегите!
И Любаша умчалась, будто ее несло отчаяние Татьяны Григорьевны.
Теперь нам, чтобы не запутаться в происходящем, придется то и дело посматривать на часы. Перемещение началось ровно в три часа. Очень скоро, через полминуты, не больше, Катя была в Англии – перед старым домом. А в Дровне Игорь Ергин уже поднимался по крутому берегу к институту. Дальше события развивались не так согласованно. Квадратик мыкался в проходной минут пятьдесят до прихода Катиной бабушки. И Любаша пробежала к Якову Ивановичу через лабораторный двор под часами, показывающими четыре часа десять минут. В это время Кати уже не было в Англии и по телевидению передавали беседу с французским адмиралом.
…Перед широкой дверью Проблемной лаборатории толпились разные люди. Усатый желтолицый вахтер снисходительно поглядывал на них и временами приговаривал: «К сторон-кесь!» От двустворчатой двери в толпе проходила узкая свободная улочка. Любаша, запыхавшись, подбежала к вахтеру – на нее посмотрели неодобрительно. Там, за дверью, собрался весь цвет института, а здесь, перед дверью, волновались все свободные сотрудники и даже некоторые занятые сотрудники. Например, сотрудник Егоров. Немногим было известно, какой именно опыт проводит Проблемная лаборатория. Знали только, что больше часа все остальные лаборатории сидят без электроэнергии и что за дверь прошел сам Ю. А. – директор, и его заместитель по научной части, и начальник Проблемного отдела – академик, и начальник отдела теоретической физики профессор Гайдученко, и офицер пожарной охраны. В толпе перед дверью шептались, что директор прошел быстрым шагом, приподнято, и с ним были два незнакомых товарища начальственного вида. Приезжие товарищи.
– К сторон-кесь! Вы куда, девушка?
– Вызовите профессора Гайдученко, – попросила Любаша.
– Не положено, – флегматично произнес вахтер и поинтересовался уже по-свойски:
– Беда произошла иль что?
– Беда. С дочерью его случилось что-то, из дому пришли…
– А-а… И обратно не положено. Сам приказал лично – никого и ни под каким видом. Начальник караула тоже, Евграф Семенович… А вы кто будете? – вдруг заинтересовался вахтер. – Не Пашки Теплякова дочка, инженерша? Любовь Павловна?
– Любовь Павловна! – с надеждой согласилась девушка. – А вы кто?
– Вы меня не помните по малолетству… Пашки дочка – ну-у… К сторон-кесь!
Вахтер надавил белую кнопку у двери – сейчас же приоткрылась щелочка и показалось сизое лицо начальника пожарной охраны. Несколько слов на ухо – дверь закрылась. Сотрудник Егоров произнес с негодованием:
– Подумаешь, профессора Гайдученко! Может, я самого Ю. А. дожидаюсь!
Дверь открылась снова – на этот раз показался молодой физик-теоретик Черненко, ученик и правая рука Якова Ивановича.
– Любаша, что случилось?
– Бабушка Таня прилетела, смотреть страшно, с Катюшей что-то приключилось…
– О-о! Попробуй его оторвать, он считает! – Черненко с сомнением потряс рано седеющей шевелюрой. – Но что именно случилось?
– Не знаю. Попробуйте, ради бога! На старушку смотреть страшно!
– Тихо, тихо! – прошелестел Черненко и исчез.
Прошло еще две-три минуты – часы показывали семнадцать минут пятого. Пробежал главный энергетик института – оглядывал шины под потолком. Все, кроме Любаши, посмотрели вверх – от шин струйками тянулись серые дымки.
– Что делается! – пробормотал главный энергетик и умчался, сопровождаемый двумя инженерами из своего отдела.
В толпе пояснили:
– Шины горят, понятно? Вспомогательные шины горят. А основные, верно, плавиться начали…
– Ты нытик и маловер! – возразил специалисту по шинам веселый тенорок. – Горят шины, значит, так надо.
Кругом засмеялись. Любаша тревожно оглянулась – прошли еще две минуты. Наконец показался Черненко.
– Считает. Беспокоить нельзя. Так и скажи… – Черненко был сильно встревожен и даже не посмотрел на Любашу.
Девушка повернулась уходить, сотрудник Егоров ухмыльнулся, но дверь опять отворилась и выбежал Черненко:
– Теплякова! Иди к ней. Директор сказал: «Освободится Гайдученко – пошлю домой». Машина будет ждать, иди!
И метнулся за дверь. Любаша покорно побежала в проходную. Было четыре часа двадцать пять минут местного времени.
Что же происходило в это время с Катей? Мы оставили ее в три часа тридцать минут при начале обратного перемещения, или «перекидки», как назвал его голос-из-воздуха.
20. ТАЙНА КОРАБЛЯ
Туман закрыл окно малой гостиной. Тоненько пискнул мышонок и зазвучали отдаленные голоса: «Ноль!.. перекидка взята… вз-зята… пер-регр-ружено…», еще ужасно длинное мгновение, и открылись в летящем тумане серые стены. Знакомый запах! Прежде всего она узнала запах, а потом уже упала на пол и заплакала. Она снова была на корабле. Теплый воздух шумел, выходя из белых вентиляционных решеток, а Катя лежала на полу и всхлипывала. Она ведь была так уверена, что вернется на скельки и увидит мальчишек!
Мышонок Панька выбрался из ее ослабевшей руки, расправил шерстку и суетливо побежал, стуча лапками по фанерному полу. Катя неохотно потянулась поймать мышонка. Он юркнул в щель под фанерой и затаился. Надоело ему сидеть в кулаке. Не вставая, девочка приподняла угол фанеры и удивилась сквозь слезы. Под фанерными листами лежали обыкновенные рыжие кирпичи, плотным слоем, один к другому. Панька нашел узкую клиновидную щелку и засел в ней с упрямым видом. Пришлось выколупывать его из щелки, как ядро ореха из плохо расколотой скорлупы. За делом Катя перестала плакать, но, поймав мышонка, начала сызнова.