Страница 66 из 111
«Ага, – сообразил Петр, – это те самые гранаты, что выпускала здесь местная промышленность. Сначала у них выдергивается кольцо возле рукоятки, потом им надо дать немного постоять, а уж потом можно выдергивать кольцо, покрашенное красным, и тогда бросать…»
В коридоре, где находились камеры, стоял громкий крик, заключенные били в двери чем‑то тяжелым и вопили на разные голоса: «Открывайте, открывайте! Лучше выпустите, а то мы вам покажем… За члены будем вешать на фонарях! Хайль Гитлер! Сталин капут! Спасите, у меня жена и дети…»
«Интересно, как только все они там поместились», – успел подумать старший лейтенант за то время, пока они готовили к действию гранаты. Когда все было готово, майор объяснил им, что нужно будет делать:
– Открываем окошко для раздачи пищи и бросаем туда гранаты, после чего входим и расстреливаем всех, кто там уцелел!
– Мы так и до ночи не управимся! – возразил ему Петр. – Сначала мы их, а потом немцы нас! Я думаю, что будет достаточно одних гранат, тем более что в них такая начинка, – вспомнил он, что рассказывали в штабе про эти самодельные гранаты, – что достаточно одной царапины от осколка, чтобы отправить человека на тот свет.
– Вот как? Ну ладно! Тогда открываем и бросаем. По команде начали: раз, два…
Однако едва только майор распахнул первое окно, как из него наружу полезли десятки рук, за которыми виднелись лица арестантов и их распяленные в крикерты. На пальце у Петра в это время уже было второе кольцо, снятое им с гранаты, и она громко зашипела у него в руках.
– Стреляй, стреляй! – крикнул он женщине с автоматом, и та, почти не целясь, дала по окошку очередь. Руки исчезли. Наступила полная тишина, а Петр вспомнил про свою гранату и тут же сунул ее в окно, которое майор моментально захлопнул и запер.
Сразу после этого позади двери жахнуло так, что Петру показалось, что она сейчас слетит с петель! Из всех щелей ударило вонючим дымом, а крики в камере стали еще громче. Впрочем, что там кричали, было, к счастью, уже не разобрать. Петр взял и проводил внутрь камеры еще две гранаты, после чего бросил туда еще и заранее приготовленную начальником тюрьмы горящую бутылку с бензином.
В точно таком же порядке действовали они и дальше! Начальник тюрьмы открывал окно, женщины поочередно стреляли из автоматов, рядовой Невздаймино‑га подносил гранаты, а старший лейтенант Петр Скворцовский бросал их в камеры. По коридорам пополз вонючий удушливый дым, а крики в камерах слились в один нечеловеческий яростный вой. Возле двух последних камер Остапа начало тошнить, а одна из женщин‑стрелков потеряла сознание.
– Ну вот и все! – все так же вытирая пот, заявил им майор и пожал лейтенанту руку. – Благодарю за службу, за то, что не сдрейфил, не бросил меня здесь одного. Ну а теперь можешь отступать дальше. А мы задержимся еще немного. У меня тут припасена бочка с бензином, мы быстренько его сейчас по полам разольем и двинем следом за вами через реку. Замок‑то ведь очень старый, все перекрытия в нем деревянные, сгорит за милую душу!
– Эдак можно было бы и нас на помощь не звать, – подал свой голос Остап, которого все еще сильно тошнило, – так же бы могли все облить, да и жгли бы себе на здоровье.
– Это что же, жечь их живыми, да? – в свою очередь, удивился начальник тюрьмы. – Ну нет, это они фашисты, а не мы.
– Нуда, будь я там в камере, – сказал Остап, – меня бы это очень сильно утешило, – и тут его опять стало выворачивать.
Петр Иосифович тут же отдал майору честь и побежал скорее в свой «Виллис». Вокруг все было как‑то странно тихо. Немцы не появлялись, хотя из центра города и доносилась стрельба. К большому деревянному мосту через Суру они подъехали едва ли не самыми последними.
Рядом с мостом на полотне железной дороги стояла цистерна с мазутом. Сливной кран ее был открыт, и несколько бойцов поочередно наливали под ней ведра и лили мазут на деревянные опоры моста, кругом навалом лежали противотанковые мины и ящики со взрывчаткой. Охрана моста из энкавэдэщников проверила у них документы, но не успела их машина миновать мост, как из ближайших к нему улиц показались легкие немецкие танки T‑II и бронетранспортеры с установленными на них легкими пушками и пулеметами. С правого берега реки в их направлении тут же полетели реактивные снаряды. По мосту бегом побежала его охрана, и почти сразу же на нем вспыхнуло багрово‑желтое чадящее пламя. Затем на нем начали рваться уложенные сверху боеприпасы, затем два раза подряд их накрыло волнами тяжелого грохота – это взлетели на воздух оба железнодорожных моста, ведущих на правый берег реки, с которого по немецким солдатам, остававшимся на левом берегу, теперь непрерывно строчили пулеметы.
* * *
В тот день офицер Красной Армии Петр Скворцовский испытал очень сильное душевное потрясение, связанное с ликвидацией заключенных в тюрьме, однако, докладывая о случившемся в штабе обычной пехотной бригады, который встретился ему по дороге, постарался ничем не выдать своих чувств, посчитав их излишне сентиментальными. Разумеется, он ничего не знал о том, что с начала войны только лишь из тюрем Украины потребовалось эвакуировать в тыл ни много ни мало как 34 200 заключенных, для перевозки которых требовалось 1308 вагонов, по 50–60 человек на один вагон. Однако было выделено для этих целей всего лишь 300 вагонов, в которых можно было разместить не более 14 000 заключенных. В первые же месяцы войны из мест заключения европейской части СССР потребовалось переместить на восток целую армию в 750 тысяч заключенных, что вызвало их страшную концентрацию в местах их передислокации. В результате в 1941–1942 гг. на одного заключенного в камерах приходилось меньше одного квадратного метра жилой площади. Поэтому во многих случаях эвакуация проводилась пешим порядком, преимущественно под конвоем надзорсостава местных тюрем. Для заключенных, кем бы они ни были, эта эвакуация была связана с неисчислимыми бедствиями и, по сути дела, очень часто представляла собой дорогу в никуда.
В то же время перед началом Великой Отечественной войны численность военизированной стрелковой охраны лагерей и колоний составляла 134 480 человек, из которых 130 794 использовались непосредственно на охране заключенных и 3686 охраняли различного рода сооружения.
Для пополнения личного состава военизированной охраны приказом НКВД СССР от 11 марта 1941 года за № 0127 были созданы дополнительные вербовочные пункты в ряде восточных областей и одновременно снята бронь на призыв в Красную Армию со значительного количества тюремной и лагерной охраны. В итоге дополнительно в ее состав влилось 64 763 человека и 54 % ее довоенной численности. Во многих лагерях и колониях этот показатель составлял практически 90 %. Не менее 15 тыс. стрелков и командиров военизированной охраны лагерей и колоний, в частности Карело‑Финской, Украинской и Белорусской ССР, вступили непосредственно в действующие полевые части Красной Армии в первые же дни войны.
Что же касается бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену либо в окружении на территории, занятой противником, то для них решением ГКО № 1066 от 27 декабря 1941 года были созданы спецлагеря, впоследствии получившие наименование проверочно‑фильтрационных.
Впрочем, всего этого старший лейтенант Петр Скворцовский в то время не знал, да и не мог, разумеется, знать. Как не мог он знать и того, в каких массовых количествах уничтожались тогда заключенные. Вот, например, только лишь одна выписка из докладной записки военного прокурора Витебского гарнизона о результатах проверки оборонной деятельности в гарнизоне от 5 июля 1941 г.: «…Вчера мною арестован и предан суду военного трибунала [бывший] начальник тюрьмы Глубекского района Вилейской области, ныне начальник Витебской тюрьмы, сержант госбезопасности, член ВКП(б) [Приемышев], который 24 июня вывел из Глубекской тюрьмы в Витебск 916 осужденных и следственно‑заключенных. По дороге этот начальник тюрьмы в разное время в два приема расстрелял 55 человек, а в местечке около Уллы во время налета самолета [противника] он дал распоряжение конвою, которого было 67 человек, перестрелять остальных. В этих незаконных расстрелах он сам принимал участие с револьвером в руке. Свои действия объясняет [тем], что якобы заключенные хотели бежать и кричали: «Да здравствует Гитлер!» По [Приемышева] заявлению… было перестреляно 714 осужденных. Нами по личным делам установлено, что среди этих заключенных более 500 человек являлись подследственными, а по некоторым вообще не выдвигались обвинения, так как они находились на спецпроверке».