Страница 22 из 24
‑ Один Саллех сын Боролдоя чего стоит! Настоящий воин! Убежден: он займет место отца!...
При упоминании Саллеха в памяти Тимура всплывает воспоминание: он, Тимур, с Чеку Барласом, протягивают сельскому кузнецу, до сих пор нам незнакомого, две стрелы. Тот, внимательно осмотрев, возвращает их со словами: да это моих рук изделия для… важного господина из Кеша… сына Боролдоя… Саллеха…
Вслед затем – другое воспоминание: при свете факелов предстает облик… убитой Жамбы!...
И это – голос Хаджи Барласа:
‑ Ты не ответил: с кем ты, мой племянник?
‑ Я служу эмиру Мавераннахра, дядя!
‑ А интересы барласевцев… нас, северян,… я… твои родичи? Или тебе дороги новые родичи?
‑ Я ответил, дядя.
‑ Значит, мы враги?
‑ Я ответил, дядя! – говорит тихо, но твердо Тимур. – Я поклялся эмиру. Я обязан держать слово, дядя, именно потому что я барласовец, дядя.
89
Базарная площадь Кеша кишит людьми. Чеку (в гражданском) с приятелем и мальчиком Хамидом медленно продираются сквозь толпы людей. Взрыв хохота где‑то неподалеку заставляет наших героев остановиться… Что это? Минуту – другую они буквально протискиваются вперед. И – вот! Перед ними на самодельной «сцене» самостийные «артисты» забавляют зевак кукольным представлением. И – каким!? Одна из кукол имеет большое сходство с эмиром Абдаллахом. И вся сценка, как сказали бы сейчас, антиэмировская. Суть сатиры кукольников – мягкость натуры эмира, любовь его к птичьему пению в ущерб государственным занятиям, ненужный поход в Хорезм, стремление перенести столицу в Самарканд – нечто, объединяющее все названное в единое. Словом, есть от чего веселиться зевакам базара… Чеку удивлен неприкрытой критике эмира… А вот, трое наших героев у другой толпы зевак, где некий мужчина – это напоминает современный Гайд‑парк и подобные тусовки – во всю расхваливают Хаджи Барласа.
‑ До каких пор мы барласовцы будем довольствоваться объедками южан. Пусть достойнейший из достойных Хаджи Барлас укажет нам путь к победе! – призывает мужчина. И его слова вызывают едва ли не всеобщее ликование.
А вот наши герои у следующей группы горлопанов. Разница в том, что здесь «поют» дифирамбы соратнику Хаджи Барласа – Байану Сулдусу. Здесь, судя по всему, собрались карнаусовцы…
А вот – разнузданная группа воинов, явно разомлевших от кумыса, но, возможно, и еще от чего‑то более горячительного (несмотря на мусульманское табу), терроризирует торговцев…
‑ Кто они? – спрашивает Чеку у прохожего.
‑ Это воины из тысячи Саллеха, – следует ответ.
У Чеку «отвисает челюсть»…
Приведенные выше эпизоды в сумме должны отразить политический реалий в Кеше, а значит и в Мавераннахре в целом…
90
Еще один эпизод из смутного времени: покои эмира Абдаллаха. Эмир Абдаллах и Тимур вдвоем, не считая, разумеется, стражу, застывшую у дверей.
‑ Мне кажется против меня восстало само небо, – говорит вконец расстроенный Абдаллах. Что хотят от меня ваш дядя Хаджи и… этот Байан! Что, мой сын?
‑ Их смутило ваше намерение…
‑ Сделать столицей великого Мавераннахра прекрасный Самарканд?
‑ Не только.
‑ Им нужна власть? Ха‑ха‑ха! – нервно, осушая великолепным платком влажные глаза, смеется Абдаллах. – Хорошо, я уступлю свое место, – показывает на трон. – Может это поможет им излечит мягкие места ниже спины, – ха‑ха‑ха! Да, простит им великодушный Аллах! За неблагодарность, за посеянные в сердцах мавераннахарцев семена смуты!... Но что нужно простодушным людям!7 Разве замучил их голод!? Мор!? А… это животное… монгол… дикарь… Туглук… Тимур – тебе приходилось слышать об этом человеке?
‑ Но он еще и хан – кому не известен хан монголов?
‑ Хан Туглук Тимур и во сне не расстается с мечтой о Мавераннахре.
‑ Разве в состоянии ваш дядя противостоять монголам? Ха‑ха‑ха! Кто Хаджи Барлас… в сравнении с Туглуком Тимуром! С дикарем!? Чудовищем!? Плахой для Мавераннахра!?
Воцаряется довольно продолжительная пауза, которую прерывает все тот же Абдаллах. На этот раз он говорит тихо и обречено:
‑ Я хотел построить – Аллах тому свидетель! – великий Мавераннахр! И многое для этого сделал…
Тимур невольно, как бы нехотя, изобразил на лице нечто солидаризирующее с эмиром.
Абдаллах между тем продолжал:
‑ Но,… мой сын, я устал, устал, устал! Я решил… я решил покинуть… Кеш…
Долгая пауза и только чуточку метнувшиеся из стороны в сторону глаза стражника, да, как бы в насмешку, раздавшееся пение перепелки, говорили о том, что в покоях эмира отнюдь не остановилась жизнь.
Но вот Тимур отвечает, при этом чеканя каждое слово:
‑ Любое ваше решение я приму как сын и слуга.
На глаза Абдаллах наворачиваются слезы – он шепчет, как обыкновенный человек, обремененный житейскими нескладухами:
‑ …Я ненадолго… я вернусь…
Они медленно следуют по знакомому висячему саду и Абдаллах продолжает свою грустную речь:
‑ Мое убежище… мой сад… мои певуньи…
Абдаллах подходит к одной из клеток, достает испуганную птаху – молвит:
‑ Нет, нет, я тебя не собираюсь оставлять… мы покинем Кеш вместе…
91
А вот еще эпизод из смутного времени.
Толпы горожан перед дворцом эмира. Всеобщее ликование. Незнакомый старичок, опираясь на посох, спрашивает:
‑ Что здесь происходит, молодые люди?
‑ Эмир Абдаллах бежал – вот что, отец!
‑ Что? – старичок прикладывает ладонь к уху.
‑ Абдаллах бежал! – кричит один из «молодых людей», поняв, что со слухом у старичка обстоит не лучшим образом.
‑ Как бежал!? Почему!?
‑ Потому – что жить хочется, вот и бежал, дедушка!
‑ Почему люди радуются сынок?
‑ Почему? Почему? А вот почему, старый, – говорит другой молодой человек, взяв в охапку маленького иссохшего старичка и поставив его на стоявшую рядом телегу. – Смотри и порадуйся с нами!
Мимо торжественно, приветствуя людей, едут со своими соратниками Хаджи Барлас, Байан Сулдус.
‑ Едет наш Хаджи, отец, – забыв о старичке, кричит первый. – Абдаллаха на плаху!
‑ На плаху! На плаху! – слышатся душераздирающие там и сям выкрики…
В толпе на фоне проезда мятежников обмениваются репликами двое горожан:
‑ Слышали, Хаджи Барлас лишил своего племянника его тысячи?
‑ Тимура сына Торгая?
‑ Вы не ослышались – именно Тимура сына Торгая.
‑ Но тысяча не мешок с бобами – что он сделал с этой тысячей – не мог же он ее скушать?
‑ Он передал ее…
‑ И кому досталась тысяча племянника?
В свите главарей мятежа узнать Саллеха нетрудно: у него красиво подстриженная бородка, красивое одеяние – щеголь и только!
А вот ему. Узнаете! – указывают на Саллеха, лицо которого излучает неприкрытую радость.
‑ Сыну Боролдоя? Саллеху!?
‑ Что будет с Тимуром!?
‑ Это известно одному Аллаху!
92
Тот же вопрос адресован… Чеку… мальчиком Хамидом. Чеку, секунду – другую поразмышляв, со словами «сейчас узнаем» поднимается, подходит к Тимуру, но тот, определив вопрос Чеку, произносит:
‑ Мы уходим, мой дорогой друг… но сначала…
Чеку озадачен:
‑ Куда? Зачем?
‑ Сначала… вот что? – Тимур протягивает Чеку стрелы.
‑ Что это!?
‑ Ты еще не обмозговал?
‑ Стрелы Саллеха!
Тимур молчит. Обмениваются красноречивыми взглядами.
‑ Кажется, понимаю…
‑ Кажется или понимаешь?
‑ Понятно, Тимур!
‑ Сколько нас?
Чеку чуточку задумался.
‑ Сардар, Зайнудин… Ты знаешь, я стою сотни, – не удержался – похвастал Чеку.
На лице Тимура промелькнуло нечто, смахивающие на улыбку.
‑ Мне нужны две сотни – где взять остальные…
‑ Наскребем, если понадобится и тысячу, Тимур!
‑ Две сотни – не больше, – говорит Тимур. – Но и не меньше.
‑ А как быть с братьями Саллеха… с Юсуфом… Каримом?
Тимур отвернулся к окну: там за окном виден кусок городского пейзажа с вороньем в небе, летящего в предзакате к теплу.
‑ Я пойду, Тимур!