Оглашению не подлежит

– Ни с места! – крикнул он, выхватывая из кармана гранату.

Сзади, из‑за окна, его кто‑то ударил по голове…… Он пришел в себя в той же комнате. Над ним склонилось незнакомое лицо.

– Пришли в себя, господин корнет? Я же говорил, черт побери, что это добром не кончится.

Борис попытался приподняться. Его лицо и гимнастерка были мокры, видно, кто‑то плеснул на него водой.

– Да вы не волнуйтесь, все, слава богу, кончилось, я – поручик Милашевский из Ростова. Мы, конечно, сами немного виноваты, но… Словом, все обошлось.

– Что обошлось? – спросил Борис.

– Ну, эта проверка.

– Какая, к черту, проверка, где есаул? – Борис пощупал рукой затылок.

В комнату вошел Филатов, а за ним, расплываясь в улыбке, Говорухин.

– Ну, Бахарев, живой! – сказал Филатов. – Представь себе, эти мудрецы задумали устроить нам проверку. Ей‑богу, жаль, что ты не успел бросить гранату!

Оказалось, что еще накануне полковник Беленков, посоветовавшись с Новохатко, послал в станицу поручика Милашевского. Этот двадцатипятилетний деникинский офицер состоял адъютантом подпольного штаба ОРА. Полковник поручил ему любым способом убедиться в том, не завербован ли Филатов чекистами.

Свой выбор Беленков остановил на Милашевском именно потому, что Филатов не знал его в лицо.

– Возьмем их на испуг, – предложил он.

Когда стоявшему за окном казаку удалось оглушить Бахарева, за пистолет схватился Филатов, и двое казаков едва справились с ним. Теперь Милашевский и Говорухин чувствовали, что перехватили через край. А есаул был полон негодования.

– Вы отсиживаетесь в Ростове, на квартире, – кричал он на Милашевского, – в то время, когда я, уже приговоренный к смертной казни, делаю основную работу! И вы берете на себя смелость не доверять нам? Я уверен, что его превосходительство не знает о ваших выходках.

Борис заметил на лице Милашевского неподдельный испуг. “А парень‑то трусоват”, – и решил добавить масла в огонь:

– Вы мне говорили, Иван Егорович, что мне предстоит иметь дело с серьезными людьми.

Есаул бушевал до тех пор, пока Борис, заметив, что и Говорухин начинает приходить в ярость, решил замять дело.

– Может быть только одно оправдание, – сказал он, – что они действовали в интересах дела.

Однако, оставшись наедине с Филатовым, Борис твердо сказал:

– Он еще вспомнит нас, этот поручик!

Вместе с Филатовым Бахарев приступил к “инспекции” разнокалиберного говорухинского воинства. Оно вело странную и беспокойную жизнь. Кто под видом мирного жителя осел на хуторах, зарыв в огороде винтовку и патроны, а большинство скрывалось в непроходимых зарослях камышей в пойме Дона.

Борис быстро уловил настроение людей. Им все осточертело. Хотелось домой: близилось время жатвы. Однако мало кто представлял себе, каким путем это можно сделать. Сложить оружие эти люди боялись. Сказывался и воинский уклад, который каждый казак впитывал в себя, как говорят, “с младых когтей”.

Борис все больше понимал правильность и гуманность решения партии – не допустить новых кровавых событий. Собственно говоря, и говорухинский и все прочие отряды могли бы в короткий срок быть уничтожены регулярными частями буденновской армии. Но при этом погибли бы сотни людей, вся вина которых состояла в неграмотности и темноте. А для того чтобы ликвидировать отряды мирным путем, нужно было оторвать основную массу казаков от белых офицеров.

– Господа старики, – говорил есаул Филатов, собрав в штабе казаков постарше. – Я уполномочен вам сообщить, что час нашего выступления близок.

Старики слушали серьезно, молча. Только один раз, когда Филатов упомянул Врангеля, кто‑то из толпы сказал:

– Без него обойдется!

Но есаул сделал вид, что не слышал. Закончив инспекцию в камышах, Филатов собрал в штабе совещание. Речь шла о совместных действиях отрядов Говорухина и Назарова. План сводился к тому, что в назначенный день эти два отряда численностью более двух тысяч сабель должны ударить неожиданно с двух сторон на Ростов. Есаул сказал, что каждому отряду будут приданы офицеры, которые помогут найти всех коммунистов и чекистов в городе. Относительно дня выступления Филатов сказал, что это будет определено после прибытия представителя из Софии. Его ждут со дня на день.

– За моими ребятушками дело не станет, – сказал в конце Говорухин, – давно в Ростов рвутся, а вот как будет с полковником Назаровым? Я ему буду подчинен или же он мне? У него людей меньше моего. Недавно мы тут с ним встретились…

– Это еще не решено в штабе, – ответил есаул. И Борис увидел, что ответ не очень понравился Говорухину.

На следующее утро они собрались уезжать. Улучив минуту, когда хорунжий был один, Борис подошел к нему.

– Да, Говорухин, – сказал оп, улыбаясь, – ты был прав вчера, когда спрашивал насчет полковника Назарова.

– А что? – осторожно спросил Говорухин, и в его красных опухших глазах мелькнуло беспокойство.

– А то, что в чинах мы с тобой небольших, рискуем вместе, а там как на нас поглядят? Повыше нас есть.

Говорухин шагнул к нему вплотную, внимательно глядя прямо в глаза.

– Ты к чему это говоришь? Знаешь что‑нибудь?

– Как не знать, – сказал Борис, чувствуя, что теряет нить разговора. – Мне полагается знать…

– Значит, у вас там, в штабе, знают, – тихо заговорил хорунжий, – а я, признаюсь, все раздумывал, сказать есаулу или нет. Неделю назад, когда встретились мы на мельнице, я смотрю – самозванец. Назарова‑то я, слава тебе господи, знаю, на моих глазах погиб, царство ему небесное. Но ты учти, я не открылся и казакам сказал, что он самый настоящий полковник Назаров, и только…

Борис чувствовал себя как на канате над пропастью.

– Что ж казаки? – спросил он осторожно.

– Казаки верят как один. А что он за человек?

– Нужный человек, – таинственно ответил Борис. – Смотри, пока ни слова. – И, подумав добавил: – В твоих же интересах.

– Понятно, – с уважением сказал хорунжий.

12. Как аукнется, так и откликнется

Наступил июнь. Ночи напролет не гасли огни в доме ЧК на Большой Садовой улице. Работы хватало. Волной захлестывала город спекуляция. С почерневшим от солнца и недоедания лицом мотался круглосуточно по городу Павел Миронов. Никто не спрашивал его, когда он спит. Да и сам он об этом никогда не задумывался – знал: начальству – Федору Зявкину и Николаеву – приходится еще туже.

Больше всего из сообщений Бахарева чекистов заинтересовали сведения о полковнике Назарове. Из слов Говорухина можно было сделать вывод, что человек, который выдает себя за полковника Назарова, вовсе им не является. Но кто же он такой? Разобраться в этом поручили опытному сотруднику Дон‑чека Тишковскому, который выехал в отряд.

А на долю Павла Миронова с его группой выпало обеспечение корнета Бахарева от всяких случайностей. В папке с надписью “Клубок” уже появились адреса господина Новохатко и полковника Беленкова, была выяснена и подлинная фамилия Валерии Павловны – вдовы крупного сахарозаводчика с Украины. На схеме, которую вычертил Федор Зявкин на большом листе картона, все линии тянулись к центральному кружку. В нем крупными буквами была написана фамилия: “Ухтомский”.

Семен Михайлович Буденный рассказал чекистам, что генерал‑лейтенант царской армии князь Ухтомский ему известен давно.

Представитель древнего аристократического рода, он слыл среди белых генералов как авторитет в области военной науки. Это он приложил руку к созданию крупных кавалерийских соединений, которые потом под командой Мамонтова и Шкуро дошли до Орла и Воронежа.

Князь Ухтомский был ранен и только поэтому, может быть, не фигурировал в числе командующих какой‑нибудь из белых армий наравне с Деникиным, Врангелем или Юденичем.

Буденный считал вполне вероятным, что князь Ухтомский мог остаться в Ростове после эвакуации города.

– Вспомните, сколько они сюда раненых понавезли, – говорил Семен Михайлович. – Мы ведь с лазаретами не воюем, вот они и спрятали этого князя под чужой фамилией на больничной койке. Ясное дело! А расчет у них такой: фигура среди белых известная, поэтому вокруг него можно будет организовать подполье.