Страница 3 из 17
Они просовещались еще минут сорок. Миронов почти не вмешивался. Только один раз, когда он услышал, что за Галкиной не следует пока устанавливать наблюдения, запротестовал:
– Так она сбежит, скроется!
– Вот ежели установим наблюдение, го непременно сбежит, – сказал в ответ Николаев. – Учти, что вокруг нее не гимназисты ходят, а господа контрразведчики, этих на мякине не проведешь, клевать не станут. Уверен, что они и за тобой наблюдают не первый месяц.
– Вот мы и дадим им не мякину, а зернышко, – вставил Зявкин, – пусть клюнут.
– Но помяните мое слово, эта мадам смотается, – угрюмо сказал Миронов.
На том разговор и закончился.
4. Корнет Бахарев – невольник чести
Через четыре дня чекистам действительно пришлось вспомнить слова Миронова. Под вечер он пришел угрюмый и злой в кабинет Зявкина.
– Так вот, сбежала мадам Галкина, и вещички оставила, Федор Михайлович.
– Сбежала? – Зявкин широкой ладонью потер щеку. – И далеко?
– Адреса, к сожалению, не оставила. Ведь говорил я! Наблюдения не установили.
– Ой, Павел! – Зявкин хитро подмигнул Миронову. – А мне что‑то кажется, что не сдержал ты слова.
Зявкин был прав. Миронов действительно за два дня до неожиданного исчезновения Галкиной послал своего сотрудника Петю Ясенкова выяснить некоторые подробности. Ясенков был парень толковый и разузнал, что Анна Семеновна живет во флигеле на Малой Садовой, имеет возраст лет под тридцать, одинока и миловидна. Ведет себя тихо, скромно, с соседями дружбы не водит, но и не задается.
– Она, вишь ли, кубыть не из простых, – говорила Ясенкову бойкая дворничиха. – То колечко золотое продаст, то серьги. Все ноне живут как могут, – вздохнула она в заключение. – Бывают и знакомые, как не бывать, женщина она видная. Только это все из госпиталя, барышня‑то раньше в госпитале была милосердной сестрой.
Ясенков строго‑настрого предупредил дворничиху, чтобы никаких разговоров о его визите не было. Однако на следующий день произошли события, о которых ни Ясенков, ни дворничиха, ни сам товарищ Миронов ничего не знали.
С утра Анна Семеновна чувствовала себя как‑то особенно тревожно. Заваривая к завтраку морковный чай, она заметила небольшого паука, спускавшегося по окну кухни на едва видной серебряной ниточке. “Паук – это к письму!” – вспомнила Анна Семеновна примету. Попив чаю, она успокоилась, стала собираться на базар. Может быть, опять удастся встретить того грека? Он, пожалуй, дороже всех платит за золото.
Она вышла в сенцы. На полу лежал измятый и замусоленный конверт. С замирающим сердцем она разорвала его. Почерк был ей хорошо знаком.
“Драгоценная Аня! Шлю привет и целую крепко! Аня, меня на днях расстреляют. Напиши домой, сообщи им, где мое золото. А часть можешь оставить себе, ту, что у тебя. Карточек моих дома много, возьми себе на память. Целую вечно и прости! Иван”.
Боже! Иван арестован! Когда написано это письмо? Она снова посмотрела на записку: “Екатеринодар, 29 марта”. Прошла целая неделя, может быть, она держит в руках записку покойника?
Анна Семеновна вошла в комнату, медленно сняла с себя пальто. За что именно арестовали Ивана? Если это связано с теми поручениями, которые она передавала ему, то… Она живо представила себе, как в эту ее тихую полутемную комнатку врываются пьяные солдаты (в том, что они будут пьяные, она почему‑то не сомневалась), ее хватают и увозят туда, в большой дом на Садовой.
За дверью послышался шум. Схватив с комода сумочку, в которой у нее лежал маленький вороненый браунинг, она стиснула ее у груди, не в силах пошевелиться. Тихо. Должно быть, кошка. В углу мелькнула какая‑то тень, и прежде чем она сообразила, что это ее собственное отражение в зеркале, ее уже била нервная лихорадка.
Она вплотную подошла к зеркалу, в упор на нее смотрело бледное лицо с близко поставленными темными глазами. Оно казалось белее от темной косы, лежавшей на плече.
– Нет, так с ума можно сойти, – сказала Анна Семеновна и сама не узнала своего голоса.
Она решительно подошла к комоду. В углу самого нижнего ящика пальцы ее нащупали большую аптекарскую склянку. Открыв притертую стеклянную пробку, брызнула содержимым на тонкий платок. По комнате поплыл острый запах эфира.
…Проснулась она в полной темноте от настойчивого стука в дверь. Не понимая и не вспомнив еще ничего, она зажгла лампу, держась за стену, дошла до двери и открыла.
Перед ней стоял человек в зеленоватом, тонкого английского сукна казакине, отороченном барашком, в казачьей кубанке, которая как‑то не очень шла к его явно интеллигентному молодому лицу с офицерскими тонкими темными усиками. Лицо его Анне Семеновне показалось знакомым, только она никак не могла вспомнить, где и когда именно его встречала.
– Прошу прощения, сударыня, – сказал молодой человек, – могу ли я видеть Анну Семеновну Галкину?
Голос пришедшего и свежий воздух, ворвавшийся в дверь, вернули Анне Семеновне ощущение реальности происходящего.
– Входите, – ответила она. – Галкина – это я. С кем имею честь?
Молодой человек не спешил отвечать. Он снял кубанку и шагнул через порог. В комнате, потянув несколько раз носом, он повернулся к Анне Семеновне.
– Эфиром изволили баловаться? Не одобряю!
У Анны Семеновны в голове трещало и гудело, развязность незнакомца вывела ее из оцепенения.
– Что вам за дело до этого? – раздраженно сказала она и прибавила огня в лампе. – И вообще, прошу назвать себя.
– Мое имя вам не знакомо, – ответил гость, – а насчет эфира‑то я так, из медицинских соображений. Необычайно вредно.
– Говорите, что вам надо! – уже не на шутку разозлилась Анна Семеновна.
– Извольте, – молодой человек пожал плечами, – прочтите вот это письмо. – Н он протянул ей сложенный вчетверо лист бумаги.
– Боже мой! Опять письмо! – Анна Семеновна с трудом поставила лампу на стол и присела рядом.
“Дорогая Аннет!
Человек, который принесет тебе это письмо, заслуживает всякого уважения и доверия. Он многое уже совершил для общего дела. Доверься ему, и вместе вам удастся облегчить мою судьбу. Прошу тебя об этом в память о папе. Любящий тебя Юрий”.
В голове у Анны Семеновны был какой‑то сумбур. Иван Филатов, теперь Жорж Попов! Она знала, что Жорж полтора месяца назад был арестован. Теперь они оба как бы объединились в ее представлении. Она ощутила странное и таинственное чувство, какое бывало у нее в прежние годы на спиритических сеансах.
“Нет, я все‑таки где‑то видела его”, – подумала она, глядя на пришельца, а вслух сказала:
– Кто вам дал это письмо?
– Позвольте прежде представиться, – ответил он, – корнет Бахарев Борис Александрович, – он слегка поклонился и прищелкнул каблуками. – Письмо я получил из собственных рук Юрия Георгиевича.
– Но ведь он арестован?
Гость пожал плечами.
– К сожалению, не один он. Мне тоже долгое время пришлось разделять с ним судьбу. Но, слава богу…
– Значит, вы были вместе с ним! Как же вам удалось… – она остановилась в поисках слова.
– Нет, нет, – сказал Бахарев, – не волнуйтесь, я не бежал. Видите ли, когда мы с вами будем больше знакомы, – он сделал многозначительную паузу, – я смогу подробнее рассказать. Деньги значат кое‑что и в наше время.
Анна Семеновна почувствовала, что мистика тает.
– Так что же вы хотите от меня? – спросила она.
– Я? – недоуменно переспросил гость. – Я совершенно ничего. Юрий взял с меня клятву, что я обращусь к вам и мы вместе попытаемся вызволить его. В данном случае я невольник чести.
Анна Семеновна задумалась. Почему‑то больше всего ее занимала мысль, где она видела этого человека раньше.
– Собственно говоря, – начал он, – сотник Попов питал, может быть какие‑то ложные иллюзии, и вы вовсе не намерены…
– Нет, нет. – Анна Семеновна положила руку на плечо гостя. Она слушала давно известную ей историю Жоржа Попова о том, как сам генерал Корнилов прикрепил ему на шею “Анну с бантом”, о том, как он скрывался, потом как голодал, как, наконец, в тюрьме непрерывно рассказывал своему товарищу о любви к ней, а сама думала совсем о другом, о первом письме, полученном ею сегодня, об Иване Филатове.