Страница 50 из 82
Карабкающееся вверх по небосклону солнце все ощутимее пригревало спину и ничем не прикрытый затылок. За временем он больше не следил – оно как-то вдруг перестало его интересовать. Жажды майор не испытывал, а проснувшийся, было, с наступлением утра аппетит бесследно исчез. Да, пилюльки у Колючего оказались что надо, и оставалось только жалеть, что, уходя, этот небритый жлоб захватил пузырек с собой. Мог бы и оставить – жалко ему, что ли? Тем более что пузырек этот он явно не купил за свои кровные в аптеке, а бесплатно получил там, где люди его профессии обычно получают подобные вещи…
Вскоре после того, как сняли оцепление, майор разглядел сквозь затеняющие ведущую к особняку аллею кроны деревьев черную блестящую крышу едущего в направлении дома автомобиля. Пузатая, как пассажирский «боинг», и роскошная, как салон первого класса упомянутого аэробуса, «ауди А8» на мгновение мелькнула в перекрестии прицела уже во дворе и скрылась из вида за краем высокой ограды.
Майор Григорьев торопливо протер кулаком заслезившийся глаз, нервно облизал губы и снова приник к окуляру. Близился момент истины; теперь все зависело от того, как именно товарищ генерал-полковник относится к своим голубям, чем они для него являются – просто любимой игрушкой или отдушиной, лекарством для измученной непростыми заботами генеральской души.
Время снова замедлилось, минуты потянулись как часы, и майор вдруг не столько понял, благо понимать тут было нечего, сколько всем своим естеством ощутил банальную, в сущности, вещь: что он, Виктор Григорьев, прямо сейчас проживает мизерный отрезок вечности. Его наручные часы отмеряли крупицы вечности, а вечность от этого не становилась короче. И ему вдруг стало обидно: почему человек, способный почувствовать и осознать вечность, не способен ее прожить?
Чердачное окно распахнулось, и оттуда неуклюже выбрался генерал Лагутин – как был, в чем вернулся со службы, в том и выбрался, только пиджак и галстук снял. Все-таки голуби для него были не просто домашней птицей наподобие кур, которую только и надо, что регулярно кормить да послеживать, чтобы не подцепила какую-нибудь заразу вроде птичьего гриппа.
Это было очень хорошо. И, между прочим, служило лишним подтверждением старой, как мир, истины: сантименты до добра не доводят.
А Петру Васильевичу, если честно, было не до сантиментов, и на крышу он в этот раз полез вовсе не за лекарством для души и не в поисках какой-то там отдушины, а просто чтобы хоть на время отвлечься от мыслей заботой если не о голубях, то, как минимум, о том, чтобы по рассеянности не сверзиться с узкого дощатого настила.
…Они сидят за кулисами и дергают за ниточки, сказал генерал Потапчук. Дергают старательно, без улыбки, не потехи ради, а для достижения поставленной цели. А мы послушно танцуем под их дудку, теша себя иллюзией самостоятельности и свободы выбора. А свободы нет, даже относительной, даже в той своеобразной форме, к которой мы привыкли.
Погоди, сказал ему Петр Васильевич. Это все беллетристика. Я, лично, сказал бы, что это бред сивой кобылы, но будем считать это моим личным мнением и рассмотрим твою гипотезу всерьез – настолько, насколько вообще возможно воспринимать всерьез подобные гипотезы.
«Версии», – поправил Потапчук.
«Нет, гипотезы, – возразил Лагутин. – Причем сугубо умозрительные и ничем, кроме твоих же слов, не подтвержденные. Но, если на минутку предположить, что твоя гипотеза верна, встает вопрос: зачем ты рассказываешь все это мне? Зачем ты вообще это кому-то рассказываешь, раз у них повсюду глаза и уши? Откуда тебе знать, что я не один из них?» – «Умом не вышел, как и я, – без улыбки ответил Федор Филиппович. – Например, бессмысленный, с какой стороны ни глянь, приказ о ликвидации Шиханцова мне отдал ты – лично, официально, в своем служебном кабинете. Они так не работают, Петр Васильевич, прямое общение с исполнителем – не их метод. Вот скажи, пожалуйста, кто надоумил тебя отдать этот приказ? На тебя надавили?» – «Никоим образом, – честно ответил Лагутин. – Просто как-то вдруг стало понятно, что иного выбора нет. Это, что называется, носилось в воздухе». – «Допустим, – с сомнением согласился Федор Филиппович. – Допустим, носилось. И допустим, что руководитель твоего калибра принял ответственное решение, основываясь на чем-то, что где-то там носилось. Или витало. Но теперь-то ты видишь, что выбор был, и что выбрал ты худшее из всех возможных решений. Да ты это и тогда отлично понимал – опять же, как и я. Понимал, но сделал то, чего они от тебя хотели. Давай, скажи, что это не так!»
Петр Васильевич, разумеется, сказал, что это не так, и это, разумеется, была ложь. И даже не ложь, а обыкновенное, по-детски примитивное вранье. Он, генерал-полковник, с бессмысленным упорством уличенного в краже конфет пятилетнего мальчугана твердил: нет, это не я. Не я, и точка, а кто, не знаю. Может, кошка…
«Подумай, Петр Васильевич», – устало сказал на прощанье Потапчук. И как сглазил: с той минуты Петр Васильевич больше ни о чем не мог думать, кроме этих его кукловодов.
Выдумать можно все, что угодно: пришельцев из иных миров и пространств, таинственных мудрецов, обитающих в морских глубинах или в неизведанных лабиринтах уходящих к центру Земли пещер. Кто-то верит в призраков и скорый конец света, кто-то всю жизнь гоняется за снежным человеком, а вот Федор Филиппович от большого ума и на почве нервного стресса измыслил какой-то нелепый заговор.
Но так ли уж это нелепо, как кажется? Даже если Потапчук бредит, в логике ему не откажешь. Да и заговоры, особенно успешные, нелепыми не бывают. Это тот самый случай, когда цель оправдывает средства. А целей своих эти люди добиваться умеют – если, конечно, они существуют еще где-либо, помимо воспаленного воображения без пяти минут арестованного генерала ФСБ Потапчука.
Что ни говори, а ежа под череп Федор Филиппович Петру Васильевичу запустил, и ежик оказался на удивление крупным, живучим и подвижным. Он деловито копошился там, под черепом, покалывая своими иголками усталый мозг, сновал, топоча лапками, взад-вперед, то и дело выглядывая из самых неожиданных мест: ку-ку, а вот и я! Обычно ежики не кукуют, но этот ежик был особенный. Его до смерти хотелось придавить сапогом – хотелось, но не получалось: боязно было проколоть ступню, уж очень острыми и крепкими выглядели иголки.
В другое время от бредней впавшего в немилость у руководства генерала ничего не стоило бы отмахнуться: в попытках отвлечь от себя внимание и спасти свою драгоценную шкуру люди сочиняют еще и не то. Но сейчас было не другое время, а то, которое было, и брошенное Федором Филипповичем семя упало на благодатную, хорошо подготовленную почву. Его слова прозвучали в унисон с одолевавшими Петра Васильевича сомнениями: не то мы делаем, ох, не то! И может ли быть, чтобы все неудачи и позорные ошибки последних лет были просто цепью несчастливых случайностей? Как в той бородатой байке про работягу, который волок через стройплощадку сварочный аппарат и, не удержав, уронил эту тяжеленную хреновину себе на ногу. Уронил, запрыгал от боли на здоровой ноге и, чтобы в придачу ко всему не шмякнуться в грязь, схватился рукой за протянутый на высоте человеческого роста временный силовой кабель. А другой работяга идет мимо и видит: человек держится за провод под напряжением, подпрыгивает на одном месте и орет, как недорезанный. Ему все мигом становится ясно, и, разобравшись, как ему представляется, в обстановке, мужик приступает к спасательной операции: в полном соответствии с инструкцией по технике безопасности хватает случившийся поблизости деревянный, а следовательно, диэлектрический брус сечением пять на пять сантиметров и со всей дури лупит этой дубиной пострадавшего по сжимающей кабель руке. Поскольку брус тяжелый, а силы ему не занимать, пострадавший в дополнение к перелому свода стопы получает еще и перелом запястья.
Так и мы, подумал Петр Васильевич, возясь с проволочным крючком и щеколдой на дверце голубятни. Пытаясь предотвратить одно, провоцируем другое – причем, заметьте, сплошь и рядом провоцируем это другое, так и не предотвратив первого. Попытка исправить ошибку приводит лишь к усугублению последствий, движение к вершинам прогресса превращается в дорогостоящий цирк уродов на потеху всему цивилизованному человечеству. Широко и повсеместно декларируемое стремление к миру оборачивается кровавой междоусобной резней; чем демократичнее выборы, с тем большей вероятностью наверху оказывается какой-нибудь прощелыга с темным прошлым и туманным будущим. В интернете открыто называют действующую власть бандитской, и весь этот бардак – результат наших усилий, плоды политики, которую разрабатывали и проводили в жизнь, казалось бы, образованные, неглупые и где-то даже порядочные люди.