Четвертый Рим

Внимательно слушающий диспут монах вскочил с места и мигом разнял дерущихся. Когда же профессора отдышались, он обратился к ним с давно мучающим его вопросом:

—Так что, богопротивные компатриоты и на этот раз победят?

—Безусловно, батенька, — хором отвечали историки. — Да и какая разница, кто победит. Для истории любая ваша заварушка — плевок на мраморном полу человеческой культуры.

—Плевать на мраморный пол по меньшей мере неэлегантно, — услышал Тойбин чарующий голосок за своей спиной.

Историки и Иезуит разом обернулись, и перед их глазами предстала совсем юная девушка с дерзким взглядом и чуть выпяченными свежими губками, по цвету напоминающими июньскую клубнику. Если еще при этом упомянуть щеки и шею, которые по свежести и чистоте можно было уподобить парному молоку, то неудивительно, что любому мужчине хотелось съесть ее с первого взгляда. Несмотря на то, что одета она была в стандартный белый халат, туго перетянутый цветным кушаком, пациентам было ясно, что такие цветы в гнилом болоте психбольницы не произрастают и, значит, очаровательница явилась из внешнего мира. Историки расступились, как бы принимая незнакомку в свой элитарный круг, предварительно выпихнув из него Иезуита, который задумчиво отошел к самой ограде, переваривая умные мысли наставников.

Но тут вмешались притянутые незнакомкой, словно магнитом, Орфей и Нарцисс.

—Как же теперь жить? — тихо произнес Орфей, испытывая неведомое ранее чувство жжения в груди.

Нарцисс же открыл было рот, чтобы спросить: "Откуда появилась эта таинственная незнакомка?", но несвойственная застенчивость остановила его, и он только посмотрел искоса на девушку.

Однако прелестница, улыбнувшись, сама рассказала свою историю. Оказывается, последние три года она провела рядом с ними, можно сказать, на соседней койке, только под специальной охраной, за бронированной дверью.

—Что же вы такого натворили? — выдавил из себя Орфей, не в силах понять, как можно было обидеть этакое создание.

Девушка действительно была больна, причем болезнью социально опасной и трудноизлечимой. С самого детства, как только начала юная Анита лепетать, она затруднялась скрывать свои мысли. То есть говорила то, что думала. Причем болезнь ее прогрессировала с годами, и если в нежном возрасте она еще могла скрывать свои отрицательные эмоции, то после седьмого класса вовсе потеряла способность лгать. Эта черта характера, может быть, терпимая в зрелом обществе, в императорской России привела ее к заточению в психушку. Лечили ее, правда, щадящими методами, в основном полной изоляцией, и она смогла сохранить свежесть своего лица и интеллекта.

Услышав ее удивительную историю, Губин решил не терять времени даром и, убежденный в своем превосходстве, спросил:

—Скажите, Аниточка, кто из нас вам больше понравился?

—Вот они, — не колеблясь ни секунды, показала девушка на двух замечательных друзей Нарцисса и Орфея. — Они чистые души с верой в себя и в жизнь. Еще подождите, Орфей в самом деле запоет, так что мертвые из гробов восстанут, а Нарцисс своей красотой нас спасет.

Обе "чистые души", ошеломленные пророчеством, несколько секунд стояли неподвижно, переваривая сказанное. При всей шизофренической вере в свою исключительность в самых затаенных уголках души друзей коренились некоторые сомнения в собственных талантах.

Тойбин прищурился на девчушку, а потом, отведя ее в сторону, спросил, чуть понизив голос:

—Может быть, уважаемая дама кроме порока говорить одну только правду и ничего, кроме правды, еще обладает даром прорицания. Потому что я человек вполне дюжинный и поэтому мыслящий реалистически, — легким нажимом на слове "дюжинный" он дал девушке понять, что на самом деле все совсем не так обстоит, — так вот я вижу перед собой два деградирующих огородных пугала. — И с вовсе не присущей ему дипломатичностью вкрадчиво продолжил: — Понимаете ли вы, что своим неосторожным заявлением вы лишаете бедолаг последней возможности войти назад в собственный разум и увидеть мир и себя в нем такими, какие они есть?

—Зачем? — спросила Анита и рассмеялась. При звуке ее голоса что-то ударило Тойбина в грудь, отчего сердце его замерло и сладко заныло. С трудом удержался он, чтобы не схватить девушку в охапку, но классическое образование его удержало.

—Душевные превращения, — продолжала девушка, будто не замечая волнения очарованного историка, — не нами придуманы и не мы за них несем ответственность. И что это за разум такой, если он от двух-трех неосторожных слов срывается, словно камень с обрыва. Ничего вам не стоит отменить вами же придуманные законы и вместо них другие накатать. Я же подоплеку вашего вопроса вижу: "Как же так, подумали вы, ну ладно, вот он, — и тут Анита указала на Губина, — мелкий прохвост, но я мощный интеллект, оригинальный ум, да и мужчина еще хоть куда, несмотря на поношенный костюм, а рядом два, как вы выразились, огородных пугала. И кто-то, не важно кто, этим пугалам предпочтение отдает". Разве не так вы подумали? Ладно, молчите, соврать неудобно, а правду не высказать.

Друг мой, — продолжала она, и невыразимо грустные нотки зазвучали в ее голосе, — ваша беда в том, что вы заиндевели между реальностью и безумием, а эти двое органичны.

—Кто же вас выпустил! — прервал ее в сердцах Тойбин, а Губин, ничего не говоря, привстал на одно колено и поцеловал подол халата.

—Город опасен, — сказал он славным тенорком, — вам надобен спутник, чтобы добраться до дома, а и цел ли ваш дом? В наше смутное время и дома исчезают бесследно, как люди.

—Мы все вас проводим! — в восторге закричал Орфей, который, отойдя от шока, бросился на лужайку собирать лопухи, коими заменил еще не распустившиеся цветы, воображая, что галантен не менее вылощенных историков.

Так же и Нарцисс готов был хоть на край света вести неожиданно возникшую даму своего сердца, и даже мелькнула у него идея, что, может быть, вдвоем они смотрелись бы еще чудесней. Однако эту крамольную мысль он отогнал, тем более что девушка со словами благодарности отказалась подвергнуть их опасности пешей прогулки по стольному городу и сказала, что с минуты на минуту ждет своего отца, которому она исхитрилась уже утром передать весточку. Подробнее о папаше она распространяться не стала, а только скромно пояснила, что он как лицо служебное передвигается на полицейской машине с охраной.

С этими словами девушка тепло распрощалась со своими случайными собеседниками и пошла к выходу через дверь главного корпуса, куда по ее разумению должна была подъехать машина. Окрыленные Нарцисс и Орфей все-таки навязали себя ей в спутники, обещая, что по приезде папы немедленно исчезнут, хотя про себя недоумевали явному нежеланию девушки представить таких очаровательных ухажеров отцу. Из щелочки между занавеской и оконной рамой смотрели они, как Анита в сопровождении двух каких-то важных военных чинов со сверкающими серебром эполетами на плечах садилась в открытый кабриолет, и лошади, осторожно цокая копытами, повезли его сначала тихо, а потом под свист ямщика и удары кнута быстрее и быстрее по узкой московской улочке. Долго еще был виден им белый Анитин халат и цветной закрученный вокруг талии пояс, пока не заслонила хрупкий силуэт полицейская машина сопровождения.

Обратно друзья не пошли, а остались сидеть на подоконнике, болтая ногами и собираясь с обрывками мыслей, рассеянных красотой девушки словно ударом молнии. Долго они толковали между собой, пока не утешились мечтами о том, что красота одного и дивные песни другого сделают каждого из них знаменитыми в этом громадном городе, и тогда Анита непременно вернется к ним, чтобы погреться в лучах их будущего величия...

—...Которое она сама и предрекла, — закончил Орфей, словно желая еще раз убедить Нарцисса в правоте своих слов и отщипывая от сильного волнения один кусочек зеленого листа за другим.

—Я снимусь в фильме в ее честь, — сказал Нарцисс и от радости спрыгнул с подоконника, пытаясь разглядеть себя в глазах Орфея. — А ты запишешь пластинку со своими песнями и отошлешь ей в подарок, — утешил он своего друга.