Голоса на ветру

Появление Эрики Лех на пороге дома Арона и стало предвестием таких времен, времен, которых они не могли ни избежать, ни принять.

– Может, тебе было бы лучше дожидаться Билла в его доме? – предложил Арон Леви спустя несколько дней, утомленный детскими криками, проклятиями Эрики и ее упреками, зачем, какого дьявола, он притащил ее в «эту безумную страну», где матери бросают своих детей на попечение других людей, а отцы выходят из дома за бутылкой пива и даже знаменитая нью-йоркская полиция потом не в состоянии их разыскать. Изо дня в день Эрика все резче нападала на «ненормальных матерей, сеющих детей по всему свету», забывая, что и она сама сделала то же самое, оставив Дени.

Арон, готовый принять Эрику такой, как она есть, вдруг с удивлением заметил, что та гораздо больше внимания обращает на детей Билла, чем на Дени, который, стоило ему увидеть ее, сразу прятался. Потом ребенок почти перестал есть, начал стонать во сне, а Данило спросил Арона, неужели тот не видит синяков на ручках и ножках малыша.

– Что с ним происходит? – спросил Арон как-то раз, увидев синяк и на щеке мальчика. – Спроси Эрику, что она с ним делает, когда мы уходим в клинику.

– Что делаю? – раздраженно сказала Эрика. – Ничего не делаю. Дети в его возрасте часто падают…

– А почему Билловы не падают?

– Они старше и не такие неуклюжие, как Дени… – Эрика моргала, и в этом моргании проглядывала ложь…

Через несколько дней, вернувшись с работы раньше времени, Арон увидел, что комната Дени закрыта на ключ, малыши Билла заняты телевизионной игрой, а Эрика лежит в постели с молодым парнем, который иногда приходил посидеть с Дени.

– Значит так? – Арон плечом высадил дверь комнаты Дени и увидел, что мальчик, весь в слезах, привязан к кровати. – У тебя есть полчаса, чтобы собрать вещи! – рявкнул он жене, с трудом сдержавшись, чтобы не размазать ее по стене! Потом он отвязал Дени, поцелуями стер слезы с его лица, не заметив, что парень успел одеться и шмыгнуть в открытую дверь. – Собирайся!

– Если ты думаешь, что я уйду просто так, ты ошибаешься! Куда мне деваться? – Эрика хлопнула ладонью по столу и завизжала, что знает свои права. Америка это не сраный Аронов Белград. Да, она свои права знает! Знает, что он обязан содержать ее, оплачивая квартиру и питание, причем не только в Нью-Йорке, но и в Новом Саде, если она решит туда вернуться…

Значит, она знает свои права? Прекрасно! Она ушла не к тому человеку и осталась на улице с его детьми из его то ли первого, то ли второго, то ли бог знает какого брака! В Ароне, впервые в жизни, вскипела злость, причем такая, от которой у него задрожал подбородок и свело скулы.

– У тебя есть полчаса, а куда ты пойдешь, меня не касается! – вне себя от гнева и унижения, Арон вытащил ее одежду, которую она не взяла, уходя к Биллу Уилсону, и швырнул ее на кровать. – Имей в виду, полчаса! – в его глазах Эрика увидела углубляющуюся пропасть, такую, какую видела только однажды, в глазах убийцы из Гамбурга, которого обследовали в отделении у Арона. И принялась складывать вещи в чемодан, купленный когда-то давно в Нови Саде.

– Ну, с этим покончено! – сказал Арон, наводя порядок в квартире, бледный, не похожий на того Арона, которого хорошо знал Данило Арацки. – Надеюсь, Эрику мы больше никогда не увидим!

Как развивались события после этого, Данило узнал гораздо позже, хотя и не в полном объеме, выступая свидетелем в бракоразводном процессе Арона: на большинство обвинений Эрики Арон молчал, соглашаясь на все, только бы оставить у себя Дени, которого Эрика себе даже и не требовала. То, что в человеческом существе может оказаться больше яда, чем в целом клубке змей, доктор Данило Арацки понял тогда, когда Эрике Лех дали слово и она потребовала денежной компенсации за то, что согласилась выйти замуж за психически ненормального человека, родила ему ребенка и несколько раз, прерывая другие свои связи, делала попытку сохранить брак, в который ей и не следовало вступать.

Брак был расторгнут с удовлетворением ее требований, но ни Эрика, ни судья не поняли, что Арон принял это решение как божье благословение. У него есть работа, он прилично зарабатывает, согласен на денежную компенсацию, но видеть ее не желает никогда, ни живую, ни мертвую.

– Но мать должна иметь возможность видеться с ребенком… – прервал его, было, судья, удивляясь, что Эрика не настаивает на этом пункте договора, утверждая, что ей достаточно знать, что осужденная сторона берет на себя заботу о ребенке… А ей и своих забот хватает!

Процесс закончился к обоюдному удовлетворению сторон. Арон Леви получил ребенка, Эрика треть всех его доходов. В душе Арона воцарился покой, такой покой, какого он не знал ни в Ясенаке, ни в Белграде, ни в Регенсбурге, ни в Гамбурге. Нигде. Лишь одна мысль время от времени его мучила: он боялся, что его страна, единственная, которая у него была и которую он любил, может распасться на куски как изношенное платье.

Данило Арацки о своих страхах молчал, но даже в «Рэд Раме», куда они время от времени заходили посидеть за пивом, Арон чувствовал, что страх в любой момент может, подобно лавине, прорваться в его друге.

Что с ним? Пораженный Арон не решался спросить. С Дамьяном все в порядке. Марта не подает голоса. История с красивой полькой, судя по поведению Данилы, давно закончилась. Оно и лучше, потому что разногласия и ненависть в старом свете вызывает разногласия и ненависть среди его детей, разбросанных по всему миру. Не потому ли Данило уже в третий раз подряд видит во сне «нож, который кружит», а на теле родины, как прорывающиеся чирьи, вспыхивают войны, укрепляя его в мысли, что «любая война это блядство», а именно так, судя по «Карановской летописи», сказал когда-то доктор Лука Арацки, бросивший свою военную форму в огонь, что ни у кого из жителей Караново не нашло понимания.

«И Марта не поймет Дамьяна, если он откажется от участия в войне! – пронеслось как-то в голове Данилы Арацкого. – А, возможно, и девушка, имя которой все чаще упоминается в письмах Дамьяна».

– Вероятно, поэтому Дамьян больше не пишет о своем приезде в Америку, как считаешь, Арон? – голос Данилы звучал подавленно и грустно. – Да и что ему здесь делать? Кого он может здесь лечить, когда психи здесь и у нас разные! – Данило отодвинул тарелку с едой, чего с ним никогда раньше не случалось. Изумленный Арон спросил, что он хочет этим сказать. – То, что я уже сказал! Что сумасшедшие у нас разные!… – в тяжелом воздухе «Рэд Рама» голос Данилы звучал так, будто доносится из-под земли. Он не пил, а глаза у него мутные. Что же с ним происходит?

Словно читая мысли Арона, Данило ответил: – Ничего! Я пытаюсь лечить людей, но знаю, что ни одно из лекарств не помогает. Ружа Рашула, Арон! Рассыпавшаяся, потерянная Ружа Рашула теперь уже вовсе не такой редкий случай.

– Но ты, Данило, не Бог! А Ричарда Доджеса не спас бы и сам бог. Мы с тобой всего лишь врачи больницы для бедняков и неразрешимых проблем. Прими это как данность и пойми, что даже делая только то, что ты можешь, ты делаешь очень много. А у нас на родине в конце концов все утрясется! – сказал Арон, и сам не веря в то, что говорит. Однажды сдвинувшийся с места маятник трудно остановить. Ни одной из сторон переговоров не удавалось достигнуть успеха, потому что к нему никто и не стремился.

Даже в глазах Гойко Гарачи, случайно столкнувшись с ним в чикагском аэропорту «О’Хара», Арон Леви впервые увидел страх, но как обстоят дела на родине между рассорившимися бывшими братьями узнать ему не удалось.

– Я объявлюсь! Привет Даниле! – бросил ему Гарача и направился к стойке регистрации рейса, следующего до города, названия которого Арон не запомнил.

Лишь позже, когда Данило упомянул Хикори Хилл в Айове, он вспомнил, что Гарача летел именно в этот городок, окруженный полями кукурузы, камышом и ленивыми водами какой-то реки, напоминавшей Ясенку…

– Похоже, круг замкнулся! – Данило прервал молчание, высказав удивление, что Гарача давно не давал о себе знать и никому не известно, где он. Что же тогда происходит в «родных краях», если у него, живого, нет сил объявиться?