Страница 9 из 16
Этим людям Северная Корея представлялась истинным отечеством, порвавшим с японским колониальным прошлым, в отличие от проамериканского правительства Ли Сын Мана, которое назначало на ответственные посты коллаборационистов.
До конца 1960-х годов экономика КНДР казалось более сильной, чем южнокорейская. Социалистическая пропаганда распространяла листовки с изображением розовощеких детей, играющих в полях, где только что сошедшие с конвейера тракторы собирали обильный урожай, и все это – в чудесной новой стране, которая расцветала под мудрым руководством Ким Ир Сена. Сегодня такие плакаты представляются нам социалистическим китчем, но тогда им многие верили.
Этому обману поддались более 80 000 человек, в том числе дедушка и бабушка Чон Сана. Его дед по отцу был членом Японской коммунистической партии и даже сидел в тюрьме за свои левые взгляды. Будучи человеком старым и больным, он посчитал себя малополезным для строящейся страны, поэтому послал туда своего старшего сына. Отец Чон Сана прибыл в «дивный новый мир» в 1962 году, после того как почти сутки плыл на пароме через Японское море. Он был инженером и получил работу на заводе рядом с Чхонджином, где его знания оказались востребованными. Спустя несколько лет ему встретилась элегантная молодая женщина, которая прибыла со своими родителями из Японии примерно в то же время, что и он. Отец Чон Сана был умен и образован, хотя и непривлекателен внешне (сутулый, с изрытым оспой лицом). В семье шутили, что он выглядит, как пират, зато говорит, как поэт. Он ухаживал за грациозной красавицей мягко, но настойчиво, пока она не приняла его предложение.
Родители Чон Сана смогли сохранить свои сбережения и зажили лучше большинства северокорейцев. Они получили по блату отдельный дом, что считалось тогда большой роскошью, поскольку это позволяло выращивать овощи в собственном огороде. Вообще-то до 1990-х годов гражданам КНДР не разрешалось обрабатывать личные участки. В доме было пять шифоньеров, набитых качественной японской одеждой и одеялами. Северокорейцы спят, как это принято в Азии, на циновках: их расстилают на полу, а утром сворачивают и убирают в шкафы, количество которых в ту пору служило мерилом благосостояния. Те, у кого пять шифоньеров, считались богачами. Электроприборов у родителей Чон Сана тоже имелось больше, чем у кого-либо из соседей: вентилятор, телевизор, швейная машинка, магнитофон, фотоаппарат и даже холодильник – многим северокорейцам там и хранить-то было нечего.
И уж совсем необычно выглядело то, что у Чон Сана жила лохматая белая собачка корейской породы пунгсан (нечто наподобие шпица). В Северной Корее собак разводили на фермах, чтобы варить из них заправленное специями рагу босинтан, а держать их дома было не принято. Ведь питомца надо кормить, а еды и людям с трудом хватало.
Корейцы, приехавшие из Японии, жили обособленно. У них было характерное произношение, женились они обычно друг на друге. И хотя по японским меркам они не могли называться обеспеченными, в Северной Корее их считали богачами. Эти люди прибыли в новую страну в кожаных ботинках и добротных шерстяных свитерах, в то время как северокорейцы носили тряпичную обувь и одежду из дешевой синтетики. Японские корейцы получали от родственников иены, на которые покупали электроприборы в специальных валютных магазинах. Некоторые даже привезли с собой автомобили, которые вскоре вышли из строя из-за отсутствия запасных частей и в конце концов были переданы корейскому государству. В течение многих лет после переезда в КНДР к японским корейцам на пароме, зафрахтованном Ассоциацией корейских граждан в Японии, регулярно приплывали родственники с деньгами и подарками. Эти визиты поощрялись, поскольку обеспечивали приток валюты, часть которой государство присваивало себе.
Несмотря на свою относительную обеспеченность, японские корейцы оказались на нижних ступенях официальной иерархии. Убежденных коммунистов, оставивших благополучную жизнь в Японии, причислили к классовым врагам. Государство не доверяло беспартийным гражданам, у которых водились деньги. Японские корейцы были единственными, кому в КНДР разрешалось поддерживать связи с заграницей, а это само по себе делало их неблагонадежными в глазах власти. Ведь эта власть держалась благодаря тому, что полностью изолировала граждан от внешнего мира.
У репатриантов из Японии идеализм быстро улетучился. Некоторые из тех, что приплыли в Северную Корею в числе первых, писали оставшимся дома родственникам, отговаривая их от переезда. Но письма перехватывались и уничтожались. На вновь обретенной родине многие из японских корейцев, включая видных деятелей Ассоциации корейских граждан в Японии, пали жертвами «чисток» в начале 1970-х годов: руководителей этой организации расстреляли, а семьи отправили в лагеря.
Однажды Чон Сан подслушал разговор родителей о том, что происходило вокруг. За людьми приходили без предупреждения. Ночью к дому подъезжал грузовик, на сборы давали час или два. Чон Сан жил в постоянном страхе, который коренился так глубоко, что его трудно было выразить. Инстинктивно молодой человек понимал, что надо следить за каждым своим словом.
Еще он старался не вызывать зависти окружающих. Он носил толстые шерстяные носки японского производства, которые прятал под длинными брюками, чтобы никто не заметил (ведь у большинства детей носков не имелось). Впоследствии он сам говорил, что был похож на чуткого зверя с большими ушами, всегда настороженными на случай приближения хищника.
Несмотря на свои теплые свитера, электроприборы и одеяла, семья Чон Сана жила ничуть не спокойнее, чем семья Ми Ран. С годами мать мальчика, которая приехала из Японии красивой девушкой, пользующейся популярностью у молодых людей, стала тосковать о потерянной молодости. После рождения четырех детей она так и не восстановила свое здоровье. Отец Чон Сана по вечерам курил, тяжело вздыхая. Их не могли подслушать (одним из преимуществ отдельного дома была некоторая степень уединения), но они все равно предпочитали молчать. У них не хватало духу признаться, что они мечтают покинуть социалистический рай и вернуться в капиталистическую Японию.
Над домом довлела постоянно обострявшаяся невысказанная горечь: осознание ужасной ошибки, которую родители Чон Сана совершили, переехав в Северную Корею. Поскольку вернуться в Японию не представлялось возможным, им пришлось приспосабливаться к новой обстановке. Помочь семье можно было только одним способом: попытаться использовать систему себе во благо и продвинуться по общественной лестнице. Все надежды возлагались на Чон Сана. Если бы ему удалось поступить в Пхеньянский университет, со временем его бы, пожалуй, приняли в Трудовую партию, и тогда семье простили бы буржуазное прошлое. Под бременем ответственности перед родными Чон Сан стал робким и нерешительным. Он мечтал о девушке, которую увидел в кино, постоянно раздумывал о том, стоит ли завязать с ней дружбу, но, в конце концов, так ничего и не предпринял.
Глава 3
Правоверная
Корабль Вооруженных сил США «Миссури», обстреливающий Чхонджин. Октябрь 1950 года
Чхонджин – место с плохой репутацией, неудобное для жизни даже по северокорейским стандартам. Этот город с полумиллионным населением вклинился между гранитными спинами гор, то поднимающихся зигзагами вверх, то спускающихся к воде, и Японским морем, которое корейцы называют Восточным. Прибрежная полоса своей суровой красотой напоминает пейзажи штата Мэн. Сверкающие воды глубоки и холодны, но рыбная ловля здесь возможна только при наличии прочной лодки. На обдуваемых ветрами горах мало что растет, и зимние температуры опускаются до –40 ºС. Только в низинах вдоль берега можно выращивать рис – главный продукт питания, без которого корейцы не представляют себе жизни. На протяжении веков признаком жизненного успеха в этой стране, да и вообще в Азии, была приближенность к источнику власти. Люди всегда стремились переехать из деревни в город, поближе к императорскому дворцу. Чхонджин расположен почти на самом краешке карты Кореи – ближе к Владивостоку, чем к Пхеньяну. Даже сегодня 400 км, отделяющих Чхонджин от столицы КНДР, можно преодолеть только за три дня, двигаясь по разбитым горным дорогам с крутыми опасными поворотами.