Страница 8 из 16
От самоуверенного мальчишки, всегда игравшего роль генерала, не осталось и следа. За него говорила жена, передавшая дочерям рост и спортивное телосложение. Когда нужно было приструнить детей или выяснить отношения с соседом, это делала она. А у мужа если и было свое мнение, то держал он его при себе. В тех редких случаях, когда ему удавалось приобрести газету (для Северной Кореи это роскошь), Тхэ У молча читал ее при свете единственной в квартире сорокаваттной лампочки. Никто не знал, что он думал о последних великих начинаниях Ким Ир Сена, о которых с гордостью писала местная газета или «Нодон Синмун», рупор Трудовой партии. Верил ли Тхэ У тому, что читал? Был ли убежденным сторонником режима?
Пассивность отца нередко раздражала Ми Ран. Только позднее она поняла, что иначе ему было не выжить: он подавлял себя, чтобы не привлекать лишнего внимания. Многие из тысяч южнокорейских солдат, пытавшихся ассимилироваться в КНДР, оказались не столь осторожными и поплатились за это. Мать позднее рассказала Ми Ран, что четверых приятелей, работавших с отцом в шахте, казнили за незначительные нарушения дисциплины, а трупы сбросили в общую могилу. Чтобы выдвинуть обвинение против человека, принадлежащего к враждебному классу, не требовалось собирать улики. Иронической интонации при упоминании Ким Ир Сена или ностальгической реплики о Южной Корее было вполне достаточно, чтобы у человека начались серьезные проблемы. Категорически запрещалось говорить о Корейской войне и о том, кто ее начал. Как утверждала официальная историография (а другой в КНДР и не существует), первой границу пересекла вовсе не северокорейская, а южнокорейская армия – по наущению американцев. «Американские империалисты отдали марионеточной клике Ли Сын Мана приказ развязать Корейскую войну», – писали в газете «Нодон Синмун». А все те, кто помнил, что действительно произошло 25 июня 1950 года (Какой кореец мог это забыть?), предпочитали держать язык за зубами.
Подрастая, дети стали отдавать себе отчет в том, что прошлое отца осложняет им жизнь. Обязательное образование заканчивается в 15 лет, дальше юноши и девушки сдают экзамены для поступления в старшие классы. Те, кого не принимают, отправляются работать на заводы, угольные шахты и т. п. Но брат и сестры Ми-Ран были уверены в том, что смогут продолжить учебу. Они были умны, хороши собой, могли похвастаться атлетическим телосложением, о них с похвалой отзывались преподаватели и одноклассники. Если бы дети Тхэ У были менее талантливы, они, возможно, легче пережили бы отказ в продолжении образования.
У старшей сестры Ми Ран, Ми Хи, было прекрасное сопрано. Соседи собирались, чтобы послушать ее, пела ли она популярные в Корее слащавые народные песни или оды Ким Ир Сену. Ее часто приглашали выступать перед публикой. Певческий талант очень ценится в Северной Корее, где мало у кого есть проигрыватели и магнитофоны. К тому же Ми Хи была настоящей красавицей: один художник даже написал ее портрет. Казалось бы, у нее имелись все данные для поступления в театральное училище. Узнав, что ее не приняли, она несколько дней рыдала. Мать наверняка догадывалась о причине отказа, но все же пошла в училище и потребовала объяснений. Директор посочувствовала, но ничем не смогла помочь. Она объяснила, что с таким сонбуном, как у Ми Хи, в училище не принимают.
В отличие от старших сестер, Ми Ран не обладала никакими особенными художественными или спортивными талантами, но тоже была привлекательной и хорошо училась. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, в школу пришли серьезного вида люди в темных костюмах. Их командировало Пятое отделение Центрального комитета Трудовой партии с целью отбора девушек для обслуживания руководящей элиты. Отобранные проходили подготовку в лагере военного образца, а затем отправлялись на службу в резиденции высокопоставленных чиновников. Девушкам запрещалось возвращаться домой, но их семьям выдавали в качестве компенсации дорогие подарки. Было непонятно, какую именно работу выполняли те, кто попадал в число избранных. Говорили, что девушки выполняют обязанности секретарш и горничных, развлекают хозяев. А некоторые, по слухам, становились наложницами своих боссов.
«Ты ведь понимаешь, Ким Ир Сен и Ким Чен Ир – живые мужчины, как и все другие», – шепотом сказала Ми Ран подружка, чья двоюродная сестра прошла отбор. Ми Ран кивнула, постеснявшись признаться в том, что вообще-то не совсем понимает, о чем идет речь. Северокорейские девочки ее возраста не знали, кто такие наложницы, но были уверены: служить партийному руководству в любом качестве чрезвычайно почетно. Такой чести удостаивались только самые умные и красивые.
Когда комиссия вошла в класс, девочки чинно сидели за партами по двое и тихо ждали. Ми Ран была в школьной форме и кедах. Члены комиссии ходили меж длинными рядами парт, время от времени останавливаясь и приглядываясь.
«Встань», – приказал один из них, подойдя к парте Ми Ран. Ей подали знак пройти в учительскую. Когда она туда вошла, там уже ждали четыре другие девочки. Члены комиссии пролистали личное дело Ми Ран, измерили ее рост – 160 см (Ми Ран была одной из самых высоких в классе). Девочку забросали вопросами. Как она учится? Какой у нее любимый предмет? Здорова ли она? Не жалуется ли на какое-либо недомогание? Ми Ран отвечала спокойно и, как ей казалось, правильно.
Больше ее не вызывали. Не то чтобы она хотела расстаться с семьей, но отказ всегда ранит самолюбие.
К этому времени детям стало ясно: в прошлом их семьи есть какой-то изъян. Они начали подозревать, что раз у отца нет родственников на севере, то он, наверное, пришел с юга. Только вот при каких обстоятельствах? Должно быть, он убежденный коммунист, героически вставший на сторону армии Ким Ир Сена. Но однажды брат Ми Ран добился правды. Сок Чу несколько месяцев готовился к вступительным экзаменам в педагогическое училище и прекрасно знал ответы на все вопросы, поэтому, когда ему сказали, что он не прошел, он гневно потребовал объяснений.
Правда ошеломила его. Детям сызмальства навязывалась официальная версия новейшей истории. Американцы считались воплощением зла, а южнокорейцы – их никчемными приспешниками. Ученики школ тщательно рассматривали фотографии северокорейских городов, подвергнутых массированным бомбардировкам со стороны США. Ребята читали о том, как американские и южнокорейские солдаты, ухмыляясь, вонзали штыки в тела беззащитных мирных жителей. Школьные учебники изобиловали описаниями зверств врагов, которые сжигали, давили, резали, расстреливали и отравляли невинных людей. Поэтому Сок Чу был так поражен, узнав, что его собственный отец воевал на стороне янки. Впервые в жизни парень напился. Он убежал из дома и две недели жил у приятеля, пока тот не убедил его вернуться к родителям.
«Он все-таки твой отец», – сказал друг. Этот аргумент подействовал. Как любой корейский мальчик, тем более единственный сын, Сок Чу знал, что должен чтить родителей. Парень вернулся домой и упал на колени, умоляя о прощении. Первый раз в жизни он увидел, как отец плачет.
Детям очень долго не открывалась правда об отце, и узнали они ее последними, когда соседи давно уже сплетничали о том, что Тхэ У был солдатом в южнокорейской армии. Инминбан получил указание пристально следить за их семьей. Как только Чон Сан выяснил имя девочки, которую встретил возле кинотеатра, ему стали известны и слухи о неблагонадежности ее отца. Молодой человек прекрасно понимал, что связь с такой семьей ставит под угрозу его карьерные планы. Он не был трусом, но, как и другие северокорейцы, воспитывался в духе конфуцианства и верил, что пришел на этот свет для того, чтобы исполнять желания отца, а тот хотел видеть его студентом Пхеньянского университета. Для поступления туда требовались не только отличные оценки, но и безукоризненная характеристика. Малейшая неосторожность могла разрушить парню все планы, тем более что его семья тоже была не без проблем.
Отец и мать Чон Сана родились в Японии, где к концу Второй мировой войны жило около двух миллионов корейцев различного социального происхождения: люди из знатных семей, которые отправились туда учиться, те, кого принудительно вывезли на работу в военной промышленности, и те, кто просто приехал на заработки. Некоторым удалось разбогатеть, но все равно они оставались представителями национального меньшинства и к ним нередко относились с презрением. Они жаждали вернуться на родину. Но на какую родину? После раздела Кореи японские корейцы тоже разделись на два лагеря. Те, кто поддерживал КНДР, стали членами организации «Чхонрён» – Ассоциации корейских граждан в Японии.