Страница 32 из 39
– Тятька! тятька! Видишь – озеро!
– Вижу.
– А как далеко, внизу!
– Живым не долететь…
– Только чернеет и горит!..
– Ветер от него тянет.
– Не от него, а от скал!
– Тятька! Тятька! Видишь?! Козы! Козы!
– Где?
– Там! Выше! Вверх смотри! Вон, где эта скала! Такая лужайка зеленая!
– Вижу! Вижу!
– Где же? Где они?..
– И‑и‑и… хи!.. гей!..
– Вижу!.. И я вижу!.. Эй! вот бы нам!
– И‑и‑и… гей!.
– Песок столбом поднялся!
– Одна, две, три, четыре…
– Пять, восемь, десять, одиннадцать!..
– С пятнадцать будет!
– А то и больше!
– Тринадцать!
– Да ведь мы их уж больше насчитали!
– Двадцать одна! – отозвался Куба Водяной.
– Ишь! Ишь! Двадцать одна.
– Пропали в горах…
– Словно их никогда и не было…
– Так и с благословеньем Божьим бывает, – сказал Куба Водяной.
По ребрам скал на скаты, – по песку, по каменным осыпям шли они к перевалу.
– Тут хоть голова не кружится! – говорит Викта.
– Там казалось, что так и полетишь вниз, – говорит Улька.
– Крылья бы пригодились, – говорит Рузя.
– Что значит на сосну влезть – в сравненьи с горой!
– Или на ель!
– Сто сосен нужно было бы поставить одну на другую…
– Тысячу!
– А то и сто тысяч!
Вышли к перевалу.
– Тятька! Ради Христа! Да это сон, что ли?.. – кричит Рузя.
– Липтов!
– А что это там белое?
– Город… дома…
– Словно поле…
– Как светло там!
– Никогда у нас солнце так ясно не светит!
– Какая равнина…
– По левой руке Спиж, по правой Орава.
– Какие леса!..
– А там? Что за горы?
– Нижние Татры.
– Выше, чем наши?
– Ниже.
– Ишь, какой большой мир тут!..
– И не скажешь, что он такой может быть!..
– И огромный какой!
– В длину! В ширину!
– И красив же!
– Эх, Господи!.. Как красив!..
– Веселый!
– Смотреть радостно!
– Туда пойдем, вниз?
– Посмотрим!
– И‑и‑и… гей!..
– Голос пропадает…
– Страшно тут, пусто вокруг.
– Какие скалы над нами!
– Точно церкви!
– А сюда можно пройти?
– Нет! Таких лужаек много на Польском Гребне.
Снова поели козы.
Куба Водяной знал о Батыжовецкой Долине, знал, что есть там шалаш; когда он был молод, он пас тут одно лето овец у липтовского горца. Давно. Свернул он от Железных Ворот к Батыжовецкой Горе, спустился к Кончистой, с маленькому озерку, перешел через хребет; а потом спустился вниз, карабкаясь по скалам. Солнце скоро должно было зайти. Всю Липтовсвую долину солнце словно засыпало золотыми фиалками.
Куба нашел шалаш: недалеко от озера.
– Тут мы ночевать будем, тятька?
– Тут!
– А завтра дальше пойдем?
– Посмотрим.
* * *
Ночь, день и еще ночь отдыхал Куба Водяной со своими девками. Уж и коза к концу пришла. Утром, после второй ночи, в Батыжовцах, в деревне, поднялся переполох. Из стада, что паслось под Татрами, пропал вол. И переполох с того дня все рос в околодке. То на странствующего купца кто‑то нападет в лесу, убьет и ограбит, то подкрадется к деревне, или к городу, заберет там все, что можно, – то из стада пропадет вол, корова, овца.
Кто?! – как?!
Раньше, бывало, разбойники нагрянут из Польши, из‑за Татр, ограбят корчму, или усадьбу, украдут быка и уйдут туда, откуда пришли, а эти сидят на месте. Где?
Уж холодно становилось, а они все сидят. Грабежи, убийства сыпались так, словно Татры извергали их из себя и поглощали обратно. Околодок весь дрожал.
А тем временем девки Кубы Водяного подобрели, оделись в новые рубашки и юбки; а в шалаше между камнями яму вырыли, куда прятали медь, серебро, золото, кораллы.
– Теперь бы мы и хозяйство кое‑какое купить могли! – говаривал Куба Водяной, лежа у огня, обросший, черный, грязный, между трех своих девок. Топоры были у них, ножи, даже пистолеты краденные.
– А я его ловко шарахнула! – говорит Рузя. – Сразу на землю свалился.
– Шарахнула и я!
– И я! – хвастается Викта.
– А того, который еще жив был, ты не хотела прикончить, когда мы приказывали!..
– Ко всему приучаться надо! – сказал Куба Водяной.
Люди встречали иногда на дорогах старого, седого мужика и трех девок, обтрепанных, босых.
– Откуда вы?
– Из Польши.
– Куда идете?
– Нужда нас гонит.
– Заработков ищете?
– Заработков.
Многие, сжалившись, милостыню им подавали, и никто не догадывался. Топоры у них были небольшие, спрятаны в мешках, пистолеты за пазухой. Ходили и разведывали, где можно украсть что‑нибудь, где купец какой, корчма, скот. Когда нельзя было украсть, не убивши, убивали и пропадали в лесу, как призраки. Оставался после них только страх.
Лежал иногда Куба у костра по ночам, кутаясь в мешки и полушубок, и думал. Девки спали крепко, а он, старик, спал плохо. Думал о будущем. Пока всего хватит до поры до времени. Но скоро придет зима, – снег уже выпадал временами – тогда никто не выдержит в шалаше, в горах. Наконец, люди должны же заметить, кто здесь грабит. Старый мужик, седой, три женщины так‑то так, да и это может возбудить подозрение. Грабежи продолжаются, было три убийства. Деньжат они уже сколотили немного. Надо домой возвращаться. Перезимуют, а весной – точно на работу пойдут, а на самом деле купят где‑нибудь кусок земли и не вернутся больше. Уйдут за Новый Торг. Девки замуж выйдут, – толстые они теперь, краснощекие, отъелись так, что смотреть любо! Куба Водяной станет земельным Кубой. Судьба, слава Богу, изменилась.
А девки жили, как в огне. Научились бегать по горам, как козы, по лесам, как волки. Ветер обжег их лица, кровь пылала под загорелой кожей – огонь их жег.
Первая кража сошла у них хорошо. Отец нашел вола в сосновой роще, поймал за рога, морду окрутил тряпкой; увели его в чащу, Рузя – его обухом в лоб раз‑другой, убила. Еды хватило на несколько дней, пока мясо не стало портиться.
И первый разбой на дороге тоже прошел удачно. Идет старый мужик по дороге с тремя девками. Купец их не испугался, хоть дело в было лесу. К тому же это было среди бела дня.
– Да славится имя Господне! – говорит старик, поравнявшись с купцом и снимает шляпу.
Купец, – должно быть, немец был, – не ответил, только головой кивнул, а старик в ту же минуту повернулся и бац его по голове дубиной. Купец упал. Старик его еще раз‑другой, потом ножом дорезал.
Из девок только Рузя ударила его обухом. Зато второго, корчмаря, она первая уже пырнула ножом в горло, спящего. Велела Викте добить его, а сама с Улькой и отцом стала разбивать сундук с деньгами; Викта однако, не захотела. Но в третий раз, когда они снова напали на странствующего купца, и она уже ударила его обухом по темени.
Рузю охватило какое‑то безумие грабежей и убийств. Когда они не шли никуда по нескольку дней, она не могла усидеть.
– Нужно поджечь когда‑нибудь эти поселки, – говорила она, глядя с обрыва на города и деревни, рассеянные по Спижу и Липтову.
Теперь уже не старик‑отец, а она была атаманом. Шла вперед с топором под мышкой, с пистолетами за пазухой. Она добыла оружие. Ограбила кожевенную лавку в Попраде; там и оружием торговали. Проскользнула одна ночью через окно, отогнув в нем решетку топором настолько, чтобы можно было пролезть. Если бы ее кто‑нибудь услышал или увидел, она бы погибла. Отец и сестры стояли за углом дома, напротив, и были готовы и к защите и к бегству. Если бы не удалось ее отстоять, уж лучше было пожертвовать одной головой, хотя бы и дочери и сестры, чем жертвовать всеми своими. Сердца у них дрожали в груди. Это была самая дерзкая, самая смелая их кража.
– Ты не боялась, что тебя накроют? – спрашивала Викта.
– Эх! мне это и в голову не приходило. Если б я боялась, так не пошла бы.
В долине у озера, в лесу и во время нападений, казалось, что она растет. Когда она шла среди людей, она горбилась и гнулась, уменьшалась на половину. Боялась людей, терпеть их не могла.