Страница 39 из 88
А тут еще недалеко, по соседству, здоровый мужчина, пришедший из лагеря под Берестечком, слег и умер. В деревне той начал распространяться тиф. Откуда бы, ежели мужик пришел домой еще совсем здоровым?..
Бабы стали шептаться, мужики совещались. Мужики толковали о том, что Собек опустился, не ищет Марины, не думает о мести за смерть деда; бабы шушукались о другом. Жена Железного Топора сказала жене Топора Лесного:
– Кажись, сглазили семейство Ясицы.
– Ей‑богу, и я так думаю…
– Марина пропала – и следу нет…
– Да. Точно ее унес кто‑то.
– Я думала – не русалки ли, да нет их нигде, и не слыхать о них.
– Тоже и не Монах: люди его здесь давно не видали. И не волки – чай, не зима.
– Ну, так куда ж она пропала?
– Кто знает?
– И с лошадью вместе. Сквозь землю не провалилась, на небо не взлетела. Не иначе как ее выгнало что‑то из дому невесть куда: в лес или в горы. Бог знает, жива ли она еще?
– Так, так… Неведомо, что с ней сталось…
– Сглазили ее. Больше нечему быть.
– А Собек‑то? Тень тенью. Да и мало его на людях видать. Все дома сидит целые дни.
– Да. Я тоже в нем перемену заметила.
– Да и я. А с каких пор?
– Недавно. Сейчас же почти, как с овцами с гор сошли.
– Так, так… Теперь уж дело ясное: сглазили их.
– Сглазили.
– И люди кругом болеют. Трое померло.
– Да.
– А почему? Из‑за чего? Да тут никакой болезни не бывало! Откуда бы она взялась? Кабы Войтек Бустрицкий, который с войны вернулся, больным пришел, а то ведь ничего с ним не было!
– Здесь захворал.
– Ну да, здесь. Ни с того ни с сего. Сглазил кто‑то Грубое.
– Сглазили, верно. Но кто?
– А кто здоровый ходит тут, да красивый, да как сыр в масле катается. И откуда взялся?
– Ты о ком это?
– Жрет, пьет, как тот колдун, что за речкой у Собанка жил и всех донимал, да еще потом деревню затопить хотел.
– Но у нас здесь колдуна никакого нет, ни к кому из хозяев не приходил.
– Это‑то я знаю. А что Галайда нашел? У озера‑то?
– Эге! Панну эту?
– Он мне сам рассказывал, а я ему сколько раз говорила: кто знает, хорошо ли ты сделал, что ее принес?
– Может быть, и правда. Гм…
– Сами посудите: все кругом к земле клонится, а она на глазах расцветает!
– Да, да, это вы правду говорите.
– Я ни на кого клепать не стану. Да ведь это в глаза бросается.
– Да, да, верно, просто глаза режет.
– Топора старого убили, жена его колодой лежит, Марина пропала, Собек одурел, – а ей хорошо.
– Так, так!
– Я пустяков болтать не люблю, но как тут не задуматься: кого это Галайда в шалаш принес?
– Вот, вот, кто знает?
– Может, нечисть какая, дьявольское наваждение…
Бабы с минуту молчали под впечатлением услышанного.
– Ну, так что же делать? – сказала Лесная.
– Что делать? А что сделали с колдуньей за Белой рекой?
– С Беджаной? Которую сожгли?
– Да!
Опять молчали, чувствуя, что высказали что‑то страшное, словно раскаленный камень бросили в чью‑то голову.
– Когда стало у коров молоко пропадать? Когда стал умирать дети? Как раз тогда, когда она откуда‑то пришла.
– Пришла она, кажись, из города.
– Толкуй там! Кто знает, откуда?
– Может, и с Лысой горы?
– Я это от людей слыхала. В Испании сами ксендзы велели еретиков и разных колдунов жечь. И считалось это святым делом!
– Да и немцы Гуса какого‑то сожгли.
– Ну да, который детей еще в животе материнском портил, так что они мертвые рождались.
– Да, да, и я это в Шафлярах слышала: ксендз говорил с амвона богомольцам.
– Спаси, господи!
– Надо людей спасать…
– Да и род наш: Собек ведь – Топор.
– Может, тогда и Марина найдется. Почем знать?
– А что, ежели мы ее начнем бить? До тех пор, пока Марину не вернет либо скажет, где она. А если уж померла Марина, так узнаем хоть, где ее тело.
– Пойдем к мужикам.
Пошли. Мужики выслушали их внимательно. Были это мудрые и в делах человеческих опытные старики, и говорить им разные пустяки было не к чему. Они позвали самого старшего Топора, Мурского, и его жену.
На сожжение они не соглашались: не видели на то причины. Но поверили, что Марину Беата выжила из дому какими‑то чарами для того, чтобы можно было больше есть, и что Собека она же испортила, чтобы он умер и она могла бы присвоить себе все хозяйство. Такие дела уж не раз случались. Наскучит какому‑нибудь черту сидеть в пекле, и вздумает он зажить на земле своим домком. Ну, и купит у мужика землю или выслужит чем‑нибудь – где мужику с чертом тягаться? А иной раз черт его либо застращает, либо разными хитростями доведет до разорения, а хозяйство возьмет себе. Иной раз и обманом выманит. И женились такие черти, что жили в деревне. После одного нечистого духа остались под Черным Дунайцем его дети, Духи. Да и Покусы[23], большой род, расселившийся от Людзимежа до самых Полян, тоже от нечистого пошли. Кто знает, может быть, эта панна подослана дьяволом, и может, она его любовница?
– Да ведь никто не видел, чтобы кто‑нибудь к ней ходил…
– Во‑первых, они на время могли расстаться, а во‑вторых, – дьяволу ни дверей искать не надо, ни в окошко стучаться. Он во всякую щель пролезет, в замочную скважину или под дверью и людей усыпит.
– Еще бы! На то он и дьявол.
Старый Топор из Мура долго молчал. Наконец он заговорил:
– В чем тут дело, я не знаю, а что она хочет Собеково да Маринино добро к рукам прибрать – это может быть. Слышал я от старых людей про карлу, который нанялся к мужику в работники, и мужик при нем до такой нужды дошел, что хотел повеситься. Не знали, чем ему помочь. Наконец нашелся умный человек и посоветовал карлу выгнать. Ну, собралась вся округа и выгнала карлу вон, за границу. А мужик опять разбогател, как прежде. Было это где‑то на Ораве.
– Вот, вот видите? – затараторила Железная.
– Так и тут будет, – подхватила Лесная.
А Собек между тем ходил как помешанный. Посягнуть на Беату он не решался, не научился даже свободно говорить с ней, да и не пробовал.
Сколько раз подходил он ночью к ее двери – и всякий раз отступал, не смея открыть ее. Он так одичал, что рад был исчезновению Марины: при ней нельзя было бы лежать на чердаке, над просверленной в полу дырой, или по ночам подслушивать в сенях у дверей Беаты. А он прислушивался к каждому ее движению, к каждому вздоху, к дыханию.
Когда она ворочалась на постели, его пронизывала горячая дрожь, словно он выпил расплавленного железа. Иногда ему приходила мысль вырыть из‑под явора позади дома медный котелок с дукатами и высыпать золото к ногам панны, но тотчас же он смеялся над этой мыслью: и не столько золота видела она в отцовском замке. Может быть, в детстве давали ей больше золота, чтобы она им забавлялась!
Не раз Собек в конюшне бился головой о стену, а иногда, ошалев от муки, дергал лошадей за уздечки, пинал их ногами, без всякой причины бил кулаком по мордам, так что они уже дрожали, как только он входил в конюшню. А раньше они дружелюбно поворачивали к нему головы. Работник удивлялся, но когда однажды вздумал что‑то сказать, Собек захватил в кулак его рубаху у самого горла, рванул его к себе и взглянул на парня такими глазами, что тот решил молчать, даже если Собек станет живьем драть с лошади шкуру.
Беата ходила тихая, ничего не зная, ни о чем не догадываясь, в тревоге и беспокойстве за Марину и в страхе перед Сенявским. Тем не менее воздух, здоровая пища и работа сделали то, что она слегка пополнела и порозовела. Любовь и страшная судьба Костки, угрызения совести и горе сделали эту кроткую и спокойную девушку печальной и задумчивой. Постоянная меланхолия омрачала ее лицо и глаза. Она жила, как человек не от мира сего, и трепетала перед действительностью.
В Собеке она не замечала ничего. Ей и в голову не приходили никакие подозрения. То, что он похудел и опустился, приписывала она отчаянию, которое имело так много оснований; заброшенное Им хозяйство она, насколько могла, старалась наладить своим трудом. Что могло случиться с Мариной? Беата терялась в догадках.