Страница 67 из 73
Однако и полковник не сидел без дела. Вчера вечером к резервистам прибыло подкрепление – японский батальон. Он занял позиции по соседству. Парыгин всполошился: японцы могли испортить все дело. Срочно созвав атаманов и пригласив советских танкистов, полковник принял разумное решение. В сумерках японцев атаковали: часть разоружили, а часть перебили.
…К двенадцати часам машины прибыли к подножью гор. Близко подъехать не позволило бездорожье. Пришлось далеко носить горючее в ведрах, баллонах, канистрах. Танкистам помогали резервисты.
Пока заправлялись, комбриг пригласил к себе Парыгина и Ямадзи. На брезенте, расстеленном на траве, стояли раскрытые мясные и рыбные консервы, лежал хлеб.
– Прошу за наш скромный стол, – пригласил комбриг. Он опустился на колени, разлил из фляжки спирт по кружкам. – За воинскую выручку.
Полковник выпил, смачно крякнул, достал складной вилкой кусочек мяса.
Парыгин посматривал на его окладистую бородку, задубелые тугие щеки и многочисленные награды.
– Нас изумляет, господин полковник, как ваши танки смогли пройти такой трудный перевал?
Комбриг прищурил шалые глаза.
– Об этом знаем только мы да Хинганские горы.
– А если без шуток, – допытывался Парыгин.
– Можно и без шуток, – посерьезнел Шестерин. – Нас выручала взаимная товарищеская помощь. На тросах спускались в ущелья, на тросах поднимались на кручи. И самое неприятное – сожгли все горючее.
Комбриг достал пачку папирос, предложил всем и закурил сам.
– Теперь вы скажите, если бы не наше превосходство в войне, решились бы помочь нам?
Парыгин неловко улыбнулся.
– Не стану душой кривить – помощи бы не было. Напротив, вступили бы с вами в бой.
Комбриг хмыкнул.
– Мы знали, что в данной ситуации у вас не было выбора. Однако это не умаляет того, что вы сделали.
– Мы старались, чтобы заслужить прощение родины.
– Значит, тосковали по России?
– Разумеется. Впрочем, моя тоска понятна, я прожил там половину жизни. А вот человек, – Парыгин кивнул на Ямадзи, – все свои годы провел в Японии, затем – в Харбине, и тоже стремится в Россию.
Комбриг посмотрел на Василия, который сидел справа от него.
– Вы – русский?.. А как же оказались в Японии? Василий бросил недокуренную папироску, сорвал длинную травинку.
– Мать меня маленького увезла оттуда.
– Откуда?
– Из Владивостока, где мы жили.
Комбриг отвел в сторону взгляд, задумался. Ему вспоминалось, как в тревожном восемнадцатом году он ушел с отрядом партизан, оставив во Владивостоке молодую жену с сынишкой. Когда из Приморья изгнали интервентов, он не нашел жену и сына. Соседи рассказали, что она уехала с японским офицером. Он тяжело переживал эту потерю, долго не женился. Да и теперь, когда выросли две дочери, он не мог позабыть своего первенца. Сейчас, посматривая на этого молодого человека в японском мундире, Шестерин с волнением думал: «А что, если это мой Васятка? Волосы, как у меня светлые, рост высокий, только нос немножко вздернут».
– Как вас звать по‑русски?
– Василий.
– А фамилия?
– Японская – Ямадзи, а русская – Шестерин.
У комбрига перехватило дыхание, из рук выпала папироска. Вскинув руки, он простонал:
– Вася‑а! – и сжал в объятиях сына.
Все произошло так быстро и неожиданно, что Василий, ошеломленный, не смог произнести ни слова. Только ощущал, как горели от прикосновения косматой бороды щеки, билось во всю мощь сердце, а на лбу выступила испарина. Нужно было что‑то сказать, а он еще не мог свыкнуться с мыслью, что этот бородатый, кряжистый человек – его отец.
– Ну, а мать жива? – разжав руки, спросил комбриг.
– Нет. Ямадзи скоро оставил ее. Она сильно тосковала по России, просила, чтобы нас отправили на родину. Но получила отказ и заболела. Перед смертью дала мне наказ, чтобы я во что бы то ни стало вернулся в Россию и отыскал вас.
– Не берусь судить, насколько она виновата. Теперь все прошло, жизнь ее наказала. А то, что с тобой встретились, это – чудо! Но, говорят, только на войне нереальное и становится реальным!
Полковник достал папиросу, запалил от зажигалки и не сводил глаз с Василия. Что же ему предпринять? Они могут больше не встретиться.
– Вася, ты хорошо японский знаешь?
– Так же, как русский.
– Вот и прекрасно. Будешь переводчиком у нас. Согласен?
– Если это можно, я – с радостью.
Подошел капитан, доложил, что бригада заправилась и готова выступить по своему маршруту. Все поднялись.
Комбриг подал на прощание руку Парыгину.
– Господин полковник, у меня к вам небольшая просьба. Сейчас вы уедете, появятся новые советские части и с нами будут по‑иному разговаривать.
– Документ нужен? – догадался комбриг.
– Да, да. А то мы между двух огней.
– Сейчас подготовим.
Через несколько минут танки спустились в долину, взяли курс на Цицикар. В люке одного танка стоял Василий и махал резервистам.
Глава семнадцатая
Стрелковый полк подполковника Мелехина шел по пятам японской бригады, отступавшей из Чжалайнора. В сумерки остановился на ночевку в предгорьях Хингана. Ночь была прохладная, дождливая. Солдаты спали в обнимку, укрывшись шинелями и плащ‑накидками.
Таня дежурила по санчасти. В палатке мало было раненых. Медработники отдыхали, раскинув на полу носилки. Таня сидела у стола, на котором горела коптилка, перечитывала письма Анатолия. В последнем письме он делился своими предположениями о предстоящей войне, что она будет тяжелой и длительной.
Неделя прошла с тех пор, как он писал, а уже можно сказать, что прогнозы его не подтвердились. Наши войска в нескольких местах прорвались в глубь Маньчжурии. Видно, до конца войны осталось недалеко. Но пока бои шли, пожирали человеческие жизни… Где же Анатолий?
Она достала из санитарной сумки тетрадь, начала писать ответ.
По брезенту барабанил дождь. Полк спал. Бодрствовали только часовые, выставленные у каждого подразделения. Но разве можно упредить опасность, если в такой кромешной тьме дальше пяти метров ничего не видно!
Этим и воспользовался полковник Хирота, бригада которого остановилась неподалеку, в ущелье. Узнав о том, что его преследует один советский полк, он решил уничтожить его.
Под утро японцы просочились в лагерь. Бесшумно, как тени, подбирались они к спящим бойцам и кололи ножами, кто попадал под руку. Было вырезано несколько взводов, прежде чем поднялась тревога и разразилась стрельба.
Таня выскочила из палатки. По лагерю во тьме метались люди. Слышались крики:
– Самураи напали!
– Бейте самураев!
Неподалеку мелькнула человеческая тень. Таня выхватила из кобуры пистолет. Человек приблизился к палатке и припал к земле. Таня, не целясь, выстрелила. Но в эту же секунду японец вскочил, и она в упор сразила его.
Из палатки выбежали сестры, санитары, врачи, обступили убитого. Японец лежал вниз лицом с зажатым ножом в руке. Ужас охватывал всех от мысли, что наделал бы он, пробравшись в палатку.
В лагере никто не спал. В санчасть приводили и приносили раненых, готовились к отражению вражеских атак. На рассвете японцы развернутой цепью хлынули на лагерь, опьяненные кровавой резней.
Бойцы косили врагов из пулеметов, автоматов, бросали гранаты, но самураи ни перед чем не останавливались.
Подполковник Мелехин понял, что напали не отдельные смертники, а целая бригада. Он передал по рации в штаб дивизии о том, чтобы выслали подкрепление.
Из‑за высоких гор выплыло солнце, но в долине стояла пороховая гарь и не пропускала его лучей. Не прекращались, а еще больше усиливались атаки японцев. Их цепи, словно морские волны, катились одна за другой. Бойцы пытались контратаковать их, но сильным огнем и численным превосходством японцы подавляли атаки.
Таяли ряды полка. Раненые уже не помещались в палатке. Их клали на брезент под открытым небом, оказывая лишь самую неотложную помощь.
Таня с Симой не успевали перевязывать. Больно было смотреть на тяжелораненых. Молодому лейтенанту пуля пробила грудь. Он истекал кровью, лежа у палатки, стонал: