Страница 11 из 73
– Буду стараться, господин капитан!
– Очень хоросо! Когда будут готовы люди?
– Примерно через месяц.
– Полмесяца! Готовность агентов буду проверять сам.
В кабачке коммерсанта Валынского обычно собирались завсегдатаи из русских эмигрантов. Заходили китайцы и японцы.
Было людно и в этот вечер. За столом с тремя собеседниками сидел Жолбин. Когда он слушал, то поворачивал левое ухо, правого у него не было.
Когда‑то хорунжий служил в особом маньчжурском отряде атамана Семенова. В жаркой схватке с забайкальскими красногвардейцами Жолбин едва не потерял голову: сабля срезала ухо и вонзилась в плечо. Жолбин ушел в Маньчжурию, служил в охране КВЖД. Потом японцы нашли ему другую работу – вербовать эмигрантов для заброски в Россию.
Разговор с Ногучи заставил его перейти к энергичным действиям. Хорунжий отправился в кабачок и щедро стал угощать на специально отпущенные деньги всех, кто был падок на спиртное. Подкинул и музыкантам. Те рьяно принялись исполнять излюбленную русскими старинную песню «Коробейники».
– Хороша‑а! Аж за душу берет, – говорил пожилой жилистый казак с длинным изогнутым носом Семен Трякин. – Эх, Расея, Расея! Сколько ни живу здесь, а туда все тянет.
– Тянет, а что там хорошего, – подхватил кудреватый гуляка Васька Картавых, не раз ходивший на задание. – Колхозы, туды их в качелю! Ишачь на государство, а о себе не думай. Младший братан у меня тракторист. Летом сутками на тракторе. Не по душе мне такая жизнь.
– А у меня затек в Борзе. Дай боже живет, – злорадствовал Трякин.
– Ничего, ребятки, выполните задание, и вы заживете, – подбадривал Жолбин. – Сейчас получите хорошие деньги, а потом и землю десятин по пятнадцать в России.
– Земля – это еще шкура неубитого медведя, – отмахнулся Трякин.
– Скоро и медведя прикончат, – заверил Жолбин.
– А правда, что немец снова к Москве подходит? – спросил Васька Картавых.
– С Москвой уже разделались, к Екатеринбургу приближаются, – заявил Жолбин.
– Это к тому самому, в котором царя нашего с царицей расстреляли? – прищурился Васька. – Даром это им не пройдет!
– Что ж японцы‑то молчат? – в упор взглянул на Жолбина Трякин. – Сейчас самый раз выступить. А то немцы в Сибирь полезут.
– Скоро, ребятки, скоро выступят, – изворачивался Жолбин. – Их император не дурак, знает, когда начать. Вот как подойдут немцы к Уралу, так и японцы двинут. У них же договоренность.
В кабачок вошли два рослых парня. Один густо обросший бородой – Ваньша, другой рыжий, угреватый – Лёха. Работники конного завода Алатыпова. Они сели за свободный стол, заказали пива.
Дождавшись, когда парни выпили по кружке, Жолбин подошел к ним.
– Что‑то скупо, ребятки, пьете? И без закуси.
– Тут хоть бы на выпивку набрать, – хмыкнул Ваньша.
– Что ж так мало платит вам Алатыпка?
– У этого татарина лишнего гроша не получишь, – поморщился Леха.
Жолбин подозвал официанта, заказал бутылку «Чуринской». Вскоре перед парнями стояли стаканы с водкой, дымились сочные бифштексы.
– Ну, ребятки, за нашу маму Россию! – поднял стакан Жолбин. Отпив немного, он отставил его, а Ваньша с Лёхой вытянули до дна. Теперь они совсем развязали языки и зло корили Алатыпова.
– Это же кулак форменный! – возмущался Ваньша. – С утра до ночи мантулим, а что получаем?
– Исплутатор! – кричал Лёха.
– Дураки вы, я вижу, – сказал Жолбин. – Ломаете горб, не зная за что. А ведь есть шанс заработать пятьсот гоби за неделю.
– Пятьсот? – разинул рот Ваньша. – А где?
– Хе‑хе‑хе… Где? – не торопился с ответом Жолбин. – Надо знать деловых людей, выполнить их задание и дело в шляпе.
– Это сходить… туда? – показал в сторону границы Ваньша.
– Опасно, – покрутил головой трусоватый Леха. – В прошлом году Лавруха Черников ушел и до сих пор нетути. А Матвей Кошкин и Игнат Перцов из Драгоценки тоже не вернулись.
– Это было в прошлом году, – убеждал Жолбин. – А сейчас у советских мало здесь войск осталось – все на запад отправили.
Парни, потные и красные от выпитой водки, одичало смотрели на хорунжего, который, сузив глаза, рассказывал небылицы.
– Сейчас японцам надо точно знать, как чувствуют себя советские. Говорят, с голодухи пухнут, мякину жрут. С немцами воевать – дело не шутейное. А нам это на руку: легче будет с коммунистами разделаться.
– Оказывается, дела‑то у нас не плохи, – повеселел Ваньша. – Глядишь, к осени в Расее будем!
– Будем! Только в разведку сходить надо. Аванс завтра выдам.
– Чо‑то страшно, – помотал головой Леха.
– Подумать надо, – сказал Ваньша. Жолбин заказал еще бутылку «Чуринской».
…Утром парни проснулись в подвале особняка Ногучи. Через глазок в двери на них посматривал японский охранник.
– Как мы попали сюда, паря? – удивился Леха.
– Бес его знает! – поглаживал ссадину на щеке Ваньша. – Помню, что карнаухий угощал, а что дальше было, не знаю.
– А чо он предлагал, помнишь?
– Как же… пойти туда.
– Может, согласимся?
– Ты чо, Леха, на тот свет захотел?
– Тогда здесь замают.
Днем пришли Жолбин и Ногучи.
– Ну как, надумали? – угрожающе спросил хорунжий. – Если согласны, получайте аванс, а нет, передаю в распоряжение капитана.
Ваньша поймал на себе коварные, как у змея, глаза Ногучи, и холодная волна страха окатила его.
– Мы согласны…
Глава четвертая
Военный человек быстро применяется к новой обстановке, скоро знакомится с окружающими его товарищами и идет в ногу с их жизнью.
Так было и с Арышевым. За это время он уже имел представление о каждом бойце своего взвода, был в курсе всех событий. И хотя далеко отсюда громыхала война, здесь жили теми же чаяниями и заботами, какими жила вся страна. Радостными минутами трудового дня были полученные утром известия с фронта, а вечером – доставленная со станции почта.
Анатолий пока не ждал писем, потому что недавно написал сам. Все свободное время он отдавал бойцам: следил за тем, как они чистят оружие, проводил беседы, играл в домино.
Как‑то допоздна он разучивал с бойцами новую строевую песню. После отбоя возвращался в Копайград вместе с командиром роты лейтенантом Незамаем.
– А ты, я вижу, тоже готов в казарме ночевать, – говорил Незамай. – Не надо, голубчик, и о своем отдыхе забывать.
Арышев слышал от командиров взводов, что Незамай – человек черствый, а тут вдруг такая забота. «Может, они не правы».
– Ты что, вместе с полковым адъютантом учился?
– Да, в одном училище, только в разных батальонах.
– Ну‑ну…
Какое это имело значение, Арышеву было неизвестно. Во всяком случае, думал он, ротный командир должен все знать о своем офицере.
– Что ж, голубчик, я доволен тобой. Только вот с подчиненными надо быть построже. Меньше разводить разную антимонию, больше требовать. Тогда и они будут больше тебя уважать.
Что разумел Незамай под «антимонией», Арышев догадывался и, конечно, не был с ним согласен. Но ему было приятно, что в целом ротный командир одобрял его работу. Вспомнился вчерашний разговор, когда Незамай предложил освободить от занятий Веселова.
– Надо нам ленкомнату в божеский вид привести: лозунги, плакаты подновить.
Это было не приказание, а скорее просьба, которая подкупала Анатолия.
Нет, чтобы там ни говорили, черствым его не назовешь. Правда, в обращении Незамая ему не нравился слишком фамильярный тон. А слово «голубчик» совсем не вязалось с командирским языком. Не вызывала симпатии и внешность. Крупное лицо его с сеточкой фиолетовых прожилок на щеках казалось заспанным, припухшим. Говорил он быстро, шепеляво. Носил вылинявшую гимнастерку, слабо затянутую ремнем, на боку – до отказа набитую уставами полевую сумку. С ней он никогда не расставался, чтобы в нужный момент достать устав и зачитать параграф. В оправдание он говорил: «Голова – не каптерка, все не уложишь».
Но Арышев не осуждал его за это, потому что Незамай был не кадровым офицером, а из запаса. Да мало ли какие странности бывают у людей. Главное, чтобы человек имел душу.