Страница 28 из 87
— Не понимаю: если гвардия учит других защищать и охранять королевских особ, почему же она вселяет страх?
— Все дело в том, как они это делают. Они не только учат других гвардейцев оттачивать военное мастерство, они проникают повсюду, собирают сведения, заводят дружбу с любыми политическими группировками, чтобы понять, кто представляет подлинную угрозу. Кое-кто утверждает, что с помощью подобной тактики они могут с одинаковой легкостью как спасти, так и свергнуть любое правительство. Бывали случаи, когда на основе полученных ими сведений Родерик приходил к выводу, что лучше привести к власти оппозицию. Это все равно что пустить волка в дом через заднюю дверь, чтобы отогнать стервятников от парадного входа. Отсюда и название.
— Корпус Смерти, — шепотом повторила Мара и содрогнулась.
В наступившей тишине послышался легкий стук в дверь. Мара вскинула голову.
— Войдите.
В комнату вошла Труди.
— Извините за беспокойство, мадемуазель, я только хотела…
Увидев Джулиану, она смолкла и напряглась всем телом. Джулиана выгнула бровь и поднялась.
— Не обращайте на меня внимания, я как раз собиралась уходить.
— Нет-нет, не уходите, — попросила Мара. Ей так и не представилась возможность расспросить принцессу об Анжелине. — Может быть, Труди не откажется присоединиться к нам? Мы выпьем шоколаду с пирожными и немного поболтаем.
— У меня времени нет, — холодно отказалась Труди. — Я только хотела спросить, нет ли у вас какой-нибудь мази или притирания мне на лицо. Этторе говорит, что-нибудь нужно сделать, чтобы шрама не осталось.
— Очень жаль, но у меня ничего нет… — начала Мара.
— У меня есть, — улыбнулась Джулиана. — Самая действенная мазь на свете! Идем со мной, я ее поищу.
— Я бы не посмела…
— Чушь. Мы, женщины, должны стоять друг за дружку. Я готова разорвать Родерика на части! Как он посмел коснуться твоего лица! Он мог бы запросто ранить тебя в руку, если уж ему так хотелось! Поверить не могу, что он был так неосторожен!
— Это не было неосторожностью, — неохотно, словно через силу, пробормотала Труди.
— Ты хочешь сказать, что он сделал это нарочно?
— Это был урок для меня за то, что я обвинила мадемуазель Шери в тщеславии.
— Нет, — прошептала Мара, поднимаясь на ноги. — Он не мог так поступить!
— Вы его не знаете.
Слова Труди напомнили Маре, что она среди них чужая. Кроме того, она расслышала в них горькую насмешку не только над ней, но и над самой Труди.
— Если это правда, мне очень жаль. Прости меня.
— Вам не за что извиняться. Он это сделал не ради вас, а… ради моей же пользы.
— Ну, — решительно вмешалась Джулиана, видя, что Мара не отвечает, — какова бы ни была причина, нам надо исправлять последствия. Идем.
Они ушли. Мара взялась за шитье, но, хотя иголка мерно сновала в ее пальцах, она не могла забыть слов Труди. Неужели Родерик повредил ей лицо в наказание? А если так, то действительно ли это было сделано по причине, о которой сказала Труди, — чтобы она не рассуждала о тщеславии других женщин, забыв о своем собственном? Или он поквитался за то, что она поставила Мару в неловкое положение? Но почему он не заступился за нее сразу, когда это случилось? В тот момент он сделал вид, что ничего особенного не произошло. Мару ужаснула столь хладнокровная злопамятность. И такого человека она собиралась обмануть?
Корпус Смерти. Что же представляет собой на самом деле эта гвардия и что за человек ее возглавляет? Ей казалось, что Родерик обыкновенный прожигатель жизни — красивый, умный, музыкально одаренный, но не имеющий особого веса в политике. Чем больше она о нем узнавала, тем меньше понимала.
Позже, в тот же день, она встретила Родерика в длинной галерее по пути в парадные комнаты. Он как раз выходил из своих апартаментов, пока она шла кружным путем, чтобы не пересекать комнаты, занятые Труди и Джулианой в ее собственном крыле. Мара остановилась, увидев его, и принялась внимательно вглядываться в его лицо, чтобы понять, в каком он настроении. Родерик предложил ей руку. Взяв его под руку, она прошла рядом несколько шагов и заговорила о том, что ее тревожило:
— Могу я кое о чем вас спросить?
Он настороженно покосился на нее, но кивнул.
— Вы нарочно порезали лицо Труди?
— Это она так говорит?
— Вы же знаете — она так думает.
Он тихонько вздохнул.
— Труди слишком хороший солдат. Подобная преданность бывает полезна, но она чревата опасностями. Труди может забыть, что она женщина.
— Чему же тут удивляться? Мало кто видит в ней женщину. Мы склонны видеть себя такими, какими нас видят другие.
— Чтобы этого не случилось, следует заставить всех нас изменить нашу точку зрения.
— Значит, все дело в этом? Вы хотели напомнить ей, что она женщина? Что она тоже не лишена тщеславия?
— Напомнить ей, что есть на свете вещи помимо обязанностей гвардейца.
— Мне почему-то кажется, что она это знает.
— Под суровой внешностью скрывается нежная душа? Вы так думаете? Мне казалось необходимым достичь еще одной цели: не дать ей превратить меня в некую романтическую фигуру. Сейчас среди мужчин считается модным изображать из себя непонятые, тоскующие поэтические души, но у меня подобной склонности нет. У меня есть работа, и выполнить ее наилучшим образом я могу, не имея привязанностей. Да и в моей гвардии есть место только тем, кто ставит общее благо превыше всего, не выделяя никого в отдельности.
— Вы опасаетесь, что ради вас она может поставить под удар остальных? Но откуда исходит такая угроза?
Может быть, в его словах содержалось предупреждение для нее? Может быть, он давал ей понять, что у него вообще нет времени на флирт?
— Если бы мы знали, откуда исходит угроза, против нее можно было бы принять меры, и она перестала бы быть угрозой.
— Но почему вы считаете нужным…
— Вмешиваться? Ответственность за Труди лежит на мне. Я отвечаю за всех гвардейцев, а теперь вот еще и за вас. Что бы ни случилось с любым из вас, спрашивать будут с меня.
— Но кто будет с вас спрашивать?
— Я сам.
Спорить больше было не о чем, и Мара решила оставить этот разговор.
— И все же, мне кажется, урок оказался слишком жестоким для Труди.
— Она его усвоила. К тому же тут есть кому ее утешить. Не сомневаюсь, что вы ей посочувствовали, успокоили, подули на ее ранку, развеяли ее страхи.
— Это сделала Джулиана.
— Сестренка, должно быть, повзрослела, а я и не заметил. Не думал, что она найдет в своей душе сочувствие и жалость к такой самостоятельной особе, как наша Труди.
— И все-таки, что вы хотели доказать: что она слишком тверда или слишком уязвима?
— Еще одна заступница! Впрочем, я так и думал. Моя цель состояла в том, чтобы заставить ее задуматься, кто она такая на самом деле. Вот и все.
Они добрались до прихожей, ведущей в парадную гостиную и примыкающую к ней столовую. Лакей отворил дверь, и они прошли в нее.
— В таком случае, я полагаю, вы преуспели, — тихо сказала Мара.
— Может оказаться, что я преуспел даже чересчур. Как мне сдержать свою радость?
Она бросила на него пристальный взгляд и заметила, что его синие глаза, устремленные на нее, потемнели. Но на большее времени не оставалось: Джулиана была уже в гостиной, а вместе с ней Труди, наряженная в белую шелковую английскую блузку с жабо из тонких кружев, которую она заправила в форменные брюки.
Что имел в виду Родерик? Что промелькнуло на краткий миг в его глазах? Сожаление о том, что она не одобряет его действий? Но он нарочно добивался ее неодобрения! Или о том, что им по необходимости приходится держаться друг от друга на расстоянии? А может быть, увидев Труди в шелках и кружевах, он просто пожалел, что испортил хорошего солдата? Но он сам этого хотел! Он же сам сказал, что ей недостает женственности! Мара с досадой отказалась понимать его запутанную логику.
Она собиралась сделать еще одну попытку остаться с принцем наедине в этот вечер, но возможность так и не представилась. Сразу после продолжительного ужина Родерик увел всех из дому. Писатель Виктор Гюго устроил литературный салон у себя в доме на Королевской площади. Родерик заблаговременно получил приглашение на эту вечеринку, где можно было насладиться присутствием самых просвещенных и либеральных умов Парижа, причем в приглашении было оговорено, что он может привести с собой любую компанию.