Страница 31 из 54
Тем временем, они подъехали к самому мосту и, не снижая скорости, продолжали движение. Копыта коней прогрохотали по деревянному настилу и вот уже всадники, круто осадив лошадей, остановились возле Ганжи. Дорошенко и Яненко. Воронченко снял шапку, приветствуя запорожского полковника и своих командиров, а затем приступил к докладу.
Оказалось, что у Розлог князь Вишневецкий остановился на отдых, но затем внезапно повернул обратно. Понять причину такого неожиданного маневра Воронченко не мог, поэтому решил последовать за войском Вишневецкого, в надежде взять языка и выяснить дальнейшие намерения князя. Вскоре такая возможность представилась и попавший к казакам в плен жолнер из татарской хоругви, рассказал, что князь получил сообщение о том, что Потоцкий под Корсунем разбит Хмельницким. Потому‑то и Ярема повернул назад, чтобы в районе Киева форсировать Днепр и уйти на Полесье.
– Понятно, – коротко сказал Ганжа, выслушав доклад куренного атамана, – а это кто с тобой? Он кивнул на прибывших с Воронченко незнакомцев.
Один из них, высокий широкоплечий мужчина лет сорока с небольшим смело взглянул в мрачное лицо полковника и произнес густым басом:
– Я Мартын Пушкаренко, из Полтавы. Узнав о вашей победе под Желтыми Водами, мы тоже не остались в стороне. Перебили у себя ляхов и жидов и пошли на помощь к гетману Хмельницкому.
– А я Небаба, тоже Мартын, из Нежина, – повел могучим плечом второй незнакомец с фигурой атлета. Его выразительное лицо с резкими чертами, полностью соответствовало данному ему прозвищу. – . Мы тоже там у себя повырезали всех панов и подпанков и порешили идти на соединение с запорожцами. Вот на ваш разъезд наткнулись и дальше уже пошли вместе.
Хмурое лицо Ганжи озарила скупая улыбка.
– Ну, что ж, милости просим к нам в Войско. Ясновельможный гетман сейчас от Корсуня будет двигаться в направлении Белой Церкви, так что вы еще присоединитесь к нему по пути.
– Кстати, – он обернулся к Дорошенко, – тебе с твоими людьми тоже приказано незамедлительно прибыть в гетманскую ставку.
Часть третья. Освободитель
Глава первая. Vi et armis[1]
Полковники и старшина праздновали победу отдельно, собравшись в шатре у гетмана, где были накрыты столы, уставленные яствами, подававшимися на золотой и серебряной посуде, захваченной у поляков. Уже было выпито не по одному михайлику оковитой, венгржины и медовухи и кое‑кто из старшины находился в изрядном подпитии. Гетман сидел во главе стола исполненный величавого достоинства. Хотя внешне он выглядел радостно и торжественно, провозглашая тост за тостом, но глубоко в его взгляде порой проскальзывала настороженность, а то и неуверенность. Действительно, сейчас, когда первая эйфория от одержанных побед постепенно отступала, все с большей остротой вставал вопрос: что делать дальше? Вопрос этот был далеко не праздным: от правильного выбора дальнейшей стратегии зависел весь исход так блестяще начавшегося военного предприятия. Еще месяц назад, выходя из Запорожья никто не мог предсказать, как сложится судьба восстания, а сейчас уже было совершенно понятно, что и королю, и сенату, и сейму придется считаться с реалиями сегодняшнего дня. Сам гетман склонялся к мысли о том, что сейчас необходимо приостановить военные действия и немедленно обратиться к королю и сейму с требованиями возврата казацких льгот и привилегий, ограничения панского произвола на украинных землях. Но что скажет рада? Первые успехи вскружили головы не только рядовым казакам, но и многим представителям старшины, и уже здесь за столом, то там, то здесь раздавались голоса: «Веди нас на ляхов!». Пока еще они звучали приглушенно, но с каждой выпитой чашей становились все громче. Хмельницкий искоса посмотрел на сидевшего справа от него Тугай‑бея. Тот был безмятежно спокоен и в глазах его читалось полное удовлетворение. Он снисходительно поглядывал на подвыпивших полковников, потягивая терпкий кумыс из глубокой глиняной чаши.
– Ему – то, чего не быть спокойным, – с легким раздражением подумал гетман. – Татары заполучили за один месяц столько добычи, сколько в прежние годы и за пять лет не имели. Да еще уведут с собой и русский полон в Крым. Конечно, Тугай‑бей будет ратовать за продолжение военных действий и хана будет к этому подбивать.
Он перевел взгляд на сидевшего по левую руку от него Кривоноса. Тот держал в руке кубок, но лишь пригубливал его, внимательно вслушиваясь в разговор, ведущийся за столом. И у запорожцев, и особенно у примкнувшего к ним восставшего люда Кривонос пользовался непререкаемым авторитетом. Хмельницкий знал, что тот ненавидит шляхту лютой ненавистью и является настоящим народным вождем. В борьбе с поляками он не признавал никаких компромиссов и не скрывал своего убеждения в том, что от них необходимо полностью очистить всю Украйну.
– Понятно, Максим будет настаивать на продолжении войны, – с горечью подумал Богдан, начиная осознавать, что хотя он и гетман, и верховная власть в Войске принадлежит ему, но против мнения того же Кривоноса он пойти не может.
– А ведь еще есть и Кречовский. За ним стоят реестровики, – .Хмельницкий перевел взгляд на своего кума и старого приятеля. – О чем он интересно думает?
Но полковник сидел с непроницаемым выражением на лице, лениво потягивая венгерское вино из своего кубка.
Между тем, мысли Кречовского были созвучны думам самого Хмельницкого. Полковник не был сторонником продолжения войны, так как лучше многих знал какой могучей и беспощадной может стать Речь Посполитая, если ей будет угрожать по – настоящему смертельная опасность. Кречовский, как и сам Богдан, остро понимал необходимость прекращения дальнейших военных действий и максимального использования средств дипломатии. Сейчас можно было еще всю вину в происшедшем свалить на Потоцкого и Конецпольского, представить Запорожское Войско жертвой агрессии со стороны коронного гетмана, добиться увеличения реестра и возврата казацких привилегий.
– А вот как обернутся дела, если не воспользоваться этим выпавшим нам уникальным шансом, – размышлял он, – еще вилами по воде писано. In obscures, quod minimum est sequimur (в делах сомнительных мы следуем тому, что наименее сомнительно).
Но это было лишь его мнение. Он не хуже Хмельницкого понимал, что рядовые казаки, да и большинство полковников, будут настаивать на продолжении войны.
Действительно, среди пирующих все чаще раздавалось: «Батько, веди нас на ляхов!».
Гетман, слыша эти возгласы, продолжал внимательно всматриваться в лица гостей. Вот обычно немногословный Колодка что‑то оживленно доказывал Таборенко, а тот слушал его, согласно кивая бритой головой с ухарски закрученным за ухо оселедцем. Громко звучал бас великана Нечая, стучавшего эфесом сабли по столу, и призывавшего вырезать всех ляхов до ноги. Никого не слушая, что‑то выкрикивал Иван Донец, склонившись к Чарноте, который уже, судя по его раскрасневшемуся лицу, был прилично пьян. Иван Ганжа, о чем‑то тихо разговаривал с Федором Богуном, который его внимательно слушал. Склонив друг к другу чубатые головы, толковали между собой Морозенко, Хмелецкий и Иван Богун. Менее сдержанные полковые есаулы и приглашенные на банкет наиболее заслуженные сотники, время от времени в полный голос выкрикивали: «Смерть ляхам!».
Хмельницкий продолжал делать вид, что не слышит этих восклицаний из‑за стоявшего в шатре гомона, но тут со своего места с кубком в руке поднялся Остап.
– Дозволь, ясновельможный гетман, слово молвить, – обратился он к нему, и Богдану ничего не оставалось, как милостиво улыбнуться и кивнуть головой в ответ.
Остап произнес тост за здоровье Хмельницкого, сравнив его с Моисеем, который вывел иудеев из египетского плена, завершив его словами: «А теперь веди нас на Варшаву! Не вложим сабель в ножны, пока хоть один лях останется на Украйне!». Все полковники и остальная старшина диким ревом подхватили эти слова Остапа, повторяя их, как заклятие. Гетман вымученно улыбнулся, но вынужден был осушить свой кубок до дна.