Страница 70 из 88
Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, Таежно‑Михайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. «Ниву» вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: пересели сначала на пятитонку, позднее на лесхозовский «уазик», выкинув оттуда водителей и главного инженера лесхоза. Хорошо просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы…
Наворотили с лихвой. Однако же с сегодняшнего дня всевольный их загул заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова, кроме двухстволки, еще и карабин в доме хранится. Не на виду. Вернувшись с рыбалки и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал грабителей и, когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил одному из четырех ногу.
Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно дальше. Главное для них – выбраться из района, области, затеряться на оживленной автостраде, а там – кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно если очутятся за пределами России…
– Вот, посмотри, – протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом. – Ориентировка на одного из них.
«Возраст – 25–30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины, глаза темные», – скользнул глазами по строчкам Зимин.
– Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, – сказал Сергей.
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
«На левом плече – полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, – говорилось в описании, – у левого локтя – четырехконечный крест с надписью „Рай“, подчеркнутый чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти – цветок лилии; на левом предплечье – сердце, пронзенное стрелой, буква „Z“; на правом – факел; у основания большого пальца – три точки; под коленками – кресты; на правой ступне – надпись „Душа болит о производстве“, на левой – „А ноги просятся в санчасть“.»
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
– А ноги просятся в санчасть, – повторил вслух последние слова. – Мудрено запомнить.
– Ясно, куда его ноги просятся, – сказал Нетесов, делая нажим на слове «его».
Чего‑то Сергей недоговаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета, положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и, скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он перед ночью на два‑три часа заехал домой.
– Ну а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? – переводя разговор, спросил Нетесов.
– В порядке, – кивнул Зимин. – Заметил, ты у Засекиных в большом почете.
– Ну уж… Показалось тебе.
– Серьезно, серьезно.
– Ну, может, и так, – легко согласился Сергей.
– Внука Василия Терентьевича за наезд, которого он не совершал, чуть‑чуть не осудили, – вмешалась в разговор Полина. – Сидел бы уж два года, если б не Сергей.
– Да, ошибка там вышла, – мотнул головой Нетесов.
– Я все‑таки думаю, Сережа, не ошибка, – возразила Полина, – а потому, что племянник директора коммерческого центра виновником был.
– Нет. Понимаю, о чем ты, случается такое. Но здесь не разобрались как следует, – тоном, не оставляющим сомнений, сказал Сергей.
Зимин не стал уточнять подробности истории с внуком пасечника. Хотел было рассказать о встречах с бывшим охранником лагеря «Свободный», с ветераном гражданской, но передумал. Потом как‑нибудь. Сергей был сосредоточен на своем, слушал рассеянно, отвечал односложно.
Уехал он спустя полтора часа, сказав, что теперь‑то уж должен вернуться очень скоро и они сразу отправятся на так долго откладывавшуюся рыбалку. А пока, чтоб не скучно было Андрею, он может покататься по Пихтовому, по окрестностям на его, Нетесова, мотоцикле.
– А права? – спросил Зимин.
– С моим номером не остановят, катайся, – махнул рукой Нетесов.
…Наведываться второй раз к Марии Черевинской не пришлось. Ближе к полночи дочь пасечника вместе с мужем сама подъехала на «Жигулях» к нетесовскому дому. Она была взволнована: соседка сказала ей, что начальник уголовного розыска вместе с поселившимся у него мужчиной были на кордоне, на пасеке у ее отца, и ее разыскивали. Черевинская думала: с отцом что‑то стряслось.
– Слава Богу, – она перевела дух, перекрестилась, прочитав записку от отца, – только за этим и приходили?
– Только за этим.
– Сейчас сама привезу…
Через каких‑нибудь полчаса Зимин держал в руке стопку тонких тетрадок в бледно‑голубых обложках, точно таких, какие он уже видел, читал на таежной пасеке. Точнее, на пасеке он видел и читал всего‑навсего одну тетрадку с надписью на обложке «Дневник Терентия Засекина. Октябрь 1919 года – февраль 1920 года». В этих, принесенных, тетрадях Терентий Засекин делал записи с апреля 1920 по декабрь 1929 года.
В одной из тетрадок была открытка времен гражданской, раскрашенная, на плохой бумаге изготовленная и с надписью «Что несет большевизм народу?». Зимин видел такую впервые: на ней ехала на коне Смерть с пустыми глазницами, с проваленным носом, в черном балахоне и с косой, с лезвия которой капала кровь. Впереди расстилалась деревня, толпились люди; позади окрест в беспорядке валялись трупы, виднелись головешки сгоревших изб…
– Вот. Еще и отцовы записи, – подала Черевинская сколотые скрепкой листы. – Ни в коем случае не потеряйте, – предупредила на прощанье.
– Все верну в сохранности, – заверил Зимин. Поразмыслив, первым делом решил прочитать написанное пасечником‑сыном…
Тютрюмов
1920 год
– Товарищ Прожогин, подозрительного вот задержал, – Афанасий Маркушин, милиционер Пихтовской уездной милиции, ввел в кабинет секретаря укома молодого мужчину. Секретарь коротко посмотрел на незнакомца, одетого в поношенный костюм и косоворотку, на Маркушина, стоящего позади с винтовкой с примкнутым штыком, сказал:
– Так и вел бы к себе.
– Я и хотел. Увидел, у вас свет горит, и…
– Ладно. Чем подозрительный? – прервал Прожогин.
– Возле станции терся, у жены стрелочника Возчикова спрашивал, как найти Пушилиных, Игнатия со Степаном, – ответил Маркушин.
– Ищешь, значит, Пушилиных? – спросил секретарь укома, изучающе внимательно глядя на неизвестного.
– Да.
– Зачем?
– Хотел встретиться по личному делу.
– По какому?
– Касается меня одного.
– Нет, это уж извини. Нас – тоже. Сынок с отцом – главари кулацкой банды, шастают по тайге, а у него к ним личное дело. Документы есть?
– Нет.
– Вот так. Без документов, темная для нас личность, ищешь бандитов. – Секретарь укома старательно скатал самокрутку, закурил. – Что скажешь?
– Говори, чего уж там, раз попался, – вставил в возникшую паузу милиционер Маркушин.
Незнакомец не удостоил взглядом своего конвоира. Молча внимательно разглядывал висевший за спиной у хозяина кабинета на стене кумачовый лозунг: «Царство рабочего класса длится только два года. Сделайте его вечным!», что‑то решал для себя.
– Так что прикажешь думать? – еще раз спросил секретарь укома.
– Я бы хотел говорить вдвоем, – сказал незнакомец.
– Хорошо, – согласился Прожогин. Велел милиционеру: – Побудь в коридоре.
Маркушин вышел из кабинета; с длинной винтовкой управляться было неловко, он штыком царапнул дверной косяк.
– Слушаю, – сказал Прожогин.
Незнакомец подошел к столу, вынул из внутреннего кармана пиджака наган, положил его перед секретарем, назвался:
– Я – старший лейтенант Взоров. Из личного конвоя адмирала Колчака. В прошлом, разумеется… Хочу сделать заявление.