Клад адмирала

– Читай. Отчеркнутого карандашом. – Хозяин гостиной взял лежавшую отдельно от бумажного завала узкую и длинную газетную полоску, протянул Олегу.

«Был и такой случай. Весной сорокового года с открытием навигации привезли к нам в район на двух баржах поляков. В СССР они попали, спасаясь от Гитлера, когда тот захватил Польшу. Разные это были люди. Бедные и богатые. Крестьяне и аристократы. У одних в карманах пусто и одеты плохо, другие – во всем модном и с чемоданами, полными денег.

Всех без разбора взрослых определили на лесоповал. Работа – за питание, жизнь – в тайге, в бараках. Те, кто никогда не держал в руках пилы и топора, но имел средства, стали нанимать бедных делать их нормы. Но длилось так недолго. Начальство узнало, запретило наемный труд. Поляки в ответ взбунтовались, прекратили работу. Из области прибыли сотрудники НКВД. Зачинщиков и всех, кто имел не рабоче‑крестьянское происхождение, погрузили опять на баржи и увезли неизвестно куда. Говорили, на самый север области, в Приполярье. Больше о них сведений не было…»

Подчеркнутый карандашом текст заканчивался, и читать дальше Олег не стал.

– Ну и зачем ехать? – спросил равнодушно.

– Обратил внимание на место действия?

– Конечно.

– Очень нужно было гэбистам возить из одной глухой тайги в другую чужеродных белоручек!

– Шлепнули?

– Именно.

– Но ведь написано, что опять в баржу погрузили…

– Слухи распустили, Олежек, слухи.

– Пусть по‑вашему. Дальше?

– Дальше? Ты же знаешь нравы толстолобиков из НКВД. Если что‑то и брали у подопечных – малоценное, чисто утилитарного назначения.

– Хорошо. Когда ехать?

– Не откладывай. Святковский, кажется, владеет польским?

– Свободно, – подтвердил Олег.

– С ним и Саженевым полетишь. Документы я подготовлю.

Хозяин квартиры сгреб ворох газетных вырезок, встал и прошел к камину, бросил вырезки в топку. Глядя на скоротечное пламя, сказал:

– С автором заметки встречаться не нужно. Свое расследование проведите. Разыщите старожилов, очевидцев.

– Ясно…

2

– К вам, Александр Иванович. Кажется, те самые поляки, – сказала секретарша, появившись на пороге кабинета директора отдаленного сибирского леспромхоза «Лататский».

– А, зови, зови, – живо откликнулся директор. – И позвони в столовую. Пусть там что‑нибудь соберут. Поприличнее, сама понимаешь…

Секретарша кивнула и вышла. Директор в остававшиеся секунды поправил узел галстука, провел два раза по волосам расческой. Пепельница была полна окурков. Быстрым точным движением он вытряхнул содержимое пепельницы в урну. Хотел еще собрать в стопку деловые бумаги на столе, однако не успел: в кабинете уже находились трое рослых молодых людей.

– Олег Остапенко, член зарубежной секции общества «Мемориал», – протягивая руку вышедшему из‑за стола навстречу гостям директору, отрекомендовался один из троих, парень с рыжеватыми волнистыми волосами.

– Никитин, – назвался директор. – Очень приятно видеть вас в наших краях…

– Юрий Саженев, корреспондент пресс‑клуба «Мемориала», и Мечислав Святковский, наш гость из Польши, – представил директору леспромхоза своих спутников Остапенко.

– Да‑да, мне о вас звонили дважды. – Директор помолчал. В доказательство своей осведомленности прибавил: – Поляк – студент Краковского университета и председатель комитета «Вольная Польша».

– Так, – подтвердил Остапенко.

– Мой отец был ранен при освобождении Польши. Как раз на подступах к Кракову, – сказал директор. – Так что не совсем чужая для меня страна. Переведите студенту.

– Ну нужно, – с едва уловимым акцентом сказал Святковский. – Я знаю русский, пан директор. И для меня Сибирь тоже не совсем чужая страна.

– У Мечислава родственники погибли в этих местах. Полвека назад, – сказал Остапенко.

– Да, тут до войны и в войну жили поляки. На кордоне Сушняки, – подтвердил директор леспромхоза. – Я, правда, мало знаю об этом, совсем не знал, пока в газете не написали недавно.

– А кто знает хорошо? – спросил Остапенко.

– Игнатьев, технорук наш. Он и рассказывал о поляках журналисту из области. Вы садитесь, я сейчас приглашу Игнатьева. – Директор взялся за телефонную трубку.

– Секунду, – включился в разговор корреспондент пресс‑клуба «Мемориала». – Технорук был очевидцем?

– Какой очевидец! Ему пятидесяти еще нет.

– Тогда не нужно. Он все рассказал. – Из «дипломата» Саженев извлек темно‑коричневую папку, кожаную обложку которой украшали вытисненные золотом надписи на русском и польском языках: название комитета – «Свободная Польша» – и ниже двуглавый орел. В папке были всего две аккуратно подклеенные вырезки из газет.

– Вот. Статья в вашей областной газете и ее перевод в варшавском «Вечере».

– Интересно. – Директор подержал папку, разглядывая статью на чужом языке. – Даже перевели.

– Да. Наша цель – тоже написать об этом. Но более подробно, – сказал Остапенко. – С кем еще можно поговорить о поляках?

– Лесопунктовские старожилы в Сушняках должны помнить. Бараки стояли около Сушняков.

– Сушняки – это далеко?

– Пятьдесят километров по узкоколейке.

– А когда можно туда уехать?

– Да как захотите. Хоть сегодня. Сейчас пообедаем, и можно ехать. Я провожу вас в лесопункт.

Молодой поляк после этих слов директора заговорил на родном языке, обращаясь к Саженеву.

– Мечислав сказал, что ему было бы неприятно обидеть вас, – перевел Саженев директору леспромхоза, – но он опасается, что, если мы приедем в Сушняки в сопровождении начальства, люди не так свободно будут чувствовать себя, искренних разговоров может не получиться.

– Хорошо, как вам удобнее, – пожал плечами Никитин.

– Но это без обиды?

– Конечно. Пообедать вместе со мной, надеюсь, не откажетесь?

– Спасибо, пан директор, – Мечислав улыбнулся. – С удовольствием.

3

– Да читал я ее, – отмахнулся от газеты одинокий старик‑вдовец Григорьев, в прошлом лесоруб. Он был четвертым из сушняковских старожилов, в избу которого вошли приехавшие издалека в глухую таежную деревеньку гости. – В ней про поляков половина не сказана, а половина – неправда.

– Как так? – спросил Остапенко.

– Так. Не весной их привезли, а летом. Шиповник вовсю цвел. Из области никто из сотрудников НКВД не приезжал. Они еще уехать не успели, когда это случилось.

– Что случилось?

– Ну, забастовка на узкоколейке или как хочешь называй. Один из поляков, лысоватый, щуплый такой и с золотыми фиксами, Вацлавом звали, поднялся на пустую платформу: «Мы, – говорит, – не пленные, а беженцы из другой страны. Не обязаны подчиняться всем законам вашего государства. А с нами как с рабами, как с быдлом обращаются». После этого поляки бросили работу, пришли в Сушняки, и Вацлав говорил то же самое.

– Вы были очевидцем? – спросил Мечислав.

– Да там вся деревня была.

– А что сотрудники из органов?

– Не вмешивались. Их мало было. Вызвали подмогу из зональной комендатуры и наблюдали.

– А дальше?

– Дальше… – Григорьев сделал глубокую затяжку папиросой, выдохнул: – Дальше расстреляли их всех. В Староармачевском бору.

– Это точно?

– Куда точней. – Григорьев невесело усмехнулся. – На глазах у отца. Он лесным объездчиком был. Как раз в это время по бору проезжал. Ясное дело, его не видели…

– И вы можете показать, где именно расстреливали? – спросил Мечислав.

– Конечно. Мы в том же году осенью зарубки на корнях пихт сделали. На случай, если срубят деревья. Да и без зарубок всегда помнил.

– Проехать туда можно? – спросил Остапенко.

– Нет. Только пешком, – ответил старый вальщик.

– А сколько дней туда добираться?

– Дней? – удивленно переспросил Григорьев. – Помоложе был, так часа за два доходил. Сейчас еще полчасика накинь.

– Сходим завтра? – попросил Остапенко.

– Пожалуйста, я тоже очень прошу. – Мечислав приложил руку к груди.

– Какой разговор, конечно. Только, – пожилой лесоруб глянул на обувь гостей, – сапоги нужны.