Сексус

Я поднял глаза и увидел Мону, стоявшую с заплаканным лицом на пороге комнаты. За ее спиной Артур Реймонд держал обеими руками кое-как уложенный тючище. Артур улыбался во весь рот, он был очень доволен собой, ну просто в полном восторге.

Не очень-то мне хотелось вскакивать и устраивать представление, особенно в присутствии Артура Реймонда.

– Ну, – проговорила Мона. – Тебе нечего сказать? Ты извиниться не думаешь?

– Конечно, извинится, – сказал Артур, явно боявшийся, что она сию же минуту повернет обратно.

– Я же не вас спрашиваю, – оборвала его Мона. – Я его спрашиваю.

Я поднялся с кровати и шагнул к ней. Артур выглядел дурак дураком. Я знал, что он ничего не пожалел бы, лишь бы оказаться на моем месте. Мы обнялись, и Мона, повернувшись к нему, буркнула:

– А чего вы не уходите?

Лицо Артура стало красным как свекла, он попробовал пробормотать какие-то извинения, но слова застряли у него в горле. Мона с треском захлопнула за ним дверь.

– Идиот, – сказала она. – Ох, как меня воротит от этого дома!

Она прижалась ко мне всем телом, и я почувствовал, что желание и отчаяние ее стали другими. Разлука, какой бы короткой она ни была, оказалась для нее действительно настоящей. И это испугало ее. Никто еще так легко не позволял ей уйти. Не только унижение испытала она – ее еще это и удивило.

Интересно наблюдать, как схоже поведение разных женщин в таких ситуациях. Почти без вариантов первым следует вопрос: «Почему ты так поступил?», или: «Как ты мог так ко мне относиться?» Мужчина в таких случаях скажет: «Давай больше не обсуждать. Забудем об этом». Но женщина реагирует так, будто поражена в самые жизненные центры и вряд ли оправится от этого удара. В ней все обосновано чисто личным, она рассуждает только о себе, со своей точки зрения, но не «я» побуждает ее к упрекам, а ЖЕНЩИНА. То, что человек, которого она любит, к которому привязана всей душой, которого сотворила по своему образу, вдруг от нее отказывается, не укладывается в ее сознании. Другое дело, если бы появилась соперница – это еще можно понять. Но порвать с ней без всяких видимых причин, так легко бросить ее из-за какой-то пустячной женской проделки – вот что непостижимо. Тогда все построено на песке, тогда просто не за что ухватиться.

– Ты понимал, что я не вернусь, или нет? – спросила она, улыбнувшись сквозь слезы.

И да и нет были в равной степени рискованными. В любом случае я втягивался бы в долгое обсуждение, выяснение, споры. И я ответил так:

– Артур думал, что ты вернешься. А я не был уверен. Я боялся, что могу потерять тебя.

С ответом я угадал: он ей понравился. «Потерять ее», понести утрату – это означало, что она для меня ценность. И еще это означало, что своим добровольным возвращением она преподносила подарок, самый дорогой подарок, который можно было мне предложить.

– Как я могла так поступить? – жалобно проговорила она, глядя на меня оттаявшими глазами. – Я только хотела узнать, испугаешься ли ты. Я иногда очень глупо себя вела, словно мне были нужны доказательства, что ты меня любишь. Дурость какая!

Мона обняла меня, словно ухватилась за что-то надежное и прочное. И уже страсть пробудилась в ней, и пальцы начали расстегивать мои брюки.

– А ты хотел, чтобы я вернулась? – прошептала она, извлекая мою палку и пристраивая ее к своей горячей расщелине. – Скажи это! Я хочу услышать, как ты это скажешь!

И я сказал это. Сказал со всей убежденностью, на какую был способен.

– А теперь возьми меня, – прошептала она, и ее рот судорожно передернулся.

Она крестом раскинулась на кровати, юбка задрана к подбородку.

– Сними это с меня, – взмолилась она, лихорадочно нащупывая застежки и не находя их. – Хочу, чтобы ты меня трахнул, как никогда раньше.

– Подожди, подожди, – бормотал я, путаясь в ее одежках, – мне же надо распутать все эти чертовы штуки.

– Скорей, скорей, – торопила она, – сдерни их как-нибудь… Бог ты мой, я бы без тебя не справилась… Да… хорошо, хорошо… вот так. – Она вилась ужом подо мной. – Ох, Вэл, никогда не отпускай меня больше… Крепче, крепче… держи меня. А черт, кончаю… Вот так… держи меня.

Я подождал, чтобы утихли ее судороги.

– А ты не кончил? – спросила она. – Не кончай пока, подержи его там… Только не двигайся…

Я послушно не двигался, я был так крепко сжат, что чувствовал, как трепещет шелковый флажок у нее внутри. Словно пойманная птичка.

– Подожди минуточку, подожди…

Она собирала силы для нового взрыва. Расширившиеся влажные зрачки, можно даже сказать, успокоившиеся глаза. Но когда подступил оргазм, глаза сузились, зрачки метнулись из угла в угол, словно искали, на чем остановиться.

– Давай, теперь давай, – прохрипела она. – Дай мне его, иди, иди туда.

Рот ее снова искривился дикой гримасой, такой непристойной, что она куда быстрее, чем резкие толчки телом, вызывает мужской оргазм. И как только я пальнул в нее горячей спермой, она забилась в конвульсиях. Выгибалась, раскачивалась, словно цирковая гимнастка, и, как обычно, оргазм следовал за оргазмом, целой серией. Я чуть было по щекам не начал ее хлопать, чтобы привести в чувство.

Следующим блюдом, как водится, была сигарета. Она прикрылась простыней и, лежа на спине, курила, глубоко затягиваясь, будто воздушным насосом работала.

– Я иногда боюсь, что сердце не выдержит… Так и умру в самом разгаре… – Она вытянулась с грацией пантеры, широко раздвинула ноги, чтобы сперма вытекла из нее. – Ох ты, – сказала она, исследовав себя рукой. – Все еще течет. Дай-ка полотенце, слышишь?

Наклонившись над ней с полотенцем, я запустил пальцы в ее дыру: я любил пощупать ее сразу же после употребления. Этакая щепотка-щекотка.

– Не надо так, – произнесла она слабым голосом. – А то у меня снова начнется. – Говоря это, она похотливо вильнула тазом. – Не слишком сильно, Вэл. Я очень чувствительна. Вот так…

Она взяла меня за запястье и мягким нажимом стала регулировать мои движения. В конце концов я выдернул руку и приклеился губами к ее расщелине.

– Чудесно, – вздохнула она.

Мы лежали на боку, ее ноги закинуты мне на плечи. Вскоре я ощутил прикосновение ее губ к моему дыроколу. А я обеими руками развел в стороны ее половинки и впился взглядом в крохотную коричневую пуговку под влагалищем. «Вот это и есть ее задняя дырка», – сказал я самому себе. Выглядела она приятно. Такая маленькая, такая сморщенная, словно только черные овечьи орешки и могут проскочить сквозь нее.

Сытые по горло, мы дремали на простынях, когда раздался решительный стук в дверь. Это была Ребекка. Не закончили ли мы уже? Она приготовила чай и звала нас присоединиться к ним.

Я крикнул через дверь, что мы спим и не знаем, когда поднимемся.

– Могу я войти на минуту?

С этими словами она довольно сердито распахнула дверь.

– Конечно, входите, – запоздало пригласил я, искоса глядя на нее.

– Бог ты мой, вы совсем как два голубка в гнездышке, – сказала она, хохотнув своим низким голоском. – И как у вас только сил хватает? Вас было слышно на другой стороне холла. Я вся извелась от зависти.

Она стояла совсем рядом и разглядывала нас. Мона положила руку на моего петушка в инстинктивной попытке защитить свою собственность. Ребекка туда и уставилась.

– Бога ради, перестаньте играть этой штукой, когда я разговариваю с вами!

– А что вы не даете нам побыть вдвоем? – возразила Мона. – Мы же к вам в спальню не входим, не так ли? Имеем мы право на личную жизнь или нет?

Ребекка снова засмеялась:

– В нашей спальне нет ничего заманчивого. Не то что у вас. Вы весь дом взбудоражили.

– Мы скоро освободим ваш дом от нашего присутствия, – сказала Мона. – Мне хочется жить в своем собственном доме. А здесь для меня слишком грязно. У вас даже менструации не могут пройти без того, чтобы все в доме не знали об этом.

Я поспешил вмешаться, чтобы как-то смягчить положение. Если бы Ребекка разошлась, она навязала бы узлов из Моны.