Страница 98 из 116
По утрам он принимал водные процедуры, для чего грел на плите громадный закоптелый чайник и вместе с ним удалялся в разгромленную ванную, где долго плескался, совершенно голый, при открытых дверях, и если забывал в своей комнате полотенце или белье, то в таком же виде шествовал через весь коридор. Встречные с визгом разбегались, он же не обращал на них внимания. Пока он плескался в ванной или готовил себе пищу на кухне, дверь его комнаты была распахнута настежь — так он проветривал свое помещение. В этом логове царил смрад и мрак запустения, на всех предметах громоздились высокие кучи старых пожелтелых газет, пол был заставлен пустыми банками и бутылками, и смердило оттуда чудовищно.
Однажды я была свидетелем, как один из приблудных волчат сунул нос в пещеру и был тут же пойман с поличным. Не знаю, каким чутьем наш ящер унюхал диверсию, но он стремительно выскочил из ванной. Громоздкая голая тень метнулась мне наперерез, и я невольно обратила внимание, что все его тело покрыто ровным коричневым загаром, — как видно, он был нудистом. Я испуганно юркнула в свою комнату, однако успела заметить, как, ухватив за шкирку несчастного пацана, ящер поволок его в свою пещеру и закрыл дверь на ключ. Мне показалось, что жертва при виде голого ящера просто потеряла сознание от ужаса, потому что, сколько я ни прислушивалась, никаких признаков борьбы или скандала из зловонной пещеры не доносилось. Не исключено, что открытая настежь дверь была своего рода западней, ловушкой для глупых жертв. В смятении я моталась по коридору, но мне так и не удалось дождаться момента, когда же наш ящер выпустил свою жертву. Похоже, он схавал ее целиком.
На другой день я осторожно наблюдала за ним, и он засек мой пытливый взгляд, подкараулил в коридоре и преградил дорогу.
— Видела? — спросил он.
— Видела, — призналась я, почему-то не в силах отвести от него взгляда. Он сделал из пальцев вилку и ткнул мне в глаза. Лицо его полыхнуло такой лютой яростью, что меня точно ударом тока шарахнуло об стенку, где я и осталась стоять, будто пришпиленная к ее шершавой поверхности.
Тогда я впервые постигла всю меру его ярости, и она ужаснула меня, но в то же время почему-то восхитила. Я прекрасно понимаю, что злобу и ненависть никак нельзя считать качествами положительными, но снисхождение мое тоже иссякло. В этом блеющем стаде парнокопытных, наследных алкашей, деградантов, слабоумных дистрофиков, начисто потерявших собственное лицо со всеми его качествами и свойствами, как положительными, так и отрицательными, трезвая злоба — явление уже уникальное. Каждый народ заслужил своих палачей.
Буфетчица школьной столовой Зина жила в образе широкой размашистой натуры. Подобные натуры до сих пор весьма популярны в нашей стране, но не надо думать, что они кому-либо помогают или делают что-либо полезное ближнему. Напротив, от них нельзя ждать ничего, кроме неприятностей.
Ни капли не заботясь о завтрашнем дне, они пропивают с кем придется свои и чужие деньги, щедро выставляют на стол все свои запасы жратвы, обрекая семью на жизнь впроголодь. Под горячую руку могут раздарить первому встречному семейные реликвии и заодно последнюю рубаху, а также любимые вещи мужа и ребенка. Так же щедро они разбазаривают и свое время, женят, судят, разводят соседей. Понятие о совести, долге, морали у них весьма приблизительное, потому что ориентируются они в своих поступках на таких же, как они; мнением соседей дорожат больше всего на свете. Они ловко умеют любой гнусный факт своей биографии вывернуть наизнанку и подтасовать так, что даже в собственном сознании живут в образе честных, щедрых и даже возвышенных натур.
Воруют они также стихийно, безалаберно, почти инстинктивно. «Не пойман — не вор» — любимое их изречение, но и пойманный за руку — не стыдится и не раскаивается, а, напротив, в праведном гневе, вопреки очевидности и здравому смыслу, истово доказывает свою невиновность. Когда же дело доходит до суда и возмездия, у них всегда виноват кто-то другой, какой-то мифический злодей, который их подвел. Они же, бедные, всегда невинно страдают из-за своей исключительной доверчивости. Словом, крадут они всегда бездарно, бестолково и почти всегда попадаются, но никогда не раскаиваются и не перестают красть.
В нашей коммуналке воровством промышляли почти все поголовно. Одна тащила звериный корм в зоопраке, другая — детские завтраки в школе, медсестра в больнице крала постельное белье и посуду, из жилконторы несли раковины, унитазы, стройматериалы, крали овощи, фрукты, игрушки, приборы, мыло, колбасу — словом, крали все.
Липка тащила лоскутки материи, предназначенные для экранов радиоприемников, и стегала из них ватные одеяла.
Однажды на кухне семейка волчат что-то кипятила в громадных баках. Оказывается, они сперли по случаю рулон дефицитного наждачного материала и потом отмывали шершавое покрытие, чтобы сделать простыни.
Очередная невестка Василисы работала на заводе, где штампуют пластмассу. Вся ее комната была завалена ярким пластмассовым ширпотребом: вазочки, статуэтки, мыльницы, полочки, игрушки, этажерки, люстры, посуда, хлебницы, — мы ходили в ее комнату, как в музей. Там особенно поражал воображение какой-то продолговатый розовый предмет, совершенный по форме, но абсолютно непонятного назначения. Он оказался деталью самолета, которую эта баба сперла в запарке.
Только одна семейка заматерелых в грехе воров-торгашей крала профессионально: вкрадчиво, аккуратно, скромно. Они никому не позволяли заглядывать в свою комнату, и лишь запахи жратвы, которые доносились оттуда, изобличали их с головой. И еще их спесивая красавица дочь, разодетая как павлин, так откровенно презирала всех нас, как только выскочка из воровской среды может презирать ближнего.
Нашим правоверным партийцам на их идеологическом фронте красть было абсолютно нечего, и они законно гордились своей кристальной честностью и возводили это себе в заслугу. Но, мне кажется, этот фактор пагубно сказывался на их психике. Постоянно лгать и никогда не красть — этакое противоестественное раздвоение, этакая половинчатость наверняка разрушала их нервную систему. Поэтому они начали красть на законных основаниях — посредством пайков и распределителей они узаконили свое воровство.
Мне казалось — я схожу с ума. Я и впрямь сходила с ума от беспомощных попыток как-то отрегулировать наше взаимопонимание. Но хоть убей, я уже не могла соответствовать образу жизни моих соплеменников, и в этом смысле они были по-своему правы: немцы совратили и подменили меня, научили трезвости, трудолюбию, чистоплотности, сдержанности и честности.
Но все эти тяжким трудом приобретенные в Германии добродетели здесь автоматически обращались в пороки. Меня подозревали в хитрости, коварстве, скрытности, жадности и яростно боролись с этими мнимыми пороками. То и дело мне учинялись бестолковые скандалы, меня оскорбляли, поносили, называли «немецкой подстилкой, выблядком, фашистским выкормышем». «Здесь тебе не Германия», — говорили они по любому поводу. Причем в заслугу себе возводились даже откровенные пороки, такие, как хамство под личиной откровенности, черное пьянство под маской загула, блядство под лозунгом свободы. В их представлении все эти свинские качества обладали какой-то притягательной силой, без которой невозможен непостижимый и загадочный русский характер. Да и кто только выдумал этот загадочный русский характер, который давно состоит из одних пороков? Неужели пороки столь загадочны?
Но бог с ними, дело не в соседях. Не так уж они меня травили и не очень-то могли затравить. Все-таки не с луны я к ним свалилась и не из пансиона благородных девиц. У меня за спиной были ужасы по-круче. Беда в том, что моя матушка оказалась их верной союзницей.
Поначалу, беспомощно барахтаясь в этом море страстей, я вполне искренне полагала, что моя мать — женщина невероятного темперамента и великой души. Меня очень угнетала собственная малахольность. Я страдала от невозможности ответить матери столь же горячими, искренними чувствами — уйти в эту стихию чувств и начисто раствориться в ней. Но постепенно я возненавидела привычку жить только чувствами, в основном случайными и низкопробными. Эта привычка являлась следствием всего лишь дурного воспитания, порождением вывихнутой психики и вконец разболтанной нервной системы.