Страница 63 из 116
В мрачном зловонном каземате все стены завешаны красочными плакатами, на которых неуклюжие зловещие существа в прозрачных комбинезонах осуществляют меры противоатомной обороны. На замызганных столах и лавках — слои доисторической пыли. На окнах решетки, как в камере пыток.
Колченогий инвалид с восторгом потомственного идиота, дорвавшегося до власти, осуществляет над нами меры подготовки населения к атомной войне. Он торчит из трибуны, которая притулилась там в красном, правом, углу под бюстом Брежнева, явно выполненным для какого-то громадного зала и настолько непропорциональным в данном подвале, что невольно ломаешь голову: как же его сюда втащили и запихали?
Косноязычием инвалид — под стать своему вождю и учителю. Только что он изрек свою сокровенную мысль об атомной войне, которая сводится к тому, что мы не должны предаваться панике, если услышим хлюпающий звук паф!
— Паф! — вкрадчиво и нежно повторяет инвалид. — Паф! — произносит он угрожающе. — Паф! — патетически заключает он.
Вот именно: паф! паф! паф! Ничего более существенного он нам сообщить не может. Он потерял нить повествования и теперь лихорадочно роется в своих конспектах.
— Великий борец за мир… — бормочет он в поисках цитаты. — Друг и учитель, брат…
— Товарищ Сталин, — подсказывает кто-то.
Лицо инвалида озаряется ласковой, непроизвольной улыбкой, будто он внезапно услышал объяснение в любви. Он заматерелый сталинист, и бабы любят раскручивать его в этом плане. Но на этот раз нам не удается потолковать с ним по душам.
— Хватит! Довольно издеваться над людьми! — исступленно произносит Ирма. — Паф! — Она оглушительно бьет кулаком по столу. — Город не подготовлен к зиме, а вы — паф! У меня дома ребенок замерзает, а вы — паф! Уже неделю нет горячей воды — паф! В доме от мороза полопались трубы — паф! То и дело отключают газ и свет, а вы тут морочите людям голову! И не стыдно вам?! Осушите сначала подвал, а потом читайте ваши дурацкие лекции! Ваш подвал не годится даже под картофельный склад, а вы — противоатомная оборона! Уж лучше бы на овощебазу гоняли — и то больше толку!
Ирма решительно направляется к выходу.
— Очень нервная гражданка, — трясется инвалид. — В свое время я бы ей нервишки подлечил, схлопотала бы она у меня пятьдесят восьмую, — клокочет он, с головой выдавая свое тюремно-лагерное происхождение.
Но тут возмущаются все остальные, на злосчастного инвалида набрасываются всей кодлой: шум, гам, бестолочь…
Я втихаря смываюсь вслед за Ирмой и настигаю ее на автобусной остановке, где она одиноко трепещет под фонарем возле аптеки и почему-то напоминает блоковскую Незнакомку. Да и сам пустынный блоковский город будто оцепенел от мороза и замер в предчувствии катастрофы.
Вокруг ни души.
— Как после нейтронной бомбы, — говорю я. — Материальные ценности уцелели, но людей не стало.
Тревожная зыбкая тень шарахнулась в подворотню.
— Автобусы не ходят! — выкрикнула она. — Идите в метро.
И мы, как одинокие странники, побрели по вымершему городу, но вскоре поняли, что до метро нам не добраться. Чтобы не замерзнуть в пути, пришлось зайти в кафе при второсортной гостинице. Швейцар окинул нас пренебрежительным взглядом. Его похмельная, мятая рожа исказилась подобием улыбки.
— В кафе? — Он озадаченно ковырнул в носу, мучительно соображая, к чему бы придраться в целях вымогательства. — Вы же у нас не проживаете?
— Проживаем, проживаем, все мы тут не живем, а проживаем, — отрезала Ирма, решительно обходя швейцара на вираже.
В зале было пусто и холодно. Официанты пировали за отдельным столиком возле кухни. Они смерили нас ленивыми взглядами и отвернулись, явно недовольные увиденным.
— Хамы, сейчас начнут кобениться, — процедила сквозь зубы Ирма, решительно устраиваясь за столиком подальше от окна.
И действительно, один халдей резво устремился в нашу сторону.
— Вы что, не видите, тут флажок стоит, — заговорил он на ходу и вдруг осекся под пристальным взглядом Ирмы.
— Извините, что вы сказали, я глуховата? — вежливо поинтересовалась она.
— Я говорю, что тут флажок, — сдерживая раздражение, повторил лакей.
— Я вижу, — невозмутимо согласилась Ирма. — Что дальше?
— Это значит, что столик забронирован делегацией, — с ненавистью процедил дубина и, возмущенно развернувшись, направился к своей компании.
— Хамское отродье! — процедила Ирма ему вдогонку. — Это ворье очень обидчивое. Они хотят, чтобы в них видели людей. Они беззастенчиво доят эту нищую, облезлую клячу, нагло пользуются ее безалаберностью и беспринципностью и еще требуют уважения к себе подобным. Ненавижу! Холуи!
Халдеи, вальяжно развалившись на стульях, перебрасывались ленивыми репликами и дерзко поглядывали в нашу сторону. Ирма побледнела, ее квадратные глаза полыхнули изумрудной яростью. Она взяла со стола флажок и стала бренчать им о стеклянную вазочку с бумажными салфетками. Назревал скандал.
Но тут дверь, ведущая в гостиницу, широко распахнулась, и на пороге возникло существо, настолько нелепое и комичное, что мы от изумления забыли про халдеев. Все на нем было скособочено, перекошено и перекручено. Защитного цвета армейская рубаха заправлена в юбчонку, явно перешитую из солдатских штанов, да и пиджачок тоже очень смахивал на старый китель. На голове — пакля свалявшейся «шестимесячной», на ногах — стоптанные мужские полуботинки. Так одевались сироты-подростки в голодное послевоенное время, да еще в больницах можно было встретить таких испитых и полубезумных санитарок и уборщиц — последних представительниц вымирающего сословия профессиональных санитарок и сиделок. Личико ее было мятое, красное, будто прихваченное морозом, а затем оттаявшее, как недозрелое яблоко.
Существо стояло на пороге, дико озираясь по сторонам, а к ней уже наперегонки спешили халдеи… В предчувствии гадкой сцены мы переглянулись, но халдеи, к нашему изумлению, вдруг повели себя на редкость галантно и предупредительно.
Они обступили гостью и наперебой стали предлагать ей свои услуги. Она рассеянно принимала знаки их внимания и очумело озиралась по сторонам. К сожалению, мы оказались в поле ее зрения, и она прямиком направилась в нашу сторону. Не спросив разрешения, села за наш столик и сделала знак халдеям, которые, не принимая заказа, тут же устремились на кухню. На столе в мгновение ока появились водка, шампанское, селедка и грибочки, черная икра и севрюга.
Существо по-хозяйски оглядело стол и, обнаружив какие-то неполадки, тихо матюгнулось, вскочило и со всех ног помчалось на кухню. На нас с Ирмой она не обращала ни малейшего внимания, даже не глядела в нашу сторону, как будто нас и не было.
— У тебя такое выражение лица, словно ты повстречала гремучую змею, — проворчала Ирма.
— У тебя не лучше, — огрызнулась я.
— По-моему, пора рвать когти, — сказала Ирма. — Влипнем мы здесь в историю. Как пить дать влипнем.
— Ой, погоди, я умираю от любопытства, — взмолилась я. — Чего это халдеи вокруг нее пляшут, что это за птица?
— Тише ты, возвращается, — буркнула Ирма.
Между тем странное создание основательно устраивалось во главе стола, а халдеи приволокли приборы и вежливо расставили их для нас. Хозяйка стола взяла бутылку водки, разлила по трем рюмкам и впервые окинула нас приветливым взглядом.
— Будем знакомы, — хриплым, утробным голосом пророкотала она. — Зинка Косорукова — сучкоруб из Сибири. Да вы закусывайте, закусывайте, не стесняйтесь, за все заплачено. Я разве не вижу, как эти гады обходят вас стороной. Они завсегда таких скромниц обходят да обсчитывают, но со мной не пропадете. Мы им цену знаем, — приговаривала она, затравленно и в то же время грозно озираясь и поглощая при этом чудесную закуску. Подумать только, она даже селедку брала руками, и руки ее походили на заскорузлые обмороженные клешни — на левой не хватало двух пальцев. — Добрая закусь. Дерут, конечно, гады, но раз в году можно себе позволить. А то мы там в лесу все больше снежком, снежком закусываем. Опрокинешь спиртяги — и снежком. — Она наглядно продемонстрировала, как закидывается в пасть снежок.