Страница 8 из 79
– Чем же, если не секрет?
– Джордж – беспокойная душа. Хороший человек, но слишком легко увлекается и лезет в ссоры. На следующей неделе я надеюсь привести его к вам на проповедь, – может, выберете минутку для разговора? Более всего ему необходимы наставления и руководство – я уверена, ваша речь его тронет.
– Ну разумеется, я поговорю с вашим братом, миссис Бейл. И помолюсь за его благополучное прибытие.
– Спасибо большое. Да, хорошо будет увидеться с Джорджем. Последний раз он был в Акли шесть лет назад, когда скончался мой доктор Бейл.
– Упокой Господи его душу. Скажите, наш хор молодых серафимов готов к выступлению? Мальчик по имени Герберт Черная Лапа хоть немного выучился повиноваться?
– Хор потрясающий, – ответила Саманта. – Они начали с такой малости и так далеко продвинулись! Герберт, увы, исключение. Отказывается петь вместе с другими детьми. Прямо не знаю, чего от него ждать.
– Позвольте попросить вас об одолжении. Приведите мальчика ко мне на проповедь. Пусть послушает, как я буду говорить. Именно он.
– А если он что-нибудь выкинет?
– Выгоню вон. Но дайте ему шанс, пусть поет.
– До чего же вы милосердны, преподобный.
Преподобный мистер Генри Турк похлопал Саманту Бейл по руке.
– А теперь мне пора за работу, – сказал он. – Спасибо еще раз за толковое предложение. Я с радостью встречусь с вашим братом Джорджем. Позвольте проводить вас до ворот, миссис Бейл. И простите великодушно за то смущение, которое я вам причинил.
– Это я должна извиниться. Когда я постучала, а вы не ответили, то сперва подумала, что вы нездоровы. Но булочки такие теплые и свежие, прямо из печи, мне так хотелось, чтобы вы попробовали, а тут еще дверь не заперта…
Вернувшись в кабинет, преподобный Турк заметил, что на столе красуется бутылка из-под виски. Видела или нет? Этикетки не было. В бутылке могла храниться мазь для растираний. Или даже одеколон. И потом, женщина она сдержанная, незлопамятная, а сегодня так озабочена своим братом, что вряд ли задумается, с чего это вдруг ее духовный наставник надумал крутиться, как дервиш, с кукурузным початком в кальсонах. Невинные примут все. В этом их невинность.
Кардифф, Нью-Йорк, 10 июля 1868 года
Уильям С. Ньюэлл, или Чурба для всех, кто его знал, обозревал свой убогий надел. Пруд вонял серой, почва не желала принимать семена, скряги-деревья производили настолько кислые плоды, что даже летучие твари не решались доверять свои личинки всем этим яблокам, персикам и гнусным вишням; сарай заваливался набок, дом напоминал пещеру, коровы были мрачны, козы сердиты, куры плешивы, кот обрюзг, у пса повыпадали зубы, жена-неряха, сын-балбес – ферма лежала перед ним ошибкой Создателя.
Бесплодный участок окружали зеленеющие поля, мягкие холмы, голубые озера, в которых плавали толстые утки и плескалась форель, а еще леса, полные оленей, зайцев и фазанов. Вокруг трудились благочестивые фермеры, их акры процветали, покрываясь зрелой пшеницей, превосходной кукурузой и пряной люцерной, сады ломились от изобилия, а огороды пучились несметным числом дынь и кабачков. Господь наградил этих фермеров богобоязненными женами, выпускавшими из радушных утроб детей, а также довольной жизнью скотиной и прочными домами, потому у сих мужей были все основания благодарить Небеса за их щедрость.
Даже погода, нависая над фермой Чурбы Ньюэлла, вредила всему живому: летом удушала, зимой вымораживала, осенью напускала сырость, а весной не давала подняться побегам. Как Чурбину ферму занесло в прекрасную Онондагу, оставалось для всех загадкой.
Местный священник однажды объяснил, что, если бы Творец, перед тем как предаться отдыху, потрудился бы еще часок – пусть вышло бы не ровно шесть дней, а шесть и утро седьмого, – жизнь Чурбы была бы куда легче. А раз уж так получилось, Чурба Ньюэлл делал все, что мог.
Его ферма, и без того бедная, беднела еще больше стараниями неуемных болтунов. Предыдущий владелец как-то вырыл из земли цепочку костей, очень похожую на человеческий позвоночник, а следом бритву; после чего ему хватило ума раззвонить о своей жуткой находке всему Кардиффу. Этот человек слыхал, что новый музей штата дает неплохие деньги за любые редкости – от индейских бус до иезуитских ребер, – что выкапывают из земли по всей долине.
Об одном позабыл фермер – о добром гражданине Кардиффа, пропавшем год назад и оставившем после себя только окровавленную шляпу. Стоило музейному работнику объявить, что кости недостаточно стары, а ржавая бритва сделана по недавней моде, как поползли слухи, будто бы того пропавшего бедолагу убили на земле, которая потом стала собственностью Чурбы.
Ферма и раньше считалась проклятой, теперь же стали говорить, что на ней завелись мстительные демоны. Подозрения усилились после того, как искатель костей повесил свою собаку и повесился сам, узнав, что сгнили остатки его урожая.
Чурба присел на камень и закурил последнюю сигару из тех, что прислал ему на Рождество дядя Саймон Халл. Подчиняясь понуканиям жены Берты, Ньюэлл много раз садился писать дяде письмо с просьбой дать ему работу в Бингемтоне, на сигарной фабрике «Саймон Халл и сыновья». Чурба и без того писал с трудом, а уж просьбы о помощи тем более. И сколь бы ужасна ни была ферма, здесь был его дом.
Он чувствовал себя гладиатором, который борется с населившими эту землю невидимыми чудищами. Состязание бодрило. Несчастья служили Чурбе защитой, покой оседлости пугал его сильнее, чем те злобные силы, что превращали в кашу салат-латук и вдруг ни с того ни с сего заставляли жалиться пчел. Возделывание почвы, перемешанной с жуткими останками убитого, приносило кое-какие плоды. Борьба обретала святость, пусть никто, кроме самого Чурбы, не замечал ее эпической силы. Придет день, и менестрели сложат о Чурбе Ньюэлле песню, но это будет лишь в том случае, если он не покинет свою землю.
Форт-Додж, Айова, 12 июля 1868 года
Ниследа, ни намека на что-то знакомое. Я в кризисе. Я не я. Неизвестен. Слишком верен. За кого ты меня держишь, Исток? Зачем унижать и оскорблять свое лучшее творение? Мы должны помогать друг другу. Отдай мне мою гору!
Форт-Додж, Айова, 15 июля 1868 года
Бог представлялся Анжелике Брюстер Флонк-Халл скоплением звезд в безлунном, затянутом тучами небе. Грозный, но благотворный полог сигналил изменчивым, но вечным светом. Он манил. Он был прекрасен. Далек. Поглощен величием и безразличен ко всему остальному.
В жизни Анжелики бывали плохие времена, хорошие времена, медленные времена; дни и ночи цеплялись друг за друга, словно бусинки на нитке, что некогда принадлежала другому владельцу и однажды будет передана следующему.
Молясь, Анжелика разговаривала сама с собой. Ее удивляло, как можно обращаться к Иисусу, будто Он стоит у тебя за плечом или парит неподалеку, словно стрекоза. Просить чудес и подарков, ключей от рая – все это представлялось обманом и безвкусицей. Но Анжелика уважала чужую веру.
– Преподобный Турк – превосходный оратор, – сказала Саманта Бейл. – Слушайте. Вы еще будете меня благодарить.
– Много же он собрал народу. – Джордж Халл оглядывал толпу фермеров и торговцев, молодых и старых, здоровых и увечных, что явились набраться невидимой энергии.
В отличие от своей юной жены, Джордж твердо верил в Бога, под неусыпным оком которого все без исключения Его дети медленно поворачиваются на шампуре и поют Ему хвалу, истекая шипящим жиром. Евреи утверждали, что Бог полон ярости и гнева, Бог ревнив, осуждает тщеславие, однако претендует на регулярные напоминания о Своей чудесной власти. Их Бог требовал благодарности за печать милосердия, коей Он одаривал людей, хотя то была всего лишь отсрочка беды. Джордж подозревал, что евреи всё понимают правильно, хотя даже они лелеяли слабую надежду на спасение. Рай в обмен на свиные отбивные.
Джордж с легкостью представлял, сколь блаженны уподобившиеся Карнеги и Вандербильту,[8] со всеми их прокатными станами и железными дорогами, особняками и миллионами, хорошим здоровьем и хорошими новостями. Но хлебоделы с мертвыми глазами, усталые женщины и вся эта орава трясущихся в лихорадке детей – с какой стати они?
8
Вандербильт, Корнелиус (1794–1877) – американский мультимиллионер, судостроитель и владелец сети железных дорог.