Американский Голиаф

– Всегда интриги, ничего настоящего. Вас поневоле становится жаль, несмотря на всю вашу славу.

– Вы говорите, как Генерал-с-Пальчик, он тоже любит восседать на коне, пока его свинья выкапывает трюфели. «Всегда интриги, ничего настоящего»? Халл, учитесь обращать свое жало и жалость на мишень, а не на стрелка. Мы с вами прекрасно знаем, что искренность – мать измышлений. Будьте Барнуму партнером. Не пастором.

Кардифф, Нью-Йорк, 20 января 1870 года

Барнаби Рак изучил копии с записей в книгах перевозок; они начинались Питером Уилсоном из Чикаго и вели извилистой дорожкой в Юнион, Нью-Йорк. Герман Хупер, Мартин Моричес, Руфус Трум, Томас Тауэр, Бартон Берлман, Притчард Доббс – бумаги подписаны одной и той же рукой. Наклон влево, хвостики у «Т», завитушки у «S», и «О» лежат на боку.

Один и тот же человек, распознанный по рисунку, сделанному с ферротипа Саманты Турк. Один и тот же Джордж Халл, тот самый Джордж Халл, который в ноябре шестьдесят восьмого нанял Лумиса Зейна везти его самого и его исполина от вокзала Юнион к ферме Чурбы Ньюэлла, что у подножия Медвежьей горы.

Вчера вечером Барнаби познакомился с Зейном в Лафайетте, в баре гостиницы «Синий лев». Теперь он ехал в его повозке, в точности повторяя маршрут Халла, строча заметки и подскакивая на камнях и рытвинах.

Получится из этого сенсация или нет, Барнаби было скорее тоскливо, чем радостно. Его утягивало на дно тошнотное чувство, что с таким же успехом назавтра после Страстной пятницы можно было споткнуться о мертвое тело Христа.

– Да, лило в тот день как из ведра, – сказал Лумис Зейн. – А ящик весил миллион фунтов, не меньше Я хорошо тогда заработал, да вот кони, черт возьми, едва не окочурились. Помню, пока выгружали, пес шелудивый все рычал и гавкал во всю пасть, что твой гром. Двух мужиков помню и пацана. Один, надо думать, Ньюэлл. Второй – хмырь с твоей картинки. Про пацана точно не скажу, но, похоже, из ихних. Крепкий парнишка, а морда кислая. Ну вот, скинули мы тот ящик у сарая, и вся история. Больше и сказать-то нечего. Хозяйка была в доме, я ее в окно приметил, хоть бы воды теплой предложила, так ведь нет.

– А позже, когда вы узнали о каменном человеке, вы ничего не заподозрили? Что-нибудь шевельнулось в памяти?

– Каменюка-то после была, сильно после. Больше года прошло. Может, я что и говорил, да так, не всерьез. Мужик сказал, табачный пресс какой-то, я и поверил. Кардиффского исполина вроде вполне уважаемые люди откопали. Сам ходил поглазеть с женой и пацаненком – встало так, что лучше и не пожелаешь. Знаю, что вы про себя думаете, да только я так не думаю. По мне, этот окаменелый Голиаф из самой что ни на есть Библии.

– Каждому свое, – сказал Барнаби.

– Помню, тяжко было на горку взбираться. Грязь кругом, на десять футов не видать ничего, думал – месяц будем в трясине бултыхаться. Но раз заплачено, я и довез, куда заплачено, – а больше вам и не скажу, больше я ничего не знаю, могу поклясться. Вот смотрите, стоит мне сюда заявиться, так сразу ветер, гром, град или еще хрень какая. Бывают, наверное, такие особые места.

– Да, бывают, – подтвердил Барнаби.

– Вон и ферма. С виду получше стало, чем в тот раз. Под снегом все красивше.

– Лучшая косметика, – согласился Барнаби. – Высадите меня у ворот, мистер Зейн. Я недолго.

– Надеюсь, пурги-то хоть не будет, – сказал Зейн.

Барнаби доковылял по дорожке до дома. Берта Ньюэлл в это время мучилась над первым своим письмом за последние двадцать девять лет; услышав негромкий стук в дверь, она уронила перо. Затем встала из-за кухонного стола, достала мужнино ружье, взвела курок и пошла смотреть, кто это к ней заявился.

– Чего надо?

– Я Барнаби Рак из «Нью-Йоркского горна». Я знаком с Уильямом Ньюэллом.

– Что с того?

– Уделите мне минутку, миссис Ньюэлл.

Радуясь передышке в войне с грамматикой, Берта впустила гостя в дом. Она сразу сообразила, что лицо Барнаби ей знакомо, подперла ружьем дверной косяк и разгладила фартук.

– Я вас знаю. Вы тут разнюхивали все вокруг, когда исполин был.

– Да, в октябре, – подтвердил Барнаби. – Как поживаете, как муж? Отдыхаете зимой, надеюсь.

– Чурбы нет. Он в Нью-Йорке с этой каменюкой.

– Ну конечно. Совсем из головы вылетело. Слышал же о егобаталии с Барнумом. Ужас какой-то! Кошмар! Издевательство над правосудием.

– Снимайте пальто и садитесь, – приказала Берта. – Я чайник поставлю. Что вы тут делаете, в Кардиффе?

– Видите ли, я пишу статью о том, как повлиял Голиаф на ваш город, и о людях, что здесь живут.

– Кому это надо?

– Нью-Йорку, миссис Ньюэлл. В этом городе сейчас целых два исполина.

– Ну, один-то, надеюсь, скоро кончится, забудут, как прошлогодних мошек. Чего жалеть? Меня больше изводит, что его вообще раскопали.

– Но разве исполин не улучшил, и весьма существенно, вашу жизнь? Я допускаю, что в некоторой степени успех…

– Мы на нем заработали, чего лукавить, и по сей день зарабатываем. Но этот самый исполин забрал у меня сына, а взамен принес стыд и позор.

– Смею ли я спросить, в каком смысле стыд и позор? Со своей стороны…

– Весь Кардифф с Лафайеттом и без того знают. Анжелика Халл убежала с евреем, когда я поймала их в этом иглу.

– Простите, не понял. Вы хотите сказать, что застали Анжелику в иглу наедине с евреем?

– Обоих в чем мать родила.

– А нельзя ли чуть-чуть подробнее? Если вы не возражаете, я буду записывать.

– Да пишите сколько угодно, мне-то что.

– Кто такая Анжелика Халл? – спросил Барнаби, сообразив, что Берта Ньюэлл не подозревает о том, что ему уже известен, ответ. – И о каком еврее идет речь? Правильно ли я понял, что иглу, где вы обнаружили их в раздетом виде, – это тип строений, в которых живут эскимосы?

– Так и есть, – подтвердила Берта, – в точности как рисуют на картинках с моржами. Анжелика Хаял – моя кузина по мужу, она замужем за Джорджем Халлом и носит его ребенка. Еврея зовут Бапкин, он продал ей материал на комбинезончик, а до того со своей лозой набрел на Голиафа.

– Вы меня опережаете, – сказал Барнаби.

– Я тоже медленно пишу, – призналась Берта. – Не торопитесь, я подожду.

– Аарон Бапкин? Лозоходец? Я брал у него интервью.

– Это я во всем виновата, – сказала Берта. – Анжелику Халл оставили на мое попечение, чтоб она поправляла здоровье. Она и поправила его скорее, чем можно подумать. Посреди зимнего Кардиффа сидеть нагишом у огня не больше свечки – тоже мне слабое здоровье!

– Как вы их нашли?

– Берта Ньюэлл знает, когда ее водят за нос. Через пару дней после Рождества Анжелика сказала, что пойдет погуляет для аппетита, только одна, ну а я за ней. Чувство у меня было нехорошее, какая-то она в последнее время стала ненормальная. Вижу, сворачивает с дороги, я и держусь подальше. Потом углядела этот эскимосский дом примерно в миле отсюда – в лесу они его спрятали. Сперва думала, может, какие малявки под снегом отыщутся.

– Малявки?

– Ну да, человечки такие в лесу, говорят, живут, а если поймаешь, откупаются золотом. Да какая разница, поймала-то я собственную мужнюю кузину в обнимку с лозоходцем. Ох, жалко, не было при себе Чурбиного ружья. Такая пристойная и приличная дамочка, прям заколдовали ее. Но кто знал? Всяко не Анжелика. Она тут жертва, дьявол ее проклял да изнасиловал.

– Вы застали их, и что дальше?

– Отпираться взялись изо всех сил. Анжелика спрашивает, что я думаю, вижу; я и говорю, а она знай смеется, как дура деревенская, и врет, что это мне сон такой снится. Сучка заколдованная – и ведь чуть не поверила. Да только еврей там под боком, и ясно как божий день, что он-то мне точно не снится. Чтоб мне снились евреи – да не бывать такому. Сидит себе жив-здоров, хозяйство напоказ вывалил. Прости меня Господи. А стоит слово сказать, рычит, как чудище какое. Я испугалась, думала, пришибет, ну и бежать.

– Да, это очень и очень неприятно.