Газыри

Ирбеку ничего не стал говорить, когда Марик, привезший его к зданию «Правды» сын Маирбек, вручил мне отдававшую духовитым теплом большую картонную коробку и проводил нас до лифта. И как потом радовался, что ничего не сказал. Предупреди я его, и сам бы потом стал раздумывать: может, друг мой, многоопытный дипломат, применил какую-нибудь старую «домашнюю заготовку»?

Естественность, с которой произошло дальнейшее не только вызывает у меня и нынче улыбку, но, кажется временами — всем нам дает надежду.

— Саидахмед Лорсанукаев, вайнах, — сказал, протягивая руку. Саид.

— О, свои! — обрадованно откликнулся Ирбек с милейшей своей улыбкой. — Прабабушка у нас была ингушка, Цурова… бандиты эти ингуши, ох, бандиты! В сорок втором отец подарил мне велосипед: не чудо ли по тем временам — кто-то из старых друзей привез ему. Поехали к Цуровым в Пригород, и пока они сидели, беседовали, у меня на улице велосипед этот тут же отобрали… бабушка возмутилась! Подняли чуть ли не весь район: Кантемировы не уедут, пока им велосипед не вернут! А кто-то кому-то уже успел перепродать его, привели, наконец, через несколько часов, но — уже без звонка… какой же это велосипед — без звонка? Поклялись найти, и мы потом месяцами слышали: сейчас он у таких-то, обещали отдать за чашку муки, но перехватили такие-то, променяли в аул… ой, какие бандиты!

— Бандиты! — искренне радовался Саид. — Это точно, точно…

— Так и не отдали звонок, ты, Саид, представляешь? — смеялся Ирбек.

Я не удержался:

— Так с этим звонком в ссылку в Казахстан и уехали?

Оба они не обратили внимания на грустную шутку: сидели рядом, чуть не влюбленно глядели друг на дружку… наш Кавказ! Где столькое неразделимо переплелось, столькое одно в другое вросло. Как обычно над моей казачьей якобы внешностью черкесы посмеиваются: мол, наши у ваших ночевали, ым?

А тут уже и забыли о казаке вайнах с осетином, и уже не нужна им никакая «чересполосица», из-за передела которой столько-то, начиная с рокового восемнадцатого, с сабельной ингушской атаки на белый Владикавказ, пролито разноплеменной кровушки!

Пироги были — казалось, до того и не ел таких… С усмешкой над самим собой вспомнил, как однажды, только что приехав в Осетию, решил съесть пирог с сыром еще в гостиничном ресторане и как давился им потом… нет, братец! Совсем другое дело — пирог дружеский. Пирог братский!

В кабинет к Ряшину народу тогда набилось! Чуть ли не вся редакция собралась. И до сих пор — кого из тех, кто был на неожиданном празднике, устроенном Ирбеком, не встретишь, непременно скажет тебе: а помнишь, мол? Как вы к нам тогда с другом, знаменитым джигитом приходили? И как раз Саид был. Лорсанукаев.

Тогда, поглядывая на увлекшихся разговором «лиц кавказской национальности», я сказал Володе Ряшину, незаметно кивнув на Саида: какая-то у него в глазах глубокая такая печаль…

— Разве не о чем нынче чеченцу печалиться? — негромко сказал Ряшин. — Его совсем недавно брали в заложники. Чужой тейп. Бросили в подвал — услышал, кто-то хрипит. Еле разобрал в темноте: человек с перерезанным горлом. Начал бить в дверь, охранник появился: мол, в чем дело?.. А он: вы — не чеченцы. Даже человека зарезать не умеете! Передай своим, что мой род наверняка уже на подходе, и спросит с них еще и за это… и ты знаешь: с автоматами обложили село, Саида вернули и отдали большие деньги… так сказать, отступные. А он — блестящий журналист, был один из лучших в «Правде» собкоров… что, слушай, творится и когда это кончится? Саид нашей ориентации, он широкий человек, умница… ты не ощущаешь хоть иногда за все, что происходит, русской нашей вины?

Не то что иногда. Постоянно!

Как мы тогда с Магомедом Льяновым, будто сверяя мысли, говорили друг другу: главное сейчас — не прогнуться перед западом. Не потерять лица. На Кавказе этого не прощают!

Мы прогнулись. Мы потеряли лицо.

И чуть ли не разом потеряли вместе с этим почти все то, что героические наши предки веками завоевывали не только грохотом самого страшного в то время оружия — пушек, не только шашкой и личной храбростью, но — открытостью своей и справедливостью в дни мира, верностью давним традициям предков, которые мы так поспешно променяли на общечеловеческие ценности.

В который раз убеждаешься в точности чеченской пословицы: идя на запах шашлыка, не забреди туда, где клеймят ослов!

Такие пироги.

Как привыкли о грустных делах говорить мы по-русски.

Генералы собачьих стай

Теперь уже давно, два десятка лет назад, погиб наш младший сын Митя. Ранней осенью они шли после уроков с дружком-первачком, вслед промчавшемуся трамваю, взявшись за руки, бросились перебегать улицу, и обоих их зашиб не снизивший скорости возле школы встречный трамвай. Случилось это наискосок от дома, — я, бывает, и нынче стою у окна, глядя со своего двенадцатого этажа на перекресток, где погибли мальчишки.

Среди мучительных раздумий тех лет особенно часто посещало меня воспоминание о том, как мы с женой впервые привезли сынишку в Москву: показать врачам. Однажды после наполненного для нас тревогами и суетой, а для него — сказочными видениями дня мы зашли перекусить в уютное и недорогое тогда кафе «Охотник», что на Тверской, меж площадью Маяковского и Белорусским вокзалом, и после ужина, когда Митя протянул номерки важному гардеробщику, тот с чрезвычайно серьезным видом снял с вешалки новенькую офицерскую шинель с золотыми погонами и шитыми на них крупными звездами и слегка наклонился над мальчиком: «Прошу вас, молодой человек!» Митя, которого дедушка, отставной подполковник, давно уже научил различать воинские звания, вспыхнул радостным изумлением: «Вы думаете, я уже генерал!?» — «Нет еще? — удивился гардеробщик. — А я гляжу, такой спокойный, такой умный мальчик!»

Сколько Митя об этом потом вспоминал!.. Как вдруг начал стараться шутливым словам подобревшего к вечеру после рюмки-другой пожилого волшебника соответствовать!

Спасаясь от нестерпимой боли, я тогда написал рассказ «Генералы мира» — о том, что не все непременно становятся солдатами жестокой войны… Как знать? Может, нашему спокойному и терпеливому, нашему и действительно умному мальчику удалось бы стать генералом мира?

Но время в России переломилось, оно обрушилось, как рушится гигантский мост в будущее, и больше остальных пострадали при этом дети, как раз они. Не их ли нам в первую очередь и спасать?.. Но государство, словно один давно запродавший душу сатане, один заливший глаза, чтобы приглушить остатки совести, мародер, принялось отнимать у них последнее… нет?

Позвонил на днях давнему товарищу, известному писателю Николаю Воронову, с которым кроме прочего связывает общий интерес к пролетарским городам: он вырос рядом с Магниткою и долго потом на ней работал; меня мой десяток лет в Новокузнецке навсегда, будто нарастяжку, приковал к сибирским стальным гигантам: Кузнецкому комбинату и Запсибу. Разговор с другом начался было с обычного — как, мол, ты?.. А ты как? — но почти тут же Коля горько вздохнул и без предисловий сказал: «Общие наши дела очень плохи!.. Может быть, мы даже не отдаем себе отчета, насколько плохи. Я тут беседовал на днях с одним серьезным специалистом по детству, как говорится, он медик по образованию, бывший тренер, а нынче крупный спортивный деятель, один из организаторов юношеских игр, которые сейчас проводит Лужков, и знаешь — что он? Он говорит, что детишки, которые съехались в Москву из провинции, не то что чуть не поголовно худосочны — у них малокровие, ты понимаешь?.. Ребятишки в нашей провинции попросту недоедают… Мы, говорит, хотели было подкормить их уже в Москве, но многие оголодали настолько, что интенсивно это делать нельзя — может обернуться для них бедой…»

Как в войну!.. Как зимой сорок третьего, когда вслед за освободившими нашу станицу изморенными, израненными бойцами к нам нагрянули на своих «стударях», на новеньких американских «студебеккерах», морские пехотинцы, отъедавшиеся перед броском на Туапсе и Новороссийск. Ножами, которые через несколько дней они будут всаживать в шею или в живот, они курочили консервные банки с тушенкой, пластали бекон, кромсали хлеб, надрезали большие пакеты с яичным порошком и нарочно веселыми голосами, но которым даже мы, малышня, угадывали, что скоро все это им будет совсем не нужно, они приглашали, они настаивали, — мол, налетайте, бойцы, налетайте, богатыри! — а бабушка бегала по комнате, вырывая у нас из рук все это неожиданное богатство: — Внучеки, не сразу!.. Внучеки, помрете — ни-зя!..