Загнанный зверь

— Тебе получше, дорогая?

— Да.

— У тебя пальто запачкано. Давай я его почищу.

— Нет. Нет. — Она плотно запахнула полы пальто.

— Ах, ты из стеснительных. Белла знает. Белла много-много лет занимается своим ремеслом. Со мной не надо стесняться. Сюда приходят многие дамы. Все, что им нужно, — это чуточку тепла. В этом нет ничего плохого, верно?

— Я не понимаю.

— От кого ты узнала мое имя?

— Я не узнавала. Я не знаю вашего имени.

Толстуха стояла очень спокойно. Ее заплывшие жиром глаза были безжизненные и красные, как виноградины.

— Как ты нашла мой дом?

— Я не искала. Не искала никакого…

— Не рассказывай мне сказки, милочка. Белла не любит сказок, она может и рассердиться. Кто назвал тебе мое имя?

— Никто.

— Значит, тебя привел сюда счастливый случай, так? Это верно, дорогуша?

— Я не помню, — прошептала мисс Кларво. — Не могу вспомнить… Эвелин…

— Это так тебя зовут, милая? Эвелин?

— Нет. Нет! Я была… была с Эвелин. Она привела меня сюда. — Мисс Кларво помедлила, прикрывая руками дрожащие губы.

— Что она тебе сказала, дорогая?

— Она сказала, что здесь мое место.

Толстуха кивнула, улыбнулась и потерла подбородок.

— Разумная девица эта самая Эвелин, сообразительная.

— Я не понимаю, что она хотела этим сказать.

— И не надо, милочка. Ну, ложись и отдохни немного, а Белла кое-что тебе покажет.

— Что именно?

— Как быть счастливой, дорогая. Как быть совсем счастливой. Мужчины — свиньи. Ничего не понимают, ни о чем не заботятся. Белла не такая. Белла знает. Дай я сниму с тебя пальто. Какие у тебя красивые лодыжки. У меня они тоже были соблазнительные в добрые старые времена. А теперь я ем. Я ем и ем, потому что никто меня не любит, Белла стала толстой, как слониха, но она знает всякие штучки. Дай мне твое милое пальтишко, милая.

Мисс Кларво стояла, окаменев от ужаса.

— Я тебе противна, да, милочка? Неважно. Все сначала это говорят, но потом поют уже другие песни. Белла делает их такими счастливыми. Белла и тебя сделает ну такой счастливой, что ты захочешь приходить еще, еще и еще.

— Не приближайтесь ко мне!

— Не стесняйся, дорогая. Белла знает свое дело, Белла будет нежной-нежной.

— Вы — чудовищная старая квашня, — сказала мисс Кларво и устремилась к двери.

Но толстуха ее опередила. Она прислонилась к двери спиной и скрестила руки на необъятной груди.

— Белла не любит, когда ее обзывают, милочка. Она тогда сердится.

— Если вы не выпустите меня отсюда, я буду кричать, кричать до тех пор, пока не явится полиция.

Белла несколько мгновений постояла спокойно, потом с горечью сказала:

— Пожалуй, с тебя станется; ты самая противная из девок, каких я видела. Так вот твоя благодарность за то, что я подобрала тебя, ухаживала за тобой, поила прекрасным виски, говорила тебе приятные вещи, врала, конечно, твои паршивые лодыжки — как тростинки…

— Откройте мне дверь.

Белла не открыла дверь, но отступила в сторону, бормоча как будто про себя:

— Чего только я не делаю для людей, а они чем мне платят? Ругательными словами и косыми взглядами. Белла добра. Может, она и растолстела, как слониха, но она добра, ей хочется время от времени хоть немного благодарности. Паршивый это мир, в нем благодарности ни на грош. Уходи, паршивая девчонка, уходи. Пока Белла не осерчала. Пошла вон, вон!..

Но паршивой девчонки уже и след простыл, Белла говорила стенам пустой комнаты. Она тяжело плюхнулась на топчан и поднесла руку к сердцу. Оно все еще билось, трепетало, точно птичка, зажатая складками жира.

— Нет в людях доброты, черт бы их побрал, — сказала Белла.

Элен Кларво не могла бежать из-за слабости в ногах, словно мышцы атрофировались от долгого бездействия, да и боль в голове усилилась. Когда она пыталась думать, мысли таяли и расплывались, и лишь одна выделялась совершенно отчетливо: я должна уйти отсюда, ускользнуть, убежать.

Ей было все равно куда бежать. Не было никакого определенного намерения, она даже не знала, где она, пока не добежала до угла и не увидела таблички: «Саут-Флауэр-стрит» и «Эшуорт-авеню». Она повторила про себя эти названия, надеясь, что они запечатлеются в ее мозгу, но ни одно из названий ни о чем не говорило ей, место было незнакомое. Элен знала, что никогда раньше здесь не была, так же как знала, что не пила спиртного. Однако она пришла сюда, приехала или же ее привели, да к тому же, когда она оказалась в этом доме, она была пьяна. «Окоченелая, — сказала Белла, — совсем окоченелая. Конечно, у тебя болит голова, дорогая, ты прикончила бутылку».

— Я никогда не пью, — сказала мисс Кларво. — Не прикасаюсь к спиртному. Отец говорил, что крепкие напитки огрубляют женщину.

Старик, дожидавшийся на углу зеленого сигнала светофора, посмотрел на нее поверх бифокальных очков с интересом и удовольствием. Он часто разговаривал сам с собой. И так приятно было убедиться, что другие делают то же самое.

Мисс Кларво заметила его взгляд, отвернулась, и краска бросилась ей в лицо, как будто старик увидел ее голой.

— Хе-хе-хе, — прохихикал старик и пошел через улицу, плечи его вздрагивали от радости. «Нынче даже молодые разговаривают сами с собой. Что поделаешь, атомный век. Верх взяли сумасшедшие». — Хе-хе-хе.

Мисс Кларво потрогала лицо. Оно горело от унижения. Старик слышал, как она разговаривала сама с собой, а увидел, возможно, еще больше. Может, он шел рядом с ней с того момента, когда она вышла от Беллы, а уж он-то знал, какого рода заведение держит эта женщина. Надо поскорей уйти от старика.

Мисс Кларво повернулась и побежала в противоположном направлении, полы ее пальто развевались, тонкие ноги почти не гнулись, как тростинки.

На следующем углу она остановилась перевести дух и для устойчивости ухватилась за фонарный столб. К столбу была прикреплена табличка: «Фигероа-стрит». «Я не заблудилась, — подумала она. — Я знаю эту улицу, подожду здесь, на углу, пока не подъедет свободное такси». Но в глубине мозга какое-то шестое чувство предупреждало ее, что не надо стоять, и она снова тронулась в путь. Не бежала. Чтобы не привлекать к себе слишком много внимания. Следует выглядеть небрежной, обыденной. Никто не должен узнать, что где-то на этих улицах она потеряла день. Теперь был вечер. День прошел, миновал ее, не прикоснувшись к ней.

И она шла дальше, склонив голову, как будто искала пути и дороги потерянного дня. Мимо проходили пешеходы, проносились машины, ночь была полна шума, света и движения, но мисс Кларво не поднимала головы. «Я должна притворяться, — думала она. — Я должна притворяться, будто не знаю, что меня преследуют».

Если бы она была поумней и могла совладать с паникой, она без труда обнаружила бы, кто ее преследует. Белла? Старик, который слышал, как она разговаривала сама с собой? Кто-то из друзей Беллы? Какой им смысл преследовать ее, ведь при ней нет даже денег. Она потеряла сумочку вместе с днем. На следующем перекрестке из автобуса высыпала толпа пассажиров, мисс Кларво ускорила шаг и смешалась с толпой. На мгновение почувствовав себя в безопасности, оглянулась, скользнула взглядом по мешанине лиц. Только одно лицо выделялось среди других, бледное, сосредоточенное, чуть улыбающееся. Эвелин Меррик. Она стояла в затененном подъезде ателье по ремонту телевизоров, небрежно прислонившись к застекленной двери, как будто отдыхала во время вечерней прогулки. Но мисс Кларво знала, что никакая это не вечерняя прогулка, а охота и она сама — затравленный зверь.

Она повернулась и побежала через улицу, слепая, глухая, одуревшая от паники. Даже не почувствовала удара бампера…

Когда Элен пришла в себя, она лежала у тротуара, вокруг стояли люди и говорили все сразу.

— Я своими глазами видел: она как сиганет…

— На красный свет…

— Наверняка пьяная. За милю несет.

— Ей-богу, я не видел ее!

— Пошли отсюда. Я не хочу, чтобы меня взяли в свидетели.