Татуировка

Молодому человеку вряд ли исполнилось двадцать пять, однако общение с ним получилось таким, что для собственного спокойствия его и в самом деле лучше было бы поскорей забыть. От всего, что произошло и еще могло произойти в тот вечер, осталась визитная карточка, как она помнила, с какой-то смешной надписью. И когда наконец Агния наткнулась на эту самую карточку, она невольно улыбнулась. «Василий Афиногенов», было написано на ней, а чуть ниже, на месте профессии или должности — лишь одно слово: «красавец».

Он подошел к ней после выступления, когда схлынула толпа слушателей, сгрудившихся в проходе. Агния уже спустилась со сцены и, остановившись у первого ряда кресел, отвечала на вопросы. Вопросы были в основном нелепые — да это и понятно: вход на этот вечер был свободным, объявление о нем висело за стеклом в дверях, и с Невского явилось много случайной публики. Бойкие пенсионеры, старички и старушки, что посещали любое бесплатное мероприятие в Домжуре. Агния терпеливо разговаривала с ними, а чуть в стороне на расстоянии нескольких шагов стоял в том же проходе молодой человек. За спиной он прятал тяжелую бархатистую алую розу. Несколько раз его лицо мелькало в этом доме и прежде: вроде бы он был спутником перезрелой дамы, работавшей в редакции одной из бесплатных газет, которые живут за счет рекламы и распространяются у метро. Естественно, на них обращали внимание многие. Кто-то даже сказал при Агнии:

— Ну дает Будакова! Опять новый хахаль! Вроде бы актер из Комиссаржевки.

Агния, помнившая актерский состав петербургских театров наизусть, ни в одной труппе этого молодого человека не видела.

Будь он просто красив, на него бы не так пялились — в журналистский клуб кто только не заходит. Но Агния даже на расстоянии ощущала некое особое излучение, мужские флюиды, которые расходились потоками от этого молодого мужчины во все стороны и воздействовали притягательно на любой женский организм. При этом вид у него был абсолютно застенчивый и беззащитный, что, как Агния поняла позже, обдумывая произошедшее в тот вечер, было самым опасным его оружием.

Терпеливо, с понимающей улыбкой, этот опасный образчик мужской красоты дожидался в проходе, и, когда она ответила на последний вопрос прилипчивой пенсионерки, шагнул ей навстречу и протянул розу.

— Агния Евгеньевна, прошу вас, примите от меня в знак благодарности за ваш великолепный рассказ о моем старшем товарище. Я ведь тоже знал Антона. В последний его приезд мы с ним даже дружили, хотя он, конечно, намного старше меня…

При этом он смотрел на нее в упор, но не похабно — как бы раздевая. Наоборот, глаза его окутывали добротой и одновременно влюбленностью, а он сам так мило смущался, что оттолкнуть его обаяние было невозможно. Она бы просто хамкой оказалась, если бы, холодно ему кивнув, отошла в сторону.

Тут-то он и вручил Агнии свою визитную карточку. И она рассмеялась, взглянув на ее текст. В небольшом кафе, устроенном в коридорчике за дверями зала, было несколько свободных мест. Василий быстро взял кофе, коньяк в маленьких рюмочках, несколько конфет. Видимо, в этот вечер он распоряжался собой сам. А быть может, разговоры о его отношениях с перезрелой дамой были обыкновенными сплетнями. По крайней мере, когда мимо их столика, на котором стояла в высоком бокале поднесенная Василием роза, проходили знакомые, Агния невольно кивала им с гордой независимостью, потому что общество такого мужчины — награда для любой женщины. Тем более что с подобной — восторженной и одновременно застенчивой — влюбленностью на нее не смотрел еще ни один человек. Никогда. Хотя ей было слегка за тридцать пять. И кое-какие романы в ее жизни все-таки прежде случались, не говоря о том, что она уж год как была замужем. Однако мысли о Глебе в тот час чудесным образом улетучились.

— Вы так замечательно рассказывали об Антоне, что я увидел его, как бы это выразить, во всей полноте таланта. Он ведь был гений, правда?! — Она согласно кивнула, хотя кое-какие работы Шолохова по-прежнему были ей непонятны. — У меня был еще один старший товарищ, тоже теперь уж покойный, известный писатель. Его звали Радием Петровичем. Врачи разрешили ему выпивать не больше двадцати пяти граммов коньяка, и мы прозвали эту дозу радиком. Так и говорили: выпьем по радику. Представляете, какая была веселая компания: собирались три друга: Радий Петрович, потом еще поэт, Вольт Николаевич, и бард, Гелий Иванович! Правда, забавно?

— Еще как! — согласилась Агния, представив этот союз имен.

— Давайте еще по два радика? — предложил Василий. Она согласно кивнула.

— Вы знаете, я сидел рядом с супружеской парой, они, пока вы рассказывали, постоянно перешептывались. Я даже сначала хотел сделать им вежливое замечание. Но передумал. И знаете почему? — Тут Василий посмотрел на нее особенно выразительно. — Потому что услышал, что они шепчутся о ваших глазах. О том, какие у вас изумительно красивые глаза.

— Ну что вы, Василий, самые обычные глаза, — попробовала возразить Агния, чувствуя, что от его слов краснеет, словно школьница.

— Вот за них, за ваши глаза, за ваши талант и красоту позвольте и выпить.

Они быстро выпили свой коньяк, и бармен, не спрашивая, принес им новые рюмочки. Василий в это время с восторгом разглядывал ее перстень на безымянном пальце. Перстнем Агния и в самом деле гордилась, его изготовил когда-то специально для нее талантливый художник-ювелир, чуть-чуть влюбленный в нее. И ей было приятно, что Василий сразу отметил изящество этого перстня, да и в том, что он с нежностью погладил ее пальцы, не было ничего зазорного. У нее и в самом деле были пальцы пианистки. От бабушки.

Скоро она выяснила, что у Василия не только есть что рассказать об Антоне, но и кое-что показать. Шолохов оставил ему на память свое произведение. Картину.

— Причем эта картина, — объяснил он смущенно, — всегда при мне. Такая вот память.

— То есть как это — всегда при вас? — удивилась Агния. — И сейчас тоже?

Оказалось, что да — сейчас она тоже была при Василии.

— Она что же, такая маленькая?

— Вовсе нет. Размером с грудь и спину. Говоря точнее, она просто на мне.

-На вас?

— Да, Агния Евгеньевна. Не на холсте и не на бумаге, а на мне — на моем, простите, теле.

— Что же вы ее никому не показываете? — удивилась Агния. — Там, надеюсь, приличное?

— Абсолютно, — успокоил ее с улыбкой Василий, — я бы сказал, даже слишком приличное. Только, Агния Евгеньевна, я ее, действительно, не показываю никому. Она для меня как талисман. Ее видели несколько близких мне людей и больше никто, — говорил он, по-прежнему окутывая ее взглядом, влюбленным и застенчивым одновременно. — Хотя работа, говорят, гениальная… Показать такую работу — все равно что раскрыть душу…

— Но мне-то вы могли бы показать? — спросила раззадоренная Агния, соображая, какой бы мог получиться об этом отличный материал в газете. Она никогда не пропускала ничего гениального. — Мне можно показать.

— Вам, Агния Евгеньевна, можно. Для этого надо всего-навсего приехать ко мне домой… Машина стоит рядом, а ехать минут семь-восемь, не больше… Я живу поблизости, на Марата… — Бармен снова заменил им рюмочки, но Агния этого почти не заметила. Ей так хорошо было разговаривать с душевно близким человеком, который вслушивается в каждое ее слово! Она давно не чувствовала себя так свободно и радостно подхватывала непритязательные шутки Василия, а он продолжал любоваться каждым ее движением. Можно было еще сидеть и сидеть, тем более что Глеб наверняка домой не вернулся, но уж очень хотелось посмотреть на удивительное произведение Антона Шолохова.

— Так поехали, — сказала она, — чего же мы ждем!

Его машина стояла на другой стороне Невского, а если точнее, то на Фонтанке, в нескольких десятках метров от Аничкова моста. Он бережно вел ее через улицу, и руке Агнии никогда не было так уютно, как сейчас — в его большой, сильной и теплой ладони.

— Ого, какой у вас шикарный автомобиль! — сказала она, остановившись у длинной иномарки с тонированными стеклами. — Я совсем не разбираюсь в иномарках. Там что же, когда сидишь внутри, с улицы ничего не видно?