Усадьба Ланиных

Лакей (въ дверяхъ). Елена Александровна, чай поданъ на томъ балконe-съ.

Елена. Хорошо, иду. (Быстро уходитъ).

(Фортунатовъ сидитъ молча, потомъ встаетъ и медленно спускается въ садъ).

Фортунатовъ. Елена Александровна любитъ… Какъ все странно.

(Навстрeчу изъ сада медленно приближаются Тураевъ подъ руку съ Ланинымъ).

Ланинъ. Да, милый ты мой, все мeняется, все. (Фортунатову). Что, профессоръ, и вы устать изволили? (Садится на скамейку у подножія терассы). Тоже свeжаго воздуха захотeли? Нынче шумный день былъ, ахъ, какой шумный. Церковь, вeнчаніе, всe эти образа, пeніе, утомляютъ… особенно, когда за плечами шестьдесятъ лeтъ.

Тураевъ. Послe этого отдыхаешь сейчасъ. Взгляните, роса, сeномъ пахнетъ, звeзды.

Ланинъ. То-то вы бродили, мой другъ, когда я васъ встрeтилъ.

Тураевъ. Можетъ быть, это смeшно во мнe, человeкe немолодомъ, членe разныхъ комиссій. Но иногда у меня бываетъ потребность… просто потребность идти, вотъ такъ одному, подъ звeзднымъ небомъ, въ тишинe ночи. Какъ это исцeляетъ! Предъ лицомъ неба всe наши страданія облагораживаются, и как будто очищаются. Взгляните!

Ланинъ. Я васъ понимаю, да, да, дорогой. Лучше неба ничего нeтъ на свeтe. У меня есть телескопъ, я любитель, тоже. Разсматриваю луну. Сатурнъ. И чeмъ старше дeлаешься, тeмъ все становится какъ-то ближе. (Фортунатову). Звeзды столь прекрасная вещь, что легенды о томъ, будто тамъ живутъ души умершихъ, не кажутся мнe безсмысленными.

Фортунатовъ. Эти легенды вeчны.

Ланинъ. Старческій мистицизмъ. Мнe иной разъ серьезно кажется, что и духъ моей покойной Надежды сіяетъ мнe оттуда золотомъ. Разумeется, это только такъ кажется.

Тураевъ. Діодоръ Алексeичъ хорошо говорилъ нынче о вeчномъ круговращеніи жизни и любви.

Ланинъ. Жаль, я не слышалъ. (Помолчавъ). А теперь Ксенюшка наша далеко. Пожалуй, къ станціи подъeзжаютъ. Вотъ она жизнь-съ! Такъ же и мы когда-то съ Наденькой катили, а теперь и выдавать замужъ больше некого. Всe разлетeлись. Видно, правъ былъ Ѳедотычъ: пора намъ, старымъ. Поживемъ, полюбуемся на молодость, цвeты, на звeзды. Поглядимъ, какъ яблоня цвeтетъ, яблоко наливается подъ солнцемъ и, выражаясь высокимъ штилемъ: «отчалимъ къ берегамъ инымъ».

(За сценой, направо отъ дома, отдаленный шумъ. На терассe показывается Елена).

Елена (взволнованно, глухимъ голосомъ). Петръ Андреичъ!

Тураевъ. Я здeсь.

Елена. На минуту.

(Тураевъ встаетъ и быстро всходитъ на верхъ).

Ланинъ. Что это Елена – встревожена?

Фортунатовъ. Но вообще Елена Александровна сегодня очень нервна.

(Тураевъ и Елена шепчутся, потомъ изъ дому выбeгаетъ лакей, что-то говоритъ имъ).

Елена (вскрикиваетъ). Наташа?

(Оба быстро выходятъ).

Ланинъ. Что такое? Они сказали – Наташа?

Фортунатовъ. Да, какъ будто. (Встаетъ и торопливо подымается). Вы не безпокойтесь, Александръ Петровичъ, я сейчасъ узнаю и скажу вамъ. Можетъ быть, легко нездоровье…

Ланинъ. Нeтъ, ужъ нeтъ, я самъ. Нeтъ, ужъ я не могу. (Старается поспeть за нимъ, но ноги плохо слушаются). Старость, старость! Господи, что такое, отчего Елена такъ закричала?

(На терассe на него налетаетъ молодежь).

Распорядитель (въ дверяхъ). Господа, въ эти двери выходъ, да тамъ растворите, захватывать весь балконъ и обратно въ залъ. (Ланинъ пробирается съ трудомъ къ двери въ кабинетъ). Анна Ефимовна, галопъ пожалуйста! (Хлопаетъвъладоши). En avant, en avant! (Мчится въ галопe змeеобразной цeпи молодежи, которая хохоча, сваливаетъ по дорогe стулья, облетаетъ вокругъ стола и вносится въ другую дверь залы).

Михаилъ Ѳедотычъ (въ дверяхъ). Затолкаютъ, прошу покорно. Затолкаютъ живьемъ, какъ на Ходынкe.

Барышня. Михаилъ Ѳедотычъ, берегитесь!

Кадетъ (съ хохотомъ). Дорогу, дорогу!

Мих. Ѳед. Ишь разгулялись! Да не я-ль васъ собью? (Смeясь загораживаетъ собою входъ, на него наскакиваютъ, хохотъ, образуется давка, изъ которой онъ со смeхомъ выбирается на балконъ). Гдe-жъ Петровичъ? (Прикладываетъ руки къ губамъ рупоромъ, кричитъ). Александръ Петровичъ!!

(Изъ сада выбeгаетъ Ник. Ник.).

Ник. Ник. Не кричите! Фу, ты, Боже мой! Сумасшедшая дeвочка!

Мих. Ѳед. Что такое? Милый мой?

Ник. Ник. Наташа въ прудъ бросилась, вотъ вамъ и милый.

Мих. Ѳед. Да не можетъ быть?

Ник. Ник. Мы съ Марьей Александровной гуляли… ну, я же и вытащилъ. Хорошо еще – скоро захватили.

Мих. Ѳед. Милый мой, что жъ такое? (Хватая его за руку). Да жива-ль, жива?

Ник. Ник. Ну, теперь тамъ тьма народу… Да. Жива. Опоздай я на минуту… (Рeзко машетъ рукой). Чуть самъ не пропалъ съ ней. А ужъ какъ плаваю. Фу, ты, Боже мой! Коньякъ-то есть ли? Не могу! Напьюсь нынче. Да, жива. Пульсъ, ну… все какъ слeдуетъ. (Изъ залы крики: «Анна Ефимовна, шестую! Grand rоnd»). И эти идіоты орутъ.

(Оба быстро и взволнованно уходятъ. Изъ залы снова вылетаетъ молодежь, затопляетъ собой терассу, музыка бравурнeй, все быстрeй темпъ, съ визгомъ, хохотомъ несется второй grand rоnd, опрокидывая стулья, обрываясь мeстами. Изъ сада бeжитъ Фортунатовъ).

Фортунатовъ. Тише, господа, перестаньте, пожалуйста! Остановите музыку!

(Рояль заливается, цeпь мчится быстрeй). 

IV

Зала съ огромными окнами и дверью на балконъ. Все растворено. Далекій видъ за рeку, въ поля. День опаловый, слегка накрапываетъ дождь, но по временамъ выглянетъ солнце, тогда сіяютъ старые золотые часы на подзеркальникe, свeтятся зеркала подъ тонкимъ слоемъ пыли. Тихое благоуханіе лeта.

(Тураевъ сидитъ въ креслахъ, передъ нимъ ходитъ Николай Николаевичъ, заложивъ руки за спину).

Ник. Ник. Въ сущности, надо уeзжать. Понимаю. Смущаетъ болeзнь Александра Петровича – а у насъ и вещи уложены.

Тураевъ. Разумeется, ему будетъ это тяжело. Но и атмосфера здeсь у насъ нелегкая. Вы забываете, что Наташа едва оправилась. Фортунатовъ тоже Богъ знаетъ на что похожъ, хоть и крeпится. Да и Еленe Александровнe было бы легче, я думаю.

Ник. Ник. Вы говорите: у насъ, у насъ. (Улыбается).

Тураевъ (смущенно). Да, я не имeю права этого говорить, вы такъ точны и пунктуальны… (Встаетъ). Конечно, я въ этой усадьбe чужой человeкъ, но… да вы понимаете, я такъ часто здeсь бываю… ну да, такъ тутъ много моего, я забросилъ земство, дeла по имeнію…

Ник. Ник. (останавливаясь передъ нимъ). Не надо говорить. Я же знаю. Пунктуаленъ, точенъ. Я былъ педантомъ, Петръ Андреичъ, а теперь я другой человeкъ. Я когда-то любилъ Елену.

Тураевъ (морщится). Ахъ, не говорите. Этого вы не можете понять.

Ник. Ник. Ну, конечно, не могу. Я теперь не могу понять, потому что принадлежу другой. (Рeзко). А-а, свернетъ она мнe шею, но и я… Я человeкъ горячій. Тоже за себя постою.

Тураевъ. А по моему, это счастье.

Ник. Ник. Какое тамъ счастье?

Тураевъ. Если женщина, которую любишь, свернетъ тебe шею.

Ник. Ник. Разумeется! Вы мечтательный членъ училищнаго совeта. (Подумавъ). А можетъ, вы правы.

Тураевъ. Правъ, конечно. Возвращаясь же къ нашему разговору – я бы все таки уeхалъ на вашемъ мeстe.

Ник. Ник. Марья Александровна то же говоритъ. А какъ уeхать?

Тураевъ. Просто… бeжать. Александру Петровичу скажемъ, что вы уeхали въ гости, потомъ что нибудь придумать, что васъ экстренно вызвали… и не говоря всего… кончить.

Ник. Ник. Да. Такъ.

Тураевъ. Велите запречь пару въ телeжку, два чемодана… Марья Александровна можетъ васъ встрeтить за паркомъ – и конецъ. Никакихъ прощаній не нужно. Оставьте письма, кому захотите.

Ник. Ник. (рeшительно). Вeрно. Вы способны дать хорошій совeтъ.