Усадьба Ланиных

Михаилъ Ѳед. (помeщикъ, старикъ; въ дорогой поддевкe и красной атласной рубахe). Я ужъ что тамъ… какой я тамъ ораторъ, изволите видeть. (Встаетъ, съ бокаломъ). Просто… вотъ съ Александромъ Петровичемъ мы сосeди, ну… тамъ друзья старые, и Ксеничку я помню съ самаго дeтскаго возраста… мамашу покойную зналъ – достойнeйшая была женщина. Я и хочу, тово… отъ души пожелать ей, какъ новобрачной, такъ сказать, счастья, ну, тамъ радостей, дeтей… Благослови Богъ. Я говорить не мастеръ, но отъ всего сердца, ей Богу. (Подходитъ къ ней съ бокаломъ, обнимаетъ, цeлуетъ). Отъ всего сердца.

(Кричатъ браво, чокаются, веселая суматоха).

Ланинъ (хлопая М. Ѳ. по плечу). Ѳедотычъ-то у насъ… ораторъ. Мнe, пожалуй, отвeчать придется, подвелъ таки. Мы тутъ съ тобой самое старье… (тихо смeются). Самое старье.

Михаилъ Ѳедотычъ. Ты этакъ съ краснорeчiемъ, чтобы чувствительно. Я обломъ деревенскiй, а съ тебя больше спросится.

Ланинъ. Я обломъ тоже. Мохомъ здeсь заросъ… Ну, что же, и мы пару словъ. Видно, надо.

Наташа (въ дальнiй конецъ стола, гдe хихикаютъ подростки). Тише вы, дeдушка говоритъ. Т-ссъ, дeдушка, дeдушка!

Ланинъ. Господа, благодарю, во-первыхъ, Михаила Ѳедотыча – и отъ себя, да и отъ новобрачныхъ, думаю. За любовь, за теплыя слова. Да. Насчетъ ихъ самихъ– милыхъ дeтей моихъ – ну, они сегодня улетаютъ, могу повторить, что вотъ онъ сказалъ. А тамъ – (киваетъ, улыбаясь, на конецъ стола, гдe молодежь) – тамъ еще молодость, и по поводу всего сегодняшнего я могу, человeкъ отжившiй, поднять бокалъ за это новое племя. Могу сказать такъ: «Молодость, здравствуй!» Дай Богъ, господа, всeмъ вамъ вступить въ жизнь радостно, пронести черезъ нее дары, отпущенные вамъ – чисто, свeтло, ясно. Ваше счастье!

Фортунатовъ. Браво, Александръ Петровичъ! Браво, браво! (Подходитъ къ нему). Весьма счастливъ, что наши взгляды въ этомъ случаe совпадаютъ. Именно, пронести черезъ жизнь священныедары. (Задумчиво). Несмотря на всe испытанiя, посылаемыя судьбой.

Мих. Ѳед. Съ чувствомъ сказалъ, старикъ. Кратко, но съ чувствомъ. (Чокается). Золотая голова!

Елена (Тураеву). Папа нынче философически настроенъ. Въ концe концовъ онъ правъ.

Тураевъ. Да, я думаю.

Ланинъ. А теперь, господа молодежь, такъ какъ вамъ, навeрно, надоeло сидeть долго – кто желаетъ, можете вставать, да въ залe танцовать вамъ можно, скакать, вообще дeлать что угодно. Разныя печенья, варенья, чай вамъ устроятъ потомъ. И только не благодарить, нeтъ, нeтъ, у насъ не полагается.

(Гимназистки, подростки, барышни съ веселыми лицами все таки благодарятъ. Встаетъ и кое-кто изъ взрослыхъ. Лакеи быстро убираютъ со стола).

Елена. Надо бы танцы наладить имъ.

Барыня въ пенснэ. Ахъ, я съ удовольствiемъ! Для молодежи я съ удовольствiемъ.

Ланинъ. Ну, Наташкинъ, а ты? Ты не маленькая? Пошла, поплясала бы?

Наташа. А? Танцовать? Нeтъ, не хочется, дeдушка. (Пожимается). Мнe нездоровится какъ то.

Ланинъ. Вотъ какая плохая стала коза! Это нашему брату, ветер-рану (хлопаетъ по плечу Мих. Ѳед.) простительно. А вамъ рано. (Къ нему же). Да, братъ, слабъ становлюсь. И сегодна: и радость, волненiе, а какъ то усталъ. Должно, на покой пора.

Мих. Ѳед. Что-жъ, золотая голова: кому плясать, а кому – отдохнуть. И мы поплясали. Ну, да авось поскрипимъ еще. (Чокается). Ваше дражайшее!

Ланинъ. Я-бъ не прочь поскрипeть. Посмотрeть на дeтишекъ, вотъ Ксенюшка можетъ внука привезетъ черезъ годъ, два. (Цeлуетъ ей руку). А все таки жаль мнe тебя отпускать… и радъ за тебя, и жаль.

Ксенiя. Ничего, папочка, мы прieдемъ.

Ланинъ . А ужъ нынче непремeнно? Въ путь?

Евгенiй. Все налажено, Александръ Петровичъ. (Вынимаетъ часы). И времени-то мало… Какъ разъ къ поeзду опоздаемъ. Ксенiя, взгляни, все-ль уложено? Съ полчаса намъ и быть тутъ.

Ланинъ. Ишь, ишь, какъ торопится. Всюду-бъ не опоздать.

Евгенiй. Александръ Петровичъ, жизнь разъ дана!

Ксенiя (мужу). Тебe тоже надо… Ты тутъ не засиживайся… (Уходитъ).

Мих. Ѳед. За границу, батюшка? Хе-хе, вуаяжъ де носсъ? Я самъ однажды былъ, и тоже, какъ съ Анной Степановной повeнчались. Городъ Венецiя… тамъ разныя лодочки, водишка… Чудной народъ… но хорошо!

(Въ залe раздается музыка. Слышно, какъ кричитъ распорядитель, начинаются танцы).

Ланинъ. Балъ начали! Что, посмотримъ, старина?

Мих. Ѳед. Хо-хо-хо! (Подъ руку съ Ланинымъ идутъ къ двери. Евгенiй уходитъ). Скажи, пожалуйста! И Сережа мой туда же!

(На терассe остались Елена, Тураевъ, Ник. Ник., Фортунатовъ и Марья Александровна).

Марья Ал. А куда же дeлся Коля? Почему онъ не танцуетъ? Гдe бeдный анар-рхистъ?

Елена. Вы не знаете? Будто!

Марья Ал. Говорятъ, удралъ. Это правда?

Елена. Извини, Николай, ты хоть и считаешься моимъ мужемъ… но мнe Колю все таки жаль. Во первыхъ, онъ неправъ, второе – молодъ. Да, онъ сбeжалъ къ сосeдямъ. Тамъ у него есть другъ, тоже молодой романтикъ…

Ник. Ник. Я хоть и считаюсь твоимъ мужемъ, но думаю, что вы просто потакаете ему, женщины. Это не романтизмъ, а истеризмъ.

Фортунатовъ. Коля просто влюбленъ въ мою жену, какъ и многiе. (Марья Ал. хохочетъ). Чего ты смeешься? Смeшного ничего нeтъ. Сегодня за столомъ говорили о любви хорошо, но кратко. Не выяснили намъ ея природы, и не указали, какой огромный оркестръ любви есть жизнь.

Марья Ал. Конечно, тебя не хватало, чтобы все разъяснить, доказать, опредeлить въ краткихъ чертахъ.

Фортунатовъ. Ладно, смeйтесь. Я вижу надъ своей головой вeчныя звeзды, мое сердце горитъ отъ любви… (останавливается и говоритъ спокойно и грустно) безнадежной, – да, прошу не доказывать мнe обратнаго. И я хочу сказать еще одинъ панегирикъ этой любви. Платонъ, Данте! Великiя души, обитающiя на тeхъ звeздахъ, впервые говорившiя о божественной любви – взгляните на насъ! вотъ тутъ мы всe, такъ сказать, въ этой усадьбe Ланиныхъ захвачены силой любовнаго тока, который крутитъ насъ, сплетаетъ, расплетаетъ, и однимъ даетъ счастье, другимъ горе – мы отсюда подымаемъ къ вамъ взглядъ, какъ къ чистымъ высотамъ, остающимся всегда въ покоe. Венера – духъ той Венеры, быть можетъ, что стоитъ въ этомъ саду, играетъ нами какъ щепками кораблей въ водоворотe.

Ник. Ник. Дiодоръ Алексeичъ, не заноситесь! – Слишкомъ возвышено!

Фортунатовъ. Нeтъ, я правъ. Всe мы переживаемъ драмы, а если молчимъ, это ничего не значитъ. Я продолжаю: играетъ Венера не одними нами, а всей жизнью, всeмъ мiромъ, ибо его основа – любовь. Но и мы, бeдные Робинзоны – возносимъ хвалу этой вeчной и святой стихiи. Мы должны лишь очистить ее, принимать въ томъ свeтломъ сiянiи, какъ видeлась она вамъ, великiе учители.

Тураевъ. Почему вы смeетесь, Марья Александровна.

Марья Ал. (взволнованно). Я не смeюсь. (Хлопаетъ Фортунатова по плечу). Бeдный рыцарь Кихада!

Фортунатовъ. Тотъ безумецъ былъ великимъ, ты забываешь!

Марья Ал. А подъ носомъ тоже ничего не видeлъ.

(Входитъ Наташа).

Наташа. Господа, сейчасъ уeзжаетъ Ксенiя.

Марья Ал. Ксенiя уeзжаетъ?

Фортунатовъ (не обращая вниманiя, женe). Позволь, почему ты думаешь, что я на замeчаю?

(Входитъ Ксенiя, Евгенiй. Они въ дорожныхъ костюмахъ, нeсколько взволнованы).

Ксенiя. Вотъ я и уeзжаю… изъ отчаго дома. Съ папой не могу тутъ прощаться, пожалуй, расплачусь. (Цeлуетъ Елену).

Елена. Милая, – прощай! (Обнимаетъ ее). Мнe съ тобой тяжело разставаться именно теперь… Точно ты ангелъ тишины, мира. Ты отъ насъ уйдешь, жутко станетъ. (Стоятъ обнявшись).

Тураевъ (Евгенiю). Въ Мантуeостановитесь, хоть на день. Не будете жалeть.

Евгенiй. Постараюсь, непремeнно. (Оборачивается). Ксенiя!