Пес и волчица

— Что ты не бежишь?

— Так разве я женщина? Я для вас — ведьма. Пока недуг какой непреодолимый не свалит.

— Баб не слушай, сама мне советовала. За меня пойдешь, ни одна не пикнет.

— Только бабы меня ведьмой зовут?

— Башку снесу, кто хоть мигнет не так!

Женщина помолчала немного, глядя тарабосту в глаза. Взгляд того заметался, задерживаясь большей частью на высокой груди Тармисары.

— Грозен ты, Асдула. Посмотри на меня. Ты что же, меня со своими забитыми женами равняешь? Думаешь, буду тихонько прясть в светелке, да по твоей хотелке ноги послушно раздвигать?

Тарабост ответил не сразу, лишь губы поджал, да белесые брови нахмурил сильнее прежнего. Прошипел:

— Не хорош по тебе? Обещалась кому? Скажи!

— Зачем тебе?

— Потолкую с ним.

— Уж ты потолкуешь.

Асдула, пожевал губами и выплюнул:

— Да и верно, кому ты тут обещаться могла, медведю разве, или лешаку.

Тармисара покачала головой.

— Ступай, тарабост, пусть другая тебя полюбит. Будь здоров.

На скулах тарабоста играли желваки.

— Из ума выжила. Кому отказываешь?! Мне, Асдуле Скарасу, князья не отказывают!

— Верно прозвали тебя, Асдула-Скорый. Князей в жены бери, коли они тебе не отказывают.

Тарабост задохнулся, но Тармисара уже отвернулась от него, намереваясь возвратиться к работе.

— Ведьма... — Асдула вытянул из-за богатого наборного пояса плеть. Шагнул вперед, замахиваясь.

Тармисара обернулась, но взгляд ее, лишь бегло скользнув по перекошенному от злобы лицу тарабоста, метнулся в сторону. Словно ища что-то или кого-то, она не попыталась, ни уклониться, ни закрыться от удара. Казалось, она не видела Асдулу.

"Не тронь!"

Тарабост вдруг споткнулся, словно с размаху на стену налетел. Плеть выпала из его руки. Он повалился на колени, сжав пальцами виски.

— Берза! — Тармисара озиралась по сторонам, — Берза, пусти!

— Ведьма!

Асдула зарычал и выдернул из ножен меч, поднимаясь на ноги. Взмахнул им, вытянув вперед и в сторону левую руку, как слепой. Кончик клинка просвистел у груди Тармисары, она отпрянула.

"Мата!"

Откуда ни возьмись, на поляну вылетел пес и сбил Асдулу с ног. Конь тарабоста, доселе смирно стоявший, вздрогнул и заржал.

"Весулк!"

— Весулк, нет! — закричала Тармисара, бросившись к псу.

Здоровенные зубищи клацнули у самого горла тарабоста. Тармисара вцепилась в густую шерсть пса, оттаскивая его прочь. Асдула отпихнул кобеля, который почему-то, перестал рваться к его горлу, перекатился в сторону, подхватывая оброненный меч. Вскочил, снова замахнулся, но не ударил. Что-то мешало ему.

— А-а-а, тварь! Убью! Ведьма! А девку твою, немую, самолично промеж ног порву!..

Он хотел крикнуть что-то еще, но, внезапно заткнувшись, поворотился, метнулся к коню, испуганно перебиравшему ногами, взлетел ему на спину и ударил пятками бока. Только копыта засверкали.

Тармисара мертвой хваткой вцепилась в шею Весулку. Лицо ее побледнело, а грудь часто вздымалась. Пес глухо рычал. На поляне появилась Берза.

"Мата!"

Девушка подбежала к Тармисаре и обняла ее за плечи.

— Что же ты наделала, Берза!

"Он убить тебя хотел!"

— Нет, доченька, нет.

"Я видела, мата! Что же теперь будет?"

— Ничего, — Тармисара гладила светло-русые волосы девушки, — не посмеет он вернуться, побоится.

Берза подняла глаза. По ее щекам катились слезы.

— Ну, хватит реветь-то, — через силу улыбнулась Тармисара, — все будет хорошо.

Берза кивнула. Весулк подозрительно косился вслед сбежавшему "жениху".

* * *

— Римляне идут! — гонец осадил коня у крыльца трехэтажного буриона, самого большого строения в Браддаве, Еловой Крепости, ближайшем к границе Македонии гнезде дарданов. Крепость располагалась на лишенном растительности холме, а бурион громоздился у его вершины, словно островерхая шапка на макушке лысины.

— Чего орешь? — недовольно поинтересовался Искар, старший из витязей-пилеатов[2], за каким-то делом случившийся во дворе хоромов, — какие еще римляне?

— Князь есть ли? — крикнул гонец, — позови князя, воин!

— Не ори, сказал. В Скопах князь, а тут и не бывает почти. Здесь тарабоста Девнета гнездо. За каким делом тебе князь?

— Римляне идут! Ты глухой, что ли? — предложение "не орать" гонец проигнорировал, он был очень возбужден, и даже как будто запыхался, словно не верхом скакал, а своими ногами бежал.

— Какие римляне? — привлеченный криками, на крыльце появился седой, как лунь, муж — тарабост Девнет, владетель Еловой Крепости, — ты откуда примчался?

— От Дромихета я, римляне идут!

— Да поняли уже! Куда идут-то?

— На Гераклею!

— Бруттий Сура, что ли? — Девнет недоуменно взглянул на Искара.

Тот лишь пожал плечами.

— Кто бы еще мог быть. Видать, снова сил набрался.

— Интересно, где?

— Может со скордисками сговорился? Было же их у него и раньше на службе сколько-то.

— Помню.

— Много римлян? — поинтересовался у гонца Искар.

— Много, много, несть числа!

— Да не верещи ты! — сердито приказал тарабост, — спокойно скажи, сколько их? Тысяча, две?

— Больше! Тыщ двадцать!

— Не ври мне! — рявкнул Девнет, — откуда у Суры такое войско? Он, как пес побитый, поджав хвост, бежал.

— Может, Сулла? — лицо Искара внезапно стало весьма озабоченным.

— Сулла идет! — подтвердил гонец.

— Да как Сулла-то? — удивился тарабост, — он же за тридевять земель.

— Не врешь? — спросил гонца старший витязь.

— Не вру! Залмоксис свидетель! Они уже к Гераклее подходят! Дромихет меня сюда послал, помощи просит!

— А сам-то что? Спекся уже?

— Людей у него мало, — ответил за гонца Искар, — наши то ушли почти все, одни геты остались. Если римлян действительно двадцать тысяч...

— Если это Сулла...

— Скорее всего, больше некому.

— Может, те римляне, что за пролив ушли, возвращаются?

Искар поскреб бороду, обдумывая такой вариант.

— Нет, вряд ли. С весны о них ничего не слышно. Думаю — Сулла. Побил Митридата, песий сын, и за нас решил взяться.

— Чуяло мое сердце, не доведет нас до добра этот гет, — Девнет в сердцах приложил кулаком по резным перилам крыльца, — совет собирать надо. Займись, Искар, скачи в Скопы, предупреди. Я за тобой поспешу.

— Сделаю, тарабост.

Весть о наступлении римлян половину собравшейся на совет в Скопах знати превратило в студень, а остальных распалило, как тлевшие угли, на которых брызнули маслом.

— Чего в штаны наклали?! — рычал тарабост Ратапор, — нешто мы римляне не били!

— Их двадцать тысяч, — мрачно бросил Котис, старейшина тересидов, одного из самых многочисленных дарданских родов.

— Ты лично, почтенный Котизо, их считал? Или какому-то гетскому оборванцу на слово веришь?

— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — заявил Балан, старейшина монапсов.

— Двадцать тысяч, ха! Чуть больше, чем было у Суры! А Сура еле ноги унес!

— Прошу прощения, почтенные, — прозвучал голос с дальнего конца стола, где чуть наособицу сидел черноволосый мужчина, заметно отличавшийся обликом от собравшихся тарабостов, — насколько я знаю, у Суры римлян было всего несколько когорт. Не больше пяти. Остальные — ауксилларии, набранные в Македонии, и всякий сброд, наемники, скордиски и одрисы. Не удивительно, что вы разделались с ними легко. С Суллой подобное не пройдет.

— Это почему? — насупившись, спросил Ратопор.

— А потому, почтенный Ратопор, что существует разница между воинами вспомогательных частей и легионерами. Вы, дарданы, со времен Иллирийских войн почти не сталкивались с легионерами и не знаете, что это такое. А вот Митридат уже знает и мог бы много интересного рассказать. Кстати, так далеко ходить не надо — рассказать может и Дромихет. Не он ли бежал со всех ног из-под Херонеи?